G.O.G.R.

Сабина Леопольдовна до сих пор жила в квартире Петра Ивановича. К себе домой она возвращаться боялась: а вдруг муж снова кому-нибудь её продаст? Или те бандиты за ней вернутся? Сабина Леопольдовна практически не выходила на улицу – тоже боялась. Пётр Иванович не знал уже, что с ней делать. Хорошо ещё, что квартира двухкомнатная – он может спать на диване. У Сабины Леопольдовны было хобби – выпечка. Всё свободное время, а у неё теперь всё время было свободным, Сабина Леопольдовна посвящала именно этому занятию, заваливая буфет и холодильник Серёгина пирожками, печеньем, тортами, пирожными и булочками. Печка выключалась только на ночь – но пару раз случалось и так, что Сабина Леопольдовна пекла и ночью. На кухне у Петра Ивановича было жарко и душно, словно в какой-то кочегарке, а духовка напоминала паровозный котёл – до такой степени она была раскалена, что не успевала и остыть. Серёгин в этом месяце заплатил за газ в два раза больше, чем в предыдущем. А сколько маргарина надо на её «творчество»?! Услышав любой намёк на то, что пора перебираться домой, Сабина Леопольдовна пугалась и пищала, что: - Мой муж, он уже отпетый… отпитый алкаш. За бутылку он готов продать всё и жену, и мать родную, и родных детей. Не хочу я снова к нечисти этой да к мазурикам в шахту… Погубит меня ирод непутёвый! Однажды Серёгин позвонил домой к Сабине Леопольдовне – хотел поговорить с её мужем. Трубку никто не снял – Пётр Иванович слышал только монотонные, скучные и однообразные гудки. Гу-гу-гу… - неизменно «отвечала» пустота в квартире Сабины Леопольдовны. Серёгину даже как-то жутко сделалось от этой гудящей пустоты. Но, возможно, что ничего жуткого и нет – просто её муж вышел за чем-то из дома: устроился на работу например, надо же на что-то жить?! Когда Серёгин собирался утром на работу – Сабина Леопольдовна внезапно материализовалась перед ним, покинув на кухне дрожжевое тесто, и стала слёзно умолять: - Пётр Иванович, заклинаю, не уходите из квартиры… - Это ещё почему? – изумился Серёгин, застыв на одной ножке и с ботинком у руке. Сабина Леопольдовна сделала такое жалостливое лицо, словно потеряла всю зарплату на базаре. - А я как ночью спала – так в окно кто-то стукнул – бух! – я, прямо, проснулась. Это они, мазурики, меня ищут… Серёгин прекрасно знал, что перед окном спальни у него растёт не в меру раскидистый каштан, и его ветки иногда задевают стекло. ЖЭК спиливает их постоянно, но дерево всё разрастается и разрастается. - Это ветка была, - прагматично пояснил Пётр Иванович, надвинув ботинок на носок. – Там дерево перед окном – завтра отпиливать ему будут лишние ветки, оно и стукнуло. Нету никаких мазуриков, Сабина Леопольдовна. Но Сабина Леопольдовна продолжала не пускать Серёгина на работу. - Телефон среди ночи зазвонил, - причитала она. – Я трубку сняла, а там: «Ууууууу!» - и всё. Нечисть мне звонит, о смерти воет. Убьют… - Плохое соединение, - буркнул Серёгин, надевая куртку – Вот и вся «нечисть»! Не бойтесь, Сабина Леопольдовна, здесь вас никакая нечисть не тронет. Кажется, у неё там что-то уже подгорает… какие-то подозрительные флюиды вылетают из кухни… К счастью Серёгина Сабина Леопольдовна обратила на них внимание и побежала спасать свои пирожные от пригорания. Воспользовавшись этим, Серёгин выскользнул из дома. Пётр Иванович созвал совещание. В его кабинете вокруг стола расположились Сидоров, Муравьёв, Усачёв и Казаченко. А на столе лежали бумаги: результаты экспертизы зубов Ярослава Семенова и разводного ключа погибшего в катакомбах сантехника, протокол вчерашней беседы с Валерией Ершовой и фоторобот Альфреда Мэлмэна. - Я считаю, - говорил Пётр Иванович, - что в первую очередь нам нужно поймать Светленко, и – параллельно с этим – разыскивать «Геннадия» Ершовой. Ершова должна была подъехать сегодня к ним, в райотдел и помочь составить фоторобот таинственного Геннадия. - Чеснока тоже можно взять, - предложил Муравьёв. – Одного того, что он сжёг квартиру Ершовой достаточно, чтобы упрятать его. - Рано пока хватать Чеснока, - возразил Серёгин. – Он ещё не навёл нас на Кашалота. А сейчас мы сделаем вот что – выпустим Батона и заставим его связаться со Светленко. Пускай наш «Гарри Поттер» выманит его из логова – тогда мы сможем его накрыть. Казаченко притащил из изолятора Батона. Батон был грустен и угрюм. Он сидел, глядя в пол и рюмсал, что бедная его жена «останется вдовой при живом муже». - Не бойся, Батон, не останется, - заверил Серёгин. – Если поможешь следствию, тебе, может быть, условно дадут. - То есть, выпустят? – произнёс Батон и взглянул на Петра Ивановича полными надежды большими глазами. - Можно и так сказать, - кивнул Серёгин, складывая валяющиеся в беспорядке бумаги в аккуратную стопку. – Выпустят. - А что я должен сделать? – казалось, Батон согласен проявить отвагу матроса Железняка и прыгнуть на любую амбразуру, лишь бы его не сажали, и «бедная жена» не приходила на позорный суд. Пётр Иванович объяснил Батону его задачу. Батон задумался и стал похож на Софокла, или на Эммануила Канта – до того интеллектуальное лицо имел этот рецидивист и закоренелый картёжник. - Это – как Штирлиц, что ли? – изрёк он, закончив скрипеть мозгом. – Значит, я, как бы, на «папашу Мюллера» работаю, а сам – на вас? - Ну, в общем, да, - согласился Пётр Иванович. – Ты должен будешь дозвониться до своего Коли и договориться о встрече, а потом – сообщить мне. - Я-а попытаюсь… - протянул Батон. – Бежать не буду, - заверил он после паузы. – Мне семья дороже нар. - Вот и хорошо, - одобрил Серёгин. – Приступаешь сейчас же. А потом Пётр Иванович, взяв с собою Сидорова, отправился на квартиру Сабины Леопольдовны. Очень уж Серёгин хотел поговорить с её мужем и добиться от него, кому он сдал жену – наверняка, похитителям Синицына. Первое, что бросилось в глаза ещё на улице – это то, что окно в нужной квартире до сих пор оставалось выбитым – как Светленко разбил его, когда бежал – так никто стекло и не заменил. - Странно, - пожал плечами Серёгин. Но они с Сидоровым, всё же, поднялись на второй этаж и… Дверь до сих пор оставалась сломанной и валялась в прихожей кучкой досок. Квартира была абсолютно пуста. Сидоров хотел сделать шаг и переступить порог, но Пётр Иванович его остановил и присел на корточки. - Смотри, - сказал он, показав на коричневый пол прихожей. - А? – удивился Сидоров и тоже присел. - Пыль собралась ровным слоем, - объяснил Серёгин. – Значит, сюда не заходят. Муж Сабины Леопольдовны не возвращается домой уже достаточно давно. - У друзей, наверное, завис, - пробормотал Сидоров, разглядывая эту сломанную дверь и пыльный пол. – А может… Всё равно они свою пещеру закопали. Спускать теперь некуда. Пётр Иванович постучался в соседние квартиры. Двери в них были такие же плохие, как и в этой. Скорее всего, соседи такие же пьяницы, как и муж Сабины Леопольдовны. В двух квартирах висела ватная тишина, словно там все вымерли ещё в эпоху динозавров, а из третьей выпростался худой мужичок в какой-то непомерно огромной жёлтой футболке с надписью «Sun kid». Почесав щетинистый подбородок, он ответил на вопрос Серёгина так: - Лёха? Так вин як с окошка скакал, так и не явилси… С бомжём Васей наверное, торчит. - А где живёт этот бомж Вася? – поинтересовался Серёгин. - «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – планета Земля»! – пьяно и бухтяще пропел сосед и добавил: - Всюду. Понятное дело, раз бомж – значит и живёт «всюду». Квартира Сабины Леопольдовны пока не пригодна для жилья, а значит, она продолжит жить у Петра Ивановича, пугаться каштана в спальне и раскочегаривать плиту на кухне. Сидоров считал, что разыскивать бомжа Васю бесполезно – где там его найдёшь? Но Пётр Иванович всё-таки, решил искать. Первым делом они с Сидоровым отправились в опорный пункт к участковому. Опорный пункт «поселили» на первом этаже девятиэтажного дома. Снаружи он выглядел так: металлическая дверь неопределённого сизого цвета, к которой ведёт невысокая лестничка из восьми металлических ступенек – тоже неопределённого сизого цвета. Рядом с дверью к серой стене дома привинтили табличку – тоже сизую – а на ней белыми буквами сообщалось: «Опорный пункт милиции № 23». - Приехали, - сказал Серёгин, довольный тем, что опорный пункт он нашёл быстрее, нежели жилище Ершовых в Александровке, и вылез из кабины под нетёплое осеннее солнышко. Сидоров вышел из служебной «Самары» в след за Петром Ивановичем и так же, за ним, поднялся на высоту восьми ступенек к сизой металлической двери. Пётр Иванович взялся за ручку двери, собираясь открыть её, как дверь распахнулась сама собой, и оттуда выскочила некая дородная пожилая дама в балахонистом, мешковатом платье, цвета «вырви глаз». Серёгин едва успел отпрыгнуть назад, иначе был бы стёрт и размазан по земле тяжестью двери и дамы. Испуская слово «Ох!», дама усеменила во двор, шаркая по лужам растоптанными галошами. Огорошенный её появлением Пётр Иванович медленно подполз к болтающейся на петлях открытой двери и осторожно заглянул за неё, опасаясь новых сюрпризов. Из-за его спины выглядывал не менее огорошенный Сидоров. Не заметив опасности, Серёгин решился на первый шаг и переступил порог. Сидоров немного потоптался на металлической площадочке перед дверью, но, увидев, что Пётр Иванович углубился в темноватый и сырой коридор, поспешил сделать то же самое. Оказалось, что пожилая дама, выскочившая из опорного пункта, была там далеко не одна. Все стулья вдоль стены коридора заполняли разногабаритные и разноцветные старушки, которые галдели, словно на птичьем базаре, и даже замахивались друг на дружку посошками и котомками. А иногда – пытались без очереди ворваться в кабинет, крайний слева. - Штурмуют, - заметил Сидоров, наблюдая, как пышнотелая и высокая мадам, отпихнув парнишку с повязкой дружинника на рукаве куртки, рывком устранила со своего пути серую дверь и проникла в тот самый кабинет. - Что-то у них уже случилось, - констатировал Пётр Иванович, слыша, как она там орёт писклявым голоском: - Та, до каких пор это будет продолжаться?! - Кажется, мы не вовремя пришли, - заметил Сидоров, когда у того же кабинета плотной толпой сгрудились остальные старушки и разгалделись так, что могли заглушить старт ракеты, где громкость звука 190 децибел. Пётр Иванович пошёл на прорыв. Вытащив из кармана своё удостоверение, он вклинился в эту шумную ораву, внеся в её ряды существенное замешательство. Крики становились всё тише, и, наконец, смолкли. Старушки очистили пространство перед дверью в кабинет участкового, заняли стулья, взяли на колени котомки и придвинули поближе посошки, чтобы не выпирали в проход. Когда Пётр Иванович «рассёк» агрессивную толпу и добрался, наконец, до нужного кабинета – вслед за ним «в струе» двинулся и Сидоров. Участкового нашли взъерошенным. Он ёрзал, сидя за своим неновым столом и, нервничая, размашисто и коряво выписывал на листке принтерной бумаги некий текст. Едва узрев Серёгина, он устало поднял унылое лицо, выкруглил глазки и простонал: - И у вас черти? - Что? – удивился Пётр Иванович и тоже, в свою очередь выкруглил глазки. - Они ко мне с самого утра выстроились и жалуются, что у них по ночам черти в домах возникают, - плакался участковый, калякая на своём листке ужасные каракули и перечёркивая написанный текст. – И вчера, и позавчера, и… С того момента, как обвалилась штольня – никак не успокою… Едва услышав слово «штольня», Серёгин встрепенулся. Встрепенулся и Сидоров, который до этого топтался у двери и разглядывал постер группы «Любе» на стенке, рядом с коричневым стареньким шкафом. - Вы сказали: «Штольня?!» - шумно выкрикнул Сидоров и подбежал к столу участкового, заставив его испугаться и чиркнуть через весь свой текст жирную прямую линию. Пётр Иванович шикнул на несдержанного сержанта, а потом объяснил изумлённому участковому, кто они такие и назвал цель визита. - А, - облегчённо выдохнул участковый, скомкав испорченную бумагу и достав новую. – Как только штольня в шахте Кона обвалилась, так все с улицы Грабовского приходят и талдычат, что у них в домах какие-то черти возникают. Я уже не знаю, что с ними делать… Только что одна ворвалась и начала костылём по столу стучать… - Фью-ить! – присвистнул Сидоров, разглядев отчётливые вмятины на столешнице. - А бомжи, - продолжал участковый, переписывая всё, что написал на испорченной бумаге в чистую. – Они в каждом подвале торчат. И почти все они – Васи, хотя по паспорту и не Васи никакие – им так удобно, Васями быть. Хотя, можно в заброшенный дом сходить, - участковый снова что-то напортачил в своих записях и теперь осторожненько срезал ошибку бритвочкой. – Они там себе тюленью лёжку организовали. Сколько раз уже вышибали и заколачивали, нет, всё равно, возвращаются… У участкового была очень гуманная фамилия – Мирный. И выглядел он тоже гуманно – невысокого роста и нетолстый – не то, что здоровяк Подклюймуха. Он оставил свои записи в кабинете и поехал вместе с Петром Ивановичем и Сидоровым в заброшенный дом. Старушки на стульях у стены недовольно роптали, когда он проходил через их «строй», но Мирный им гуманно соврал: - Мы едем осматривать штольню и выгонять чертей. Заброшенный дом присоседился около самой шахты имени Кона. Вернее – через дорогу от неё, напротив забора, которым шахта была обнесена. Выглядел он, как и все заброшенные дома – ободранный, выщербленный временем и непогодой двухэтажный домишко с грубо заколоченными окнами и чёрными, замшелыми подтёками под дырявой крышей. Оказавшись у логова бомжей, Мирный спрятал гуманизм подальше и занялся работой. Сначала он громогласно забухал в зелёную облезлую дверь, а потом – распахнул её и ворвался внутрь. Потревоженные бомжи недовольно бухтели, поднимаясь с вонючих драных тулупов – другой мебели тут не водилось. - У, гражданин начальник… - вырвался из темноты дрожащий, перепуганный взвизг, и бухтение тут же прекратилось, водворив под прохудившуюся крышу развалюхи гробовую тишину. - Фу… - Сидоров заткнул нос и дышал ртом. Пётр Иванович тоже решил дышать ртом: витающие в этом воздухе ароматы бедности просто сводили с ума и лишали сознания. Тут, во чреве покинутого строения, было сумрачно, словно в склепе, и поэтому Мирный выхватил фонарик и включил его, явив из темноты колоритного бомжару – заскорузлого такого, всего в бородище и в грязи. Освещенный, он барахтался на тряпках, как выловленный тритон, и одичало мычал. - А ну, Грибок, колись, где Вася?! – напёр на бомжару Мирный, направив фонарик прямо в его оглупевшую физиономию, «украшенную» громадным фингалом. - Бэээ, - заблеял Грибок, закрывая пропитые глазки чёрной от грязюки горилльей ладонью. - Давай, давай, рассказывай! – поторопил его Мирный, пихнув ботинком в бок. - На рыбалку умотылял, мутантов ловить! – выдохнул вместе с перегаром Грибок, отползая в темноту от фонаря участкового. – Жрать ему нечего, да и никому из нас – жрать нечего, вот и жрём мутантов. А сегодня его очередь мутантов ловить! И – если мало наловит – мы ему всей бражкой навешаем «медалей» в глаз и в рыло, и по уху впаяем, и буцать будем булками в печень, и накостыляем по почкам … Я дрын возьму, а Куздря́ – камень!.. Грызло начистим так, чо хлебало не раззявит, чо зенки не размылит… - Цыц! – остановил разговорившегося Грибка Мирный, не давая ему уползти в темноту. – На каком берегу сидит? - На «нижнее-еем»! – взвыл бомж, словно шакал, которому отдавили хвост. Грибок, отползая от слепящего луча яркого фонарика участкового, забился в угол и скукожился там, влипнув в сырую, почерневшую стенку. Тут, в углу, он был в ловушке – Мирный прочно захватил бомжа в круг света и теперь допрашивал с пристрастием о «чертях», которые возникают в домах добропорядочных граждан. Пётр Иванович и Сидоров просто молчали, стоя поближе к забитому гнилыми досками окошку, откуда сочился спасительный свежий воздух. А обложенный Грибок завывал, что ничего не знает ни про каких чертей и мотал руками, словно перевёрнутый жучок мотает лапками. - Э-э, гражданин начальник, - выплыл из сумерек ещё один голос, хрипатый такой, похожий на женский. Мирный моментально среагировал, снял осаду с Грибка и направил фонарик куда-то влево, обнаружив там некое существо в серой рубахе, с торчащими пегими космами и с рыбьими глазами. - А ну, Куздря, выкладывай, что там у тебя! – строго потребовал от существа Мирный, а по его виду было понятно, что он сам хочет отсюда поскорее убраться. - Э-э, гражданин начальник, - провыло существо по имени Куздря, пытаясь сделать самокрутку из куска газеты и нескольких подмокших окурков. – Зямыч вчерася пропал. Он к шахте за чем-то ходил, и всё – с концами. Черти твои схавали… Мы тут все на рогах стоим – авось и нас схавают? Чи учудят чегось – все кверх копытами попереворачиваемся?