G.O.G.R.

Гипнотизёр Ежонков бился и мучился, расколдовывая несчастного Кораблинского. Да, с Кораблинским произошёл тяжёлый случай: майор никак не мог отделаться от этой своей «скрипелки», которой и в природе-то не существует, и каждый раз непробиваемо дичал, когда сам себе говорил это непонятное словечко. Если Ярослав Семёнов полностью «выздоровел» и уже отправился домой к жене и детям, Синицын разделался с дикостью Гохи и вспомнил почти всю свою биографию, то майор Кораблинский пострадал куда больше их и до сих пор впадал в состояние Грибка, а то и просто в звериное варварство. Недобежкин давно уже хотел отдать его на попечение его семейству, но всё тешил себя надеждой на то, что Кораблинский скажет что-нибудь про того, кто его «попортил». Вот и заставлял милицейский начальник гипнотизёра Ежонкова возиться с этим, казалось, безнадёжным «пациентом». Ежонков даже вспотел – так он старался вернуть Кораблинскому облик человека и воскресить в нём потерянную память. Кораблинский то блеял, то бодался, то впадал в безразличную апатию и просто сидел на полу и молчал. Больше всего – до самых зелёных чёртиков и красных веников – Ежонков боялся того, что Кораблинский при нём расстанется с жизнью, как несчастный Филлипс. Кстати от чего он умер, Филлипс этот, вскрытие так и не установило. У Филлипса не нашли ни одной болезни, ни одной смертельной травмы – ничего, что могло бы стать причиной смерти. А Ежонков был уверен, что это работа того, кто навёл на него «звериную порчу»: этот неизвестный кто-то просто дал Филлипсу такую установку – умереть – и Филлипс умер… - Бе-е-е-е! – ревел Кораблинский, лёжа на боку на нарах, потому что Ежонков, желая обезопасить себя от виртуальных рогов, отключил «забацанному» майору двигательную активность. - Чёрт! – в который раз буркнул Ежонков и промокнул пот со лба обширным клетчатым платком. – Блин, сколько ты ещё будешь пробыковывать?? Проснись! – не выдержал он и освободил майора от транса. Кораблинский икнул и сразу же превратился в полудикого Грибка – сел на пол и начал гундосить свою любимую околесицу про некую Куздрю. Да, про эту Куздрю он много знает и охотно рассказывает, как она «утюжит» ему «печёнку» и «отбивает грызло», а вот про таинственного «чародея» не желает выдавить ни буковки… У Ежонкова сегодня на повестке дня висел ещё один «пациент» – Смирнянский. Смирнянский не очень-то и хотел, чтобы Ежонков его гипнотизировал, но поделать ничего не мог: Недобежкин пригрозил ему, что иначе выдаст все его «подвиги» с секретными архивами СБУ. Кстати, Недобежкин ни разу не зашёл в камеру к Грибку, пока Ежонков пытался его спасти… - Ежонков, хватит валять дурака! – заявил милицейский начальник, как только гипнотизёр открыл дверь и заполз в его кабинет. Кроме Недобежкина, в кабинете находился «стандартный набор» «суперагентов районного масштаба», которых Ежонков окрестил «Командой С»: Серёгин, Сидоров, Синицын и Смирнянский. Да, а как же без него, без Смирнянского? Стол Недобежкина был завален бумагами – они лежали как всегда, неопрятной кипой, а перед самим Недобежкиным выстроился аккуратный ряд некачественных компьютерных портретов. «Команда С» снова сличала фотороботы. Бандит Тень, Мильтон Серёгина, «милиционер Геннадий» в исполнении пьяницы Поливаева – снова сравнивают эти гипотетические личности и пытаются как-то связать их воедино… - Что мы имеем, - бубнил Смирнянский, делая вид, что ничего особенного с ним не произошло. – Этот тип, так, или иначе, в городе. А наши с вами чудики похожи, как тапки. Я предлагаю вот что: выловить его на живца. Услыхав сие рацпредложение, все оживились, включая даже унылого от безысходных поражений Недобежкина. - На живца? – переспросил начальник, подперев кулаком щеку и пронзая Смирнянского недоверчивым взором. – Это как? - Он уже приходил к нам в изолятор, - начал Смирнянский, изображая из себя опытного охотника. – Выкрал Зайцева, освободил Интермеццо, убил этого несчастного Филлипса, наконец… Кто у нас остался, спрашивается? – «охотник» обвёл всех – и топчущегося у двери Ежонкова тоже – взглядом экзаменатора. – Грибок один остался. На него и будем ловить. - Не Грибок, а майор Кораблинский, - угрюмо буркнул Недобежкин, уставившись в лежащие перед ним фотороботы рыбьими глазами. – Надо бы фантомов этих Интерполу, что ли, передать… Ты, Смирнянский, кажется, что-то там про американцев и немцев заливал? - Не заливал! – обиделся Смирнянский. – А… - Не заливал! – вмешался Ежонков. – Так и есть: тут фашистские агенты поработали. Только они могли наводить такую сильную «порчу». Сейчас бы Смирнянскому впору было сказать про «девятнадцатого барона», о котором он узнал из дневника неизвестного и, наверное, не выжившего узника… Но его мозг напрочь стёр всё, что касалось человека по имени Генрих Фердинанд фон Артерран Девятнадцатый, и поэтому Смирнянский о нём и не заикнулся, а начал говорить про ГОГР, и был перебит Недобежкиным. - Как бы тут международным скандалом не запахло, - буркнул милицейский начальник. – Как бы я ни старался не выносить ничего из избы, но видно придётся. Слишком уж далеко мы залезли… - Игорёк, - снова влез Ежонков, неоднозначно смерив Смирнянского взглядом оперирующего хирурга. – Твоя очередь. Гипнотизёр Ежонков уже успел смириться с необходимостью «диализировать» сознание Смирнянского и настроился на новый сеанс – скорее всего, тоже бесполезный. - Нет, - отрезал Недобежкин. – Хватит тут разводить это чернокнижие. Без толку всё это колдовство. Ты, Ежонков, ворожи – не ворожи, а оно и видно, что не знаешь ты «петушиного слова». Придётся нам таки, ловить его на живца – иного выхода нет. По крайней мере, я не вижу. - Ну я же сказал! – торжествовал победу Смирнянский. - Его даже камеры слежения не фиксируют, - проворчал Пётр Иванович, вспомнив, как виртуозно похитили из изолятора Зайцева. – Даже если он придёт – как мы его поймаем-то, когда и не увидим даже? Сидоров сидел молча и украдкой поглядывал на разложенные перед начальником фотороботы. Сержант невольно возвращался туда, в «подземелье Тени» и в катакомбы покинутой базы «Наташенька», туда, где водился тот, кто смотрит Горящими Глазами. Недобежкин говорил, что убит Гопников, рассказывал, что взорван гранатой некто Артерран… Ладно, пускай они убиты, но Сидоров точно знает, что обладатель Горящих Глаз жив и охотится за… - Придётся нам дежурить в изоляторе около Грибка! – заявил Смирнянский и даже встал со стула, разогнав тот липкий страх, что выбрался из темноты и собрался опутать Сидорова своими щупальцами. – Будем до тех пор дежурить, пока не поймаем! - Ну, тогда я буду живцом, - вдруг вставил Синицын и тоже поднялся со стула. – Кораблинский совсем плохой. Он не представляет опасности. А вот я помню практически всё про них. Они захотят убрать меня, а не Кораблинского. Синицын, несмотря на свою худобу, гордым колоссом возвышался над столом, над Сидоровым, над Ежонковым, даже над задумчивым Недобежкиным. И Пётр Иванович узнал того Синицына, с которым учился в институте – храброго и самоотверженного, как Озёрный Ланселот. - Да? – буркнул Смирнянский, искоса взглянув на Синицына, и задумался, засунув палец в собственный нос. – Значит, будем дежурить около тебя! – выпалил он, снедаемый жаждой действия. – Значит, план такой: Синицын будет живцом, а я – руководителем экспедиции… тьфу, то есть, операции! - Так, стоп! – обрубил план Смирнянского Недобежкин. – Ты, Игорёша, по-моему, уже наруководил, что Носиков захлопнул тебя в обезьянник? - Носиков твой… - пробурчал Смирнянский, почесав затылок. – Всю малину перегадил… Ну да, ладно! Я не сержусь! – просиял он. – Начинаем! - Ничего ты начинать не будешь! – запретил Недобежкин. – Не хватало ещё, чтобы ты влип в заварушку со спецслужбами! Тогда и меня вместе с тобой упрячут! Чёрт, я же начальник милиции… Пока они решали, кому какая роль достанется в этой дьявольской «охоте на ведьм», психиатр Ежонков отстроился от их горячей полемики и погрузился в глубокое раздумье. Недобежкин сказал, что он не знает «петушиного слова»… Петушиное слово, петушиное слово, петушиное слово… Что такое это «петушиное» слово? Почему «петушиное»? Стоп! А кажется, этот быковатый дуболом Недобежкин всё же, прав… Нет… Да… Если бы он был абсолютно быковатым дуболомом – он не продвинулся бы до начальника милиции… Хотя из СБУ его попёрли… Но не глупость, а за длинный нос. Очень возможно, что «петушиное слово» - это секретный пароль, с помощью которого «верхнелягушинский чёрт», или фашистский агент, или кто он там такой – заблокировал сознание тех, кого попортил «звериной порчей»! Ежонков не знает его, этот пароль, и поэтому не может снять выборочный гипноз! И слово никакое не петушиное, а вполне человечье! Тут и магии не надо, чтобы понять! Никакое это не чернокнижие, а вполне научный способ воздействия на психику человека! Чёрт, и почему это Ежонков сам не додумался до этого раньше? Теперь далёкий от гипноза и психиатрии Недобежкин спишет эту небольшую победу на себя… Ну да ладно – в условиях войны все средства хороши и не следует подводить всё дело из-за одной несчастной медали – пусть даже и золотой… - Я знаю! – взвизгнул Ежонков и подпрыгнул так, что задрожал пол. От его щенячьего визга вздрогнули все, даже «агент 007» Смирнянский и по-начальственному выдержанный Недобежкин. - Чего? – грохотнул милицейский начальник, повернув в сторону Ежонкова недовольное усатое лицо. - Петушиное слово! – воскликнул Ежонков. – Я знаю, что такое петушиное слово! - Ты что, Ежонков, какие петухи? – сморщился Смирнянский, досадуя на то, что Ежонков своими криками невпопад прервал его раздумья над «гениальным планом». – Мы тут обсуждаем дела, а он каких-то петухов пихает! - Заткнись! – обиделся Ежонков. – Ты, Игорь, амбал, а я – психиатр! Я открыл способ снятия выборочного гипноза! А вот твоя ловля на живца просто чушь собачья! - Да? – надвинулся на Ежонкова Смирнянский и даже стиснул костлявые кулаки. - Стоп! – разнял их Недобежкин. – Давай, Ежонков, выкладывай, что ты там открыл? - Кузи-кузи! – ехидненько протянул в адрес Смирнянского Ежонков, состроил ему «козу» и по-королевски чинно опустился в кресло Недобежкина. - Рррр! – озлобленно рыкнул Смирнянский и отвернулся к стенке. А вот Пётр Иванович сам не заметил, как проникся безотчётной радостью и выпустил на лицо достаточно дурацкую улыбку: если Ежонков не ошибается и не врёт, то сможет и его освободить от «мегекости»! - Так вот, - начал Ежонков, подбоченившись, словно уже всех победил. – Этот фашистский агент, который загипнотизировал тут всех, предположительно, это Зайцев, заблокировал сознание своих жертв паролем. Петушиным словом, как ты, Васёк, сказал. Я понял принцип его действия и теперь легко и просто освобожу всех от «звериной порчи». Я – гений! – вырвалась из Ежонкова похвала самому себе. - Ну, да, гений… - оскалился Недобежкин и согнал Ежонкова со своего кресла. – Тогда, гений, вот твой первый пациент: расколдуй Серёгина! Авось, получится? - Грубо так! – это Ежонков обиделся на то, что Недобежкин согнал его с кресла. – А Серёгина – раз плюнуть! Не такой он и крутой – этот Зайцев! Пётр Иванович по инерции собрался вставить словцо про монстра-тень, но его «словцо» непроизвольно получилось козьим. - Давай! – Недобежкин предоставил Серёгина в распоряжение Ежонкова. – Мели, Емеля, твоя неделя! - Сам ты Емеля! – огрызнулся Ежонков и подобрался поближе к Серёгину. – Емельян! Пётр Иванович ощутил на своей спине мурашки: при всей своей милицейской храбрости он подспудно, неявно побаивался всех этих «сверхъестественных» фокусов с мозгами. - Эй, Ежонков! – Смирнянский заставил себя позабыть обиду и обратить внимание Ежонкова на свою персону. – Если с Серёгиным выгорит – попробуй меня вылечить, а? - Кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево, - саркастически усмехнулся Ежонков. – Ты ведь слесарь, Игорёша, а я – профессор психиатрии! - З-задуш-шу… - сквозь зубы прошипел Смирнянский. Но Ежонков его уже не слушал, а вплотную работал над мозгами Серёгина. Пётр Иванович был погружён в гипнотический сон. Он сидел неподвижно и потихоньку сползал со стула, а гипнотизёр Ежонков, совершая короткими ручками пассы над его головой, что-то нечленораздельно бормотал ему на ухо. Сам Серёгин видел себя так, словно бы сидел не на стуле в кабинете начальника, а прямо на воздухе в некой незнакомой комнате, где все стены, пол и потолок были сделаны из чего-то невозможно белого. - Вспомни, вспомни, вспомни! – твердил над ухом чей-то электронный голос. – Слово! – прогрохотал он так, что едва не оглушил Серёгина. Пётр Иванович кулём свалился с воздуха на белый пол и тут же вскочил, словно бы проснулся. Видение белой комнаты не исчезло. Вертя головой, Серёгин видел её простор и начинал различать квадратики кафельных плиток, что покрывали её широкие и высокие стены. Пётр Иванович свободно двигал руками и ногами, мог подойти к любой из стенок, даже потрогал одну пальцем и ощутил холодок – такой, который человек ощущает, трогая обычный кафель. - Слово! – требовал от Серёгина электронный голос. – Вспомни слово! А Пётр Иванович вообще, никаких слов не помнил. Он словно бы разучился говорить, и, даже если бы тут появился какой-либо человек и спросил бы у него, как его зовут – он и то не смог бы ответить. Серёгин просто передвигался от стены к стене и глупо разглядывал кафель, замечая на нём трещинки и грязь. Не такой он уж и безупречно-белый, этот кафель, а скорее, грязновато-серый, словно бы уже не новый… По-хорошему, в комнатах бывают двери и окна, однако тут ничего подобного не было – каждая из стен возвышалась сплошной массой. И от этих стен эхом разносился приказ: - Вспомни, вспомни слово! Какое слово? Какое тут могло быть слово? В памяти Серёгина вдруг возникло твёрдое убеждение в том, что слово должно быть «петушиным». - Ко-ко?.. – пролепетал Серёгин неуверенно и даже вопросительно. - Ну, вот, теперь он у тебя кукарекает! – вмешался в звон тишины другой электронный голос. – Ты, я вижу, настоящий ас! - Чш! – шикнул первый голос. – А то внушу тебе, что ты – бык! Проснись! – приказал он Серёгину, и Пётр Иванович, моргнув, выскочил из белого пустого пространства и упал на пол начальничьего кабинета. - Ну что, будем действовать по моему плану? – осведомился Смирнянский, потирая руки. – Смирись, Ежонков, ты продул. - Ничего не продул! – возразил Ежонков. – Я дал Серёгину установку, и он вспомнит пароль сам по прошествии времени! - Ну и сколько лет пройдёт? – съязвил Смирнянский. – Семьсот сорок три? - Не смешно! – буркнул Ежонков и отполз на свободный стул. Грибок никуда не делся из своей камеры. Ему принесли поесть, и он сидел на полу и шумно хлебал «быструю» вермишель, урча при этом, словно бездомный кот, получивший миску молока. Он хлебал прямо из пластмассовой миски, а предложенная ему ложка одиноко валялась в сторонке. Возможно, он ещё расколдуется, как Ярослав Семёнов, или Синицын, но пока майор Эдуард Кораблинский представлял из себя жалкое зрелище. Да, вряд ли кто-либо будет пытаться похитить его, или убрать – «выборочного гипноза» ему с лихвой хватило. Прав Синицын – если кто и может быть живцом, так это он сам… Сейчас Синицын жил в «загородной резиденции» Ежонкова. То бишь, в той лачужке в Макеевке, которую Ежонков называл «явкой». Ежонков сейчас сам жил там же, потому что жена таки вышибла его из дому за то, что он изуродовал «Ниссан Патруль 4Х» и превратил его в «шмяк». Это так жена сказала, что Ежонков превратил новую машину в «шмяк». Ежонков ушёл из дома тихо, не провоцируя жену на громкий скандал, и теперь надеялся, что жена простит его и позвонит сама. Да, действительно, из-за чего тут ссориться? Ну, парочка царапин на капоте машины… Ежонков и Синицын делили на двоих крохотную комнатку и кухню. Ежонков даже принёс немного подержанной мебели, чтобы дикарское убежище стало больше пригодно для жизни человека. Сейчас в лачужке Ежонкова поселился ещё и Смирнянский – как руководитель операции по ловле на живца. Сейчас они втроём сидели на кухне, ели пельмени и болтали о пустяках. - Ежонков! Мог бы приготовить что-нибудь повкуснее! – «оценил» угощение Смирнянский и отодвинул от себя тарелку с недоеденным пельменным супом. – Когда я служил в СБУ, знаешь, что я ел? - Смирись, те времена давно прошли, - заметил Синицын. – А пельмени – как раз еда для сантехника. - Чёрт… - пропыхтел Смирнянский, который больше всего на свете не любил пельмени и сантехнические работы. – Хоть бы этот чёрт поскорее клюнул… За окном висела ночная темнота, ведь ужин у них был поздний. В небе торчала глупая луна в компании равнодушных звёзд. А по захламлённому для конспирации двору Ежонкова бесшумно скользнула чья-то тёмная тень…