G.O.G.R.

Тракторист Гойденко проснулся у себя в доме. Он едва продрал глаза – избыток выпитого накануне алкоголя сделал веки свинцовыми, а мозги – чугунными. Выпав из плена водочного Морфея, тракторист понял только одно: ему очень твёрдо и холодно лежать. Почему ему так твёрдо и холодно – он пока что, не мог понять. Потянувшись, Гойденко задел рукой и столкнул пустую бутылку из-под зелья «зелёного змия», и она с весёлым звоном покатилась по голым и занозистым доскам пола. - Чёрт… - пробурчал Гойденко обезьяньим голосом и рывком поднял свою чугунную голову. - Чёрт… - повторил тракторист, потому что наконец, сообразил, что спит на полу. – Черти полосатые, блин погорелый… Гойденко с трудом поднялся на четвереньки и пополз почему-то назад, мучительно соображая, с кем именно он вчера так сильно набрался. Кажется, один… Или со Свиреевым? Чёрт, давненько что-то не видать Свиреева… Чи в озере утонул спьяну? Гойденко, наверное, сам скоро утонет – пьянствует даже больше, чем тот Свиреев, да и рыбачить любит – в озеро ему и дорога. Сейчас, выйдет на работу, и Зайцев снова пристанет к нему за то, что запах перегара, который несётся у него изо рта, невыносим ни для кого, даже для камней. И снова посадит на пятнадцать суток в каталажку… Гойденко не помнил того, что Зайцев исчез из Верхних Лягуш два года назад и больше не появился. Не помнил тракторист и про службу у Верхнелягушинского чёрта – всё, действие выборочного гипноза закончилось, и Гойденко оказался на свободе. Генриху Артеррану тракторист больше не нужен, вот он и отпустил его, полностью стерев из его памяти последние три года. И, если сейчас показать Гойденко Петра Ивановича, или Сидорова, или Недобежкина – он их не узнает, и скажет так: - Э, чувак, да я этих гусей никогда не видел! Тётка Вовки Объегоркина Варвара хозяйничала на кухне. Она уже напекла пирогов, и по всей её хате витал упоительный аромат свежей выпечки. Однако Варвара Объегоркина была глуха к мирскому: её не волновали ни пироги, ни их аромат. С тех пор, как исчез её племянник, Варвара Объегоркина пекла пироги не себе. Каждый день ходила она на кладбище, туда, где среди зарослей колючих кустов пряталась сиротливая могилка, в которой похоронили пустой гроб. В Верхних Лягушах – с того времени, как завёлся чёрт – появился обычай: если кто-то из сельчан пропадал, люди говорили: чёрт заел, и по всем православным канонам хоронили пустой гроб. Так же поступили и с Вовкой, и Варвара Объегоркина приходила к скромному деревянному крестику, грустные чёрные буквы на котором возвещали: «Владимир Объегоркин», и оставляла под ним все пироги. Пироги не залёживались: их разбирали местные нищие. И не очень нищие: тракторист Гойденко часто накладывал нечистую лапу на халявное угощение, да и комбайнёр Свиреев тоже подвизался и утаскивал то, что не поместилось в лапу тракториста… Сегодняшний день ничем не отличался от всех остальных дней, и сегодня безутешная Варвара Объегоркина тоже пойдёт на кладбище и понесёт пироги. Она собиралась, не замечая ни солнечных лучей, что заглядывали в её мглистую хату сквозь оконные стёкла, ни звонкого пения беззаботных птиц. Да, для неё ничего этого не существовало, однако как бы Варвара Объегоркина не пыталась отгородиться от внешнего мира, ей не удалось пропустить мимо ушей громкий, настойчивый стук в обитую жестью входную дверь. Варвара Объегоркина удивилась и испугалась: она никогда не приглашала к себе никаких гостей, из лягушинцев к ней никто не заходил… Кто же это стучит-то? Сначала Варвара Объегоркина решила, что просто отсидится и не откроет никому дверь. Но стук всё повторялся и повторялся, а к тому же – делался громче. «Чёрт за мной!» - в ужасе пробормотала суеверная Варвара и помчалась в красный угол – молиться Богородице, чтобы защитила. - Тёть, открой дверь! – послышался с улицы голос, приглушённый толщиною двери, но знакомый до боли. Варвара Объегоркина разом отпрянула от икон и заглушила молитвы, прислушиваясь. - Я ключи оставил! – да, это же голос Вовки! И звучит так обыденно, словно бы Вовка и не исчезал никуда, словно бы его не было дома всего лишь какой-то час, или два… Позабыв о чертях, Варвара Объегоркина метнулась в сени, не помня даже саму себя. - Вовочка! – заревела она каким-то нечеловечьим голосом. – Родненький! Варвара Объегоркина рывком отодрала дверь и увидала, что на пороге хаты, целый и невредимый, стоит её потерянный племянник Вовка. Стоит и так удивлённо на неё глазеет, словно бы не поймёт, что такое произошло, от чего тётка похудела килограмм на двадцать и заливается слезами, стоя на коленях. - Тёть? – вопросил он с долей испуга. – Ты чего? Сгорело что? Так пирогами пахнет… - Похоронили тебя в пустом гробу! – изрекла замученная годами страданий Варвара Объегоркина, и Вовка едва в обморок не хлобыстнулся, перепугавшись. Комбайнёр Максим Свиреев открыл глаза и обнаружил себя, лежащим на груде какого-то мусора под открытым небом. Оглядевшись, он обнаружил под собой и вокруг себя сонмища пустых стеклянных и пластмассовых бутылок, мириады разнообразных обёрток и пачек, а так же – необозримое множество всевозможных объедков, очисток, обломков, остатков… «Чёрт, где же это я?» - обработав полученную информацию, ленивый и залитый водкой мозг выдал сей судорожный вопрос. Оглядевшись повторно, Свиреев убедился, что проснулся на свалке. На абсолютно незнакомой свалке. «Как же меня занесло-то сюда?» - мозг не мог ничего понять, и поэтому выдал второй судорожный вопрос. Свиреев ответа не знал. А, подумав пару минут, сообразил, что вообще, мало чего знает, и много чего не знает вообще. Например, ему совсем недоступна информация о том, какое сегодня число, какой сегодня день… Даже, какой сейчас год – Свиреев представлял себе весьма смутно. «Ну, где наша не пропадала?» - оптимистично подумал про себя человек, который ни разу не покидал деревни Верхние Лягуши, и вразвалочку поплёлся, куда глаза глядят… Председатель Верхнелягушинского сельсовета Семиручко услышал резкий запах бензина и вздрогнул. Открыв глаза, он обнаружил себя в архиве сельсовета. Прямо перед ним валялась опустошённая канистра, из которой тоненькой струйкой вытекали остатки того самого бензина. Вытекли на кипу бумаг, которая лежала там же, под ногами Семиручки. Председатель пошевелил левой рукой и обнаружил у себя в пальцах зажигалку. Прежде, чем Семиручко успел что-либо подумать и оценить ситуацию, кроме запаха бензина, он услышал ещё и удушливый запах дыма. А потом – увидел огонь. Одна из полок с пухлыми папками уже занялась, пламя мгновенно взлетело к самому потолку, а потом – побежало по бензиновой дорожке прямо к ногам Семиручки! - Ай, чёрт! – взвизгнул Семиручко и, выронив зажигалку, метнулся прочь из архива. Пламя с грохотом заполняло всё пространство архива, Семиручко задыхался в дыму и практически ничего не видел. Он ощупью отыскал ручку, нажал на неё раз, второй, третий… Дверь была заперта. - Спасите!! – заверещал Семиручко, заколотил кулаками по проклятой деревянной преграде, пытаясь вырваться на волю. Дверь не пускала, а за спиной Семиручки уже бесновался смертоносный «красный петух». Всё, председатель думал, что погибает, но тут что-то щёлкнуло, и дверь распахнулась. Семиручко вывалился на прохладный и влажный пол коридора, кашляя, размазывая по щекам слёзы и сопли. Барахтаясь на полу, он видел, как от него отпрянули прочь чьи-то ноги в старомодных женских туфлях, и услышал, как кто-то испуганно заверещал: - Пожа-ар! Семиручко узнал голос Клавдии Макаровны. Клавдия Макаровна не на шутку испугалась. Она не думала убегать, а топталась на месте и истошно вопила: - Пожа-ар! Пожар! Заливай! Семиручко и тот опомнился быстрее, чем эта престарелая подушка. Он вскочил на ноги и оттолкнул Клавдию Макаровну в сторону за секунду до того, как столб пламени вырвался из архива в коридор. Клавдия Макаровна издала звук, похожий на куриное квохтанье, а Семиручко – тот проявил качества героя. Сообразив, что пожар уже не потушить, он вытолкнул престарелую курицу Макаровну в ближайшее окошко и выпрыгнул сам. Клавдия Макаровна совсем не умела прыгать, она шлёпнулась, как какой-то грузный мешок, наполненный неизвестно чем. Семиручко умел прыгать так же хорошо, как и Клавдия Макаровна, поэтому он шлёпнулся точно так же, и сразу откатился подальше, опасаясь, как бы барахтающаяся готичная дама не огрела его каблуком по носу. - Ползите, Клавдия Макаровна, - пропыхтел Семиручко, неуклюже уползая от здания сельсовета, в окнах которого уже поднималось алое зарево, и танцевали горячие языки пламени. Они отползли достаточно далеко для того, чтобы оказаться в относительной безопасности, и теперь с ужасом наблюдали за тем, как пламя стеною возвышается над крышей и постепенно проглатывает тёплое, насиженное место их работы. Чёрные и серые хлопья пепла крутились у носа, высоко над крышей догорающего сельсовета курилось марево. Откуда-то долетал противный рёв сирены: это на пожар спешили пожарные, которых, скорее всего, вызвали с почты.