G.O.G.R.

Вернувшись в райотдел, Пётр Иванович и Сидоров привезли с собою бомжа Васю и Мирного. Участковый был нужен для того, чтобы опознал по фотороботу таинственного Шубина и сказал, появлялся ли он у него на участке. А Карандаш в своей «изостудии» уже вовсю пыхтел над портретом «милиционера Геннадия». Около его стола сидела на стуле Валерия Ершова и… не могла вспомнить, какое у её «Геннадия» было лицо. Она держалась двумя руками за голову и пыжилась, пыжилась… Но образ загадочного «Геннадия» из её памяти полностью улетучился, не оставив ни единого шанса на фоторобот. Карандаш пускал в ход и компьютер, и бумагу с ручкой, делал наброски, показывал их Валерии. Но она никак не могла разобраться, похоже ли нарисованное лицо на лицо её недавнего знакомца, или нет. Карандаш изменял компьютерный портрет и так, и эдак: то пристраивал к нему лупатые «анимешные» глазищи, то свинячьи глазки, двигал носы и уши, то надстраивал шевелюру, то оставлял лысым. Однако Ершова так и не сообразила, получился её «Геннадий», или нет. Даже когда Карандаш надвинул на предполагаемого «Геннадия» шнобель, такой, как был у Гарика, и подрисовал дурацкие «гитлеровские» усики, Ершова сказала: - Может быть и так… На столе Карандаша уже прудился пруд замаранных листов, а сам он был достаточно взъерошен. Увидав такое положение вещей, Пётр Иванович предложил Ершовой пока вспомнить получше лицо Геннадия, а на её место посадил бомжа Васю – описывать Шубина. Вася достаточно быстро пояснил Карандашу портретные особенности Шубина, а Карандаш сотворил фоторобот. - Он! – радостно прогудел Вася. – Вылитый! Шубин оказался неказист и неопрятен – обычный бомж, как все другие бомжи. Глазки пропитые, щёки небритые, нос немного подвёрнут на сторону – ломали, наверное. Такой может жить хоть в штольне, хоть на свалке, хоть в жерле вулкана – и ничего ему не будет. - Он вам встречался? – осведомился Серёгин у Мирного. А Мирный лишь плечами пожал. - Наших бомжей я практически всех знаю… Но этого, «Шубина», впервые вижу… Выходит, что Шубин скрывался от милиции. Жил в штольне, к другим бомжам приходил редко… Присмотревшись к фотороботу, Пётр Иванович понял, что сам видит его впервые. - Саня? – обратился он к Сидорову. Сержант глянул и покачал головой: - Неа… И тогда Серёгин решил спросить о Шубине у обитателей изолятора. Сидоров и Казаченко приводили их по очереди. Кинув глазом на предложенный портрет, они отвечали: Ведёркин: - Не знаю. Крекер: - Не тусовался. Додик: - Алкаш. По катакомбам не ползал, у Сумчатого не вертелся. Не знаю, наверное, Кашалотова «наседка». Уж: - Да не вешайте вы на меня мокруху, я не убивал этого типа́!! Утюг: - Чего вы мне бомжей пихаете?! Я приличный человек! Сумчатый: - Крот! Ответ Сумчатого заинтересовал Серёгина больше других. Пётр Иванович даже достал бланк протокола и отыскал в ящике стола пишущую ручку, отбросив три непишущих. - Крот? – переспросил он, приготовившись записывать показания. - Все – кроты, все – кроты, - запыхтел Сумчатый, трясясь, словно медуза. – Все кроты, ехидные, как мымры… Все кроты в ихнем кротовом кротовнике… мерзкий попугай! - Хватит притворяться! – рассердился Серёгин, начёркав в протоколе. – Вы его знаете, или нет?! - Крот! – пискнул Сумчатый. - Всё ясно, - вздохнул Серёгин и скомкал испорченный бланк. – Саня, спрячь этого «крота» с глаз долой… Сидоров потащил Сумчатого обратно, в изолятор, и из коридора слышались вопли: - Кроты-ыы! Мымры все, ехидные!! Ехидны кротовые!... Мерзкий попугай! Мирный уволок бомжа Васю обратно, на Гладковку – наверное, будут разыскивать там пропавшего Зямыча, да изгонять чертей из частного сектора. Не клеилось только с Валерией Ершовой. Едва она отходила от стола Карандаша и садилась на диванчик для посетителей – в памяти начинали проступать кое-какие черты Геннадия. Но едва она пыталась начать его описывать – всё сразу же улетучивалось, и она не могла назвать ни единой приметы своего знакомого. - Вот, когда я не говорю о нём – я вспоминаю, каким он был, - жаловалась Ершова Серёгину после очередной неудачной попытки составить фоторобот «Геннадия». – А как только мы начинаем его рисовать – всё забывается, и я не могу ничего сказать… «Как такое может быть? – удивлялся про себя Серёгин, беседуя с заплаканной Ершовой. – «Когда отхожу – вспоминаю, начинаю описывать – забываю»…». И тут Петру Ивановичу вспомнился Карпец. Так он вёл себя нормально, но едва его начинали спрашивать о пропавшем деле Светленко – он проваливался в некий транс. В тот же миг с высоты небес явилась догадка, стукнув Петра Ивановича по голове. Выборочный гипноз! Такой же, как был у Карпеца, только уровень, пожалуй, повыше, потому что Ершова не впадала в транс и не глупела, а просто забывала. И, если у Ершовой тоже – выборочный гипноз – значит, её Геннадий каким-то образом связан со Светленко и… с Тенью! Они с Сидоровым уже рисовали фоторобот Тени. Получилось, конечно, не «да Винчи», но узнать можно. Серёгин нашёл этот фоторобот в ящике стола и предъявил Валерии со словами: - Это – Геннадий? Да, этот тип был больше всех похож на Геннадия. Валерия Ершова узнала в нарисованном лице черты того странного человека, который победил двоих крепышей-киллеров, который прыгнул вместе с ней с четвертого этажа, и который получил из-за неё гайку… Но едва Ершова раскрыла рот, чтобы ответить утвердительно, её рот сам по себе изрёк: - Нет, я его не знаю. И при этом Валерия выглядела совершенно спокойной, будто бы она просто – не знает. Хотя по-настоящему она изо всех сил старалась заставить себя сказать правду, или подать хоть какой-нибудь знак о том, что она врёт не по своей воле. Но «не своя» воля оказалась настолько сильна, что Ершова не могла справиться с собственным туловищем, и оно позволяло себе только те движения, которые позволил ему таинственный гипнотизёр. И только выйдя из милиции на улицу, Валерия Ершова почувствовала, что «не своя» воля сошла на нет, и она может управлять собой. Она хотела броситься к первому встречному, рассказать ему всё, а потом – уговорить его пойти за неё к Серёгину. Она даже подбежала какому-то парню с прямоугольной коробкой, которую тот тащил в жёлтом пакете. - Извините! – крикнула она, и незнакомый человек остановился, уставившись на Ершову с удивлением. Но едва Валерия собралась сказать ему всё, что хотела, её язык сам по себе выговорил: - Извините, я перепутала вас с одним своим знакомым. Парень с коробкой пожал плечами и двинулся дальше, а Валерия Ершова просто осталась стоять посреди дороги.