G.O.G.R.

Пётр Иванович Серёгин, как и любой живой человек, морги не любил. Но раз начальник отправил его туда – поинтересоваться, как обстоят дела с изучением останков Генриха Артеррана – Серёгин собрался и поехал в обитель усопших, разговаривать с «последним врачом». Около мрачного серого морга, чей фундамент покрывал неприятный липкий мох, были насажены неприлично весёлые и яркие клумбы, над которыми кружили беззаботные бабочки. Деревянная дверь морга была приоткрыта и сиротливо болталась над низким унылым крыльцом. Поднявшись на это крыльцо из двух стоптанных ступенек, Пётр Иванович толкнул плечом приоткрытую дверь и сделал уверенный шаг в липкий, почти могильный сумрак. Двигаясь по коридору, Серёгин услышал некий странный звук, словно бы где-то там, в зеленовато-серой мгле, блеет коза. - Что за чёрт? – удивился Серёгин и даже потряс головой, чтобы вытряхнуть из неё всё лишнее. Наверное, это блеяние уже ему мерещится – до такой степени закрутился с этой проклятущей «порчей»! Но нет – ему не удалось ничего вытряхнуть: блеяние никуда не исчезло, а даже наоборот – усилилось, стало громче, отчётливей, словно бы Серёгин приблизился к его источнику. Эй, да тут блеет не одна коза, а целых две, или даже, так: коза и козёл. Пётр Иванович замедлил шаг, шёл теперь медленно, осторожно, смотрел под ноги и старался не заглушать гулом своих шагов те козлиные звуки, которые неслись неизвестно откуда и разносились по коридору зловещим эхом… Пётр Иванович вдруг остановился. Он посмотрел вниз, на пол, и увидел, что у него под ногами валяется белая простыня. Переступив через неё, Серёгин сделал ещё несколько шагов и тут – заметил в мужском туалете уборщицу. Уборщица сидела в ведре, за наполовину прикрытой дверью с большой синей буквой «М». Время от времени она разевала рот и испускала крики: - Ме-е-е-е-е! Ме-е-е-е-е! Ме-е-е-е-е! При виде этой жутковатой «картины маслом» Петра Ивановича даже затошнило. «Звериная порча» была на лицо, и она оказалась так сильна, что не позволяла уборщице даже покинуть ведро. Серёгин не вошёл, а ворвался в этот окаянный мужской туалет, спихнув с дороги дверь ногой, и тронул «болезную» уборщицу за плечо. Та истерически взмемекнула – нет, это был не человеческий голос – и повалилась на бок, опрокинув ведро. В ведре была вода, и теперь на кафельном полу образовалась разлапистая мутная лужа. - Ме-е-е-е-е! – продолжала вещать – нет, не вещать, а верещать – уборщица, не замечая, что плавает. - Чёрт! – чертыхнулся Пётр Иванович и метнулся на поиски других живых людей. По обеим сторонам коридора торчали неодинаковые двери, Пётр Иванович поочерёдно дёргал за ручку каждую из них. Он на полном скаку ввалился в первую попавшуюся открытую дверь и застыл на пороге. Серёгин попал в препараторскую, и прямо перед ним на каталке под простынкою возлежал, ожидая вскрытия, некто неживой и остывший, отмеченный бирочкой на большом пальце правой ноги. Но это ничего, это в порядке вещей. Однако под пустым операционным столом сидел прямо на выдраенном с хлоркой кафеле пола вполне живой врач, одетый по-врачебному, во врачебной марлевой повязке. Сидел и, вращая нечеловечески безумными глазами, издавал такие звуки, какие мог бы издавать нестарый козлик. Пётр Иванович медленно обогнул каталку и приблизился к врачу. Врач был слишком забацан, чтобы видеть что-либо вокруг себя, он оставался на своей волне и блеял, пялясь куда-то в космос. Серёгин не стал беспокоить врача – всё равно бесполезно. Он просто достал мобильный телефон и позвонил начальнику. Ответ Недобежкина походил на рык изголодавшегося велоцираптора. Пётр Иванович отодвинул телефонную трубку подальше, спасая себя от глухоты на левое ухо. - Так! – авторитетно заключил Недобежкин, когда излил эмоции. – Сейчас я приеду сюда с Ежонковым – пускай пушит этих врачей-недоучек! Я узнаю, кто его украл! «Украл» - да, эта простая и прагматичная формулировка оказалась для Серёгина в новинку. Он поддался мистическим веяниям Сидорова и поверил в то, что этот Генрих Артерран воскрес, как настоящий верхнелягушинский чёрт… Потом он запортил «врачей-недоучек» «звериной порчей» и преспокойненько устроил отсюда ноги на все четыре стороны. Серёгин сел около «камлающего» врача и стал дожидаться прибытия «отряда Альфа» в составе Недобежкина и Ежонкова. - Ме-е-е-е-е! – выводил «эскулап» и не шевелился. - Ме-е-е-е-е! – отвечала ему из коридора уборщица. Пётр Иванович вынужденно прослушивал их «концерт» и его мозги уже порывались выскочить из черепа и присоседиться к сидящему на полу врачу… Недобежкин и Ежонков приехали достаточно оперативно – минут за десять. - Серёгин! – послышался в коридоре рокот Недобежкина. - У, вот это – уделали! – оценил голосок Ежонкова. Наверняка Ежонков нашёл уборщицу. - Я тут! – подал голос Пётр Иванович, отковырнувшись от пола и покинув врача. Врач же признаков интеллекта не подал – только взмемекнул так же, как уборщица. Недобежкин распахнул дверь и ворвался в препараторскую, как какой-то пароход. - Серёгин! – выдохнул он и приподнял простынку над хладным лицом ушедшего из жизни незнакомца с бирочкой. – Чёрт! – пробормотал милицейский начальник и бросил простынку на место. – Ну, что? – и вперил сверлящий взор в блеющего врача. - Вот… - буркнул Серёгин, кивнув в сторону «попорченного» врача. – Уборщице не лучше. - Чёрт… - повторил Недобежкин и развернул могучий корпус к двери. – Ежонков!! – призвал он психиатра. – Колеси сюда – тут у нас «козлёнок» завёлся! Ежонков вплыл в препараторскую, не спеша и жуя пончик. У него в руке был целый пакет пончиков. «Суперагент» съедал пончик за четыре укуса и доставал следующий. Пётр Иванович сегодня только позавтракал в половине седьмого утра. Стрелка часов зашкаливала уже далеко за полдень – было часа два – но есть Серёгину почему-то как-то не хотелось: видимо, была не та обстановка. Глянув сытыми глазами на врача, Ежонков прогулялся по препараторской, доел пончик и потянулся за следующим. - Хватит! – осадил его Недобежкин. – Уже десятый точишь! Знаешь, что в пончиках пятьсот калорий на сто грамм?? - А когда это ты диетологом заделался? – осведомился Ежонков, глянув на начальника исподлобья. – Давай, лучше, пушить их будем, а то уже вечер! Моя жена и так думает, что я ей изменяю! А я у тебя тут воюю с козликами и с осликами! - А твоя жена хорошо видит? – поинтересовался Недобежкин, плюясь сарказмом. - А что? – не понял Ежонков, съедая пончик. – Серёгин, не хочешь? – он протянул Петру Ивановичу свой пакет. - Нет, спасибо, - отказался от жирной пищи Серёгин. - А то, - рыкнул Недобежкин Ежонкову, - что если бы она у тебя хорошо видела – никогда бы не подумала, что ТЫ ей изменяешь! Посмотри на себя: ты же колобок на ножках! Работай, давай, а то на глазах жиреешь! - Бе-бе-бе! – огрызнулся Ежонков, высунув язык. – Не забывай про быка, Васёк… - пробубнил он себе под нос и подошёл к врачу на мягких лапах. – Давай-ка посмотрим… Неудобно сидит! – оценил Ежонков позу «пациента». – Васёк, потрудись? Ежонков хотел, чтобы Недобежкин усадил врача вон на тот приземистый стул, который торчал у самой стены. Врач был тщедушен, не весил и семидесяти килограммов, но Недобежкин отказался поднимать его и тащить на стул. - Внуши ему, и он пойдёт! – огрызнулся милицейский начальник и занял тот самый приземистый стул своей персоной. Пётр Иванович тихо хихикнул, а Ежонкову ничего больше не оставалось, как прекратить питаться пончиками и начать работу. Под действием гипноза врач замолчал. И всё. Он сидел на полу и молчал, как рыба и не проронил ни словечка, несмотря на все пассы Ежонкова. Недобежкину довольно быстро надоело смотреть, как Ежонков тут танцует в мертвенном свете бестеневой лампы. Милицейский начальник поёрзал на стуле, который оказался достаточно скрипуч, и вынес вердикт: - Бросай и волоки уборщицу! - Но он уже почти раскололся! – возразил Ежонков, который не хотел утруждать себя «волочением» уборщицы. Кстати, последнюю назвать стройной можно было бы, да. Но с большой натяжкой, закрыв глаза на пару троек/четвёрок/пятёрок лишних килограммов. А врач смотрел в одну и ту же никому не известную точку пространства, и выражение его лица напоминало морду судака. Варёного судака. - Ну, да, - скривился Недобежкин, бросив быстрый взгляд на несчастного врача. – Не блеет – значит, раскололся. Волоки уборщицу, увалень! - Точно внушу тебе, что ты – бык! – огрызнулся Ежонков. Тащить уборщицу сам психиатр не стал. На помощь Ежонкову пришёл Пётр Иванович, и они вдвоём выловили уборщицу из мутной лужи и привели в препараторскую. Уборщица даже переставлять ноги сама не хотела, а только безвольно тащилась, поддерживаемая под локотки. Да, весила она немало: килограммов восемьдесят при росте в метр с кепкой. Тоже, наверное, любит пончики, как Ежонков… Состояние уборщицы оказалось не менее тяжёлым, нежели чем состояние врача. Когда Ежонков погрузил её в гипноз – она замолчала и всё, дальше дело не пошло. Чего Ежонков только не делал с её заколдованным мозгом – никакого отклика не получил. Пришлось и уборщицу бросить. - Надо искать других свидетелей! – постановил Недобежкин. К сожалению, живых свидетелей тут, в этом «вокзале для усопших» не оказалось, а общаться с духами гипнотизёр Ежонков ещё не научился. Поэтому Недобежкин остановил своё шальное движение посередине препараторской, около пустого стола и задумался. Пётр Иванович и Ежонков остановились тоже и дожидались, пока начальник примет своё авторитетное решение. Врач под ногами Недобежкина неожиданно пошевелился, а потом – заглушил блеяние и выплюнул два сногсшибательных слова: - Вопросов… нет. «Вопросов нет». Эти слова прозвучали заклинанием. Пётр Иванович аж подпрыгнул, когда услышал их, а Недобежкин даже закашлялся. - Фашистские агенты! – обрадовался Ежонков. – Я же говорил! А ты, Васёк, ты просто… амбал! Умеешь только бегать и махать пистолетиком, а чтоб подумать… Я тебе говорил, попросить у них, чтобы они его вскрыли! А они у тебя динамо прокрутили, а он ушёл! - Всё! – рубанул рукою воздух милицейский начальник и сделал решительный шаг к двери, отпихнув Ежонкова. – Едем назад и занимаемся этим нашим Никанором. Ежонков, работка для тебя: пушить его будешь, хочет он этого, или нет. Серёгин, звони гаишникам – пускай перекроют дороги и проверяют у всех документы и багажник. Мы их из Донецка не выпустим!