G.O.G.R.

1. Поведение человека по имени Мурзик очень удивило Смирнянского. Обычно Мурзик – он никогда не говорил, как зовут его по-настоящему – за деньги готов был раскрыть любой секрет. Заплати – и ты сможешь узнать всё, что известно Интерполу. Однако узнав о том, что придётся распространиться насчёт Никанора Семёнова – Мурзик проявил стойкую тенденцию к залеганию на дно. Он начал буровить некую чушь, пытаясь отбояриться от Смирнянского, и тогда Смирнянский понял, что пришла «весёлая пора» действовать решительно. Смирнянский убедил Мурзика не залегать на дно с помощью весьма и весьма веского аргумента. - Знаешь, Мурзик, я давно тебя пробил и записал на бумажечку твоё имя, фамилию и отчество, - уверенно, как ледокол, сообщил Смирнянский Мурзику в трубку телефона. – И, если ты, родной, вздумаешь пойти на попятные и спрятаться от меня – я кукарекну твоему начальству, какой ты честный. Ну, как, Мурзик, согласен? - Ууу, - глухо ухнул на том конце провода Мурзик. – Ыыыы… - Мычишь? – нахально осведомился Смирнянский, жёлчно похихикивая. - П-подожди, - промямлил, наконец, Мурзик, подавляя мучительное болезненное заикание, которое у него внезапно открылось. – Я… я… - Я, я, дас ист фантастиш! – хохотнул Смирнянский по-немецки с хохляцким акцентом. – Сливаешь Никанора Семёнова? - Если… Ну, меня тогда самого сольют… в клозет… - мямлил Мурзик, явно продолжая отказываться от сотрудничества. - Ну, если не будет Никанора Семёнова – тебе засветит тот же клозет, только ещё раньше, - авторитетно пообещал Смирнянский. – Потому что я кукарекну. Ты не думай, родной, что я просто так колеблю воздух. Я никогда не бросаю слов на ветерок, усёк, Мурзик? - У-усёк… - пробухтел Мурзик, явно задумавшись. – Бу-будет тебе Никанор Семёнов… Только не сливай меня начальнику, ладно? - Быстрее работай! – подогнал Мурзика Смирнянский, поняв, что этот субъект угодил к нему на удочку. – Либо завтра ты сливаешь мне Никанора Семёнова, либо я сливаю тебя твоему начальству – одно из двух, и третьего не дано. - Хо-хорошо… - пролепетал Мурзик и поспешил слезть с телефона. «Хы-хы!» - хохотнул про себя Смирнянский, радуясь «великой победе» над Мурзиком и, опустив трубку на рычаг, закинул ногу на ногу. Смирнянский блефовал по-чёрному: он никогда не пробивал Мурзика, не имел понятия о том, что там у него за имя, за фамилия и за отчество, и в глаза не видел его начальника. Даже если бы Смирнянский очень-очень сильно захотел – он не смог бы никому ничего кукарекнуть. И сейчас Смирнянский сидел и радовался тому, что смог взять интерпольщика Мурзика на понт. Уезжая в морг на выручку Серёгину, Недобежкин прогнал Смирнянского из отделения, опасаясь того, что тот чего-нибудь там натворит в его отсутствие. Смирнянский вернулся домой, в свою Богоявленку, в свой шаткий, но не валкий домик и сидел на своём родном стареньком клетчатом диване перед своим советским телевизором. Договорившись с Мурзиком, Смирнянский почувствовал себя победителем львов и великанов. Поэтому он и решил поблагодарить себя за храбрость и съесть припасённый в холодильнике балык. Он поднялся с дивана и двинул стопы на кухню, но внезапно застопорился посреди коридора. «Игорь, ты сохранил мой дневник?» - слова того условного Никанора Семёнова, который устроил катавасию в отделении Васька́ Недобежкина, свалились с небес и стукнули его по макушке. А ведь, правда – настоящий Никанор Семёнов перед уходом на пенсию подарил Смирнянскому свёрток. Смирнянский не видел и не знал, что именно лежало в этом свёртке, потому как на нём было написано: «Открыть после моей смерти». Свёрток мирно спал, ожидая своего часа, в картонной коробке под кроватью Смирнянского… Вообще-то Смирнянский думал, что Никанор Семёнов давно уже отодвинулся в мир иной – слишком уж он был стар, чтобы жить дальше. Смирнянский давно бы уже открыл этот свёрток – если бы не забыл о нём напрочь. Кажется, пора открыть его сейчас, пускай даже Никанор Семёнов и жив. Если в свёртке его дневник – он может пролить некоторый свет на невероятную жизнеспособность своего хозяина… Смирнянский засунулся под свою кровать по пояс и нашёл коробку. Вытащив её, покрытую серою пылюкой, на ковёр, Смирнянский смахнул крышку и заглянул внутрь. Сверху лежал его суперсовременный ноутбук – да, Смирнянский прятал своё дорогостоящее чудо техники в таре из-под ботинок. Убрав его, Смирнянский увидел на дне коробки хлам, влагопоглотитель, кое-какие деньги и всё. Свёрток исчез. «Чёрт, куда я его запёр?» - удивился Смирнянский, который никогда ничего не прятал ни среди белья, ни в буфете, ни за печкой, ни под ванной, а только тут, в этой коробке. Смирнянский, конечно, обыскал шкафы, кухню, ванную… Нет, не прячет он ничего ни в шкафах, ни в ванной. «Украли!» - это единственное, что мог подумать Смирнянский об исчезновении свёртка. Но кто? Когда? Как?? Смирнянский не впускал в дом гостей – только Недобежкина – даже Ежонкова того, и то не впускал. Залезли воры? Нет – они ноутбук и деньги бы забрали, а свёрток порыжелой от времени бумаги даже не заметили бы. Смирнянский нахмурился, прошёлся по комнате вокруг поруганной коробки, и тут его поразила вторая огнедышащая догадка. Свёрток уже никогда не найдётся: его похитили бандиты из «чёртовой банды», а самого Смирнянского наградили «звериной порчей»! Видимо, да – настоящий Никанор Семёнов был с ними круто завязан. Жаль, Недобежкин Кораблинского отпустил! Забьётся теперь этот Кораблинский в нору – не выкуришь! Трус этот Кораблинский – Смирнянский сразу понял, что «прославленный майор» - буквоед и трус. Когда Кораблинский был забацан в Грибка и «камлал» - Сидоров там что-то такое рассказывал, что он когда-то бил подследственных на допросах. Надо бы как-то это раскрутить, добиться, чтобы Кораблинского самого отправили под следствие, и тогда можно будет вспушить его по полной программе. Смирнянский пожалел о том, что больше не работает в СБУ, а то мог бы сам вспушить Кораблинского. Придётся просить Недобежкина, а ещё хуже – Ежонкова… 2. Стоило Недобежкину переступить порог своего кабинета – он сразу принялся за работу. Милицейский начальник не знал суббот – для него выходные наступали тогда, когда заканчивались все дела. Дел было по горло – и поэтому Недобежкин проигнорировал сегодняшнюю субботу и, наверное – нет, не наверное, а точно – проигнорирует воскресенье. По приказу начальника Пётр Иванович связался с ГАИ, хотя не очень-то и надеялся на то, что гаишники смогут поймать «верхнелягушинского чёрта». - Вот что, Серёгин, вызвони-ка Синицына! – отдал новое распоряжение Недобежкин, едва Пётр Иванович, переговорив с гаишниками, повесил трубку. – Поспрашиваем его ещё про ГОГР и Америку. Распорядившись, милицейский начальник покинул своё кресло и отправился в кабинет с табличкой: «Психотерапевт Вавёркин». Изрядно похудевший на нервно-психической работе психотерапевт занимался Сидоровым. Пострадавший сержант полулежал на кушетке, оплетенный проводами, и тихонечко, грустно блеял. Вавёркин, который давно утратил всякое сходство с колобком, сидел, уткнувшись заострившимся носом в экран ноутбука, и разглядывал те прямые и волнистые линии, которые по нему струились. - Сознание полностью отключено… - пробормотал он, казалось, самому себе, не замечая подкравшегося начальника. - И как это лечить?? – рыкнул Недобежкин, спугнув психиатра и заставив подпрыгнуть в кресле. - Ух-ух! – выдохнул не ожидавший «нападения» Вавёркин и помотал своей растрепавшейся головой. Сидоров же никак не отреагировал на вторжение Недобежкина, и линии биотоков его несчастного мозга не изменились ни на йоту. - Лечить как?? – повторил милицейский начальник, надвинувшись на Вавёркина своим могучим корпусом. Вавёркин попятился назад вместе с креслом и залепетал в ответ: - Н-нуу, я могу сказать только то, Сидоров подвергся… Нет… - Вавёркин замолк, видимо выискивая в памяти нужное слово. – Ну, не бывает такого сильного гипноза, понимаете? Больше похоже на действие какого-то наркотика, что ли? Это даже не выборочный гипноз, а какое-то патологическое отупение: его интеллект полностью отсутствует. Так же отключены рефлексы – и безусловные тоже – Сидоров не понимает, что такое вода и пища, не ходит, не… - Как лечить? – в третий раз переспросил начальник, стиснув кулаки и начиная сатанеть. - Я пока… - начал, было Вавёркин, стараясь не заглядывать во вращающиеся глаза Недобежкина, однако начальник перебил его и весьма сурово зашипел: - Вавёркин! Если ты к вечеру его не прокамлаешь – я тебя уволю! – и стукнул кулаком по столу гипнотизёра, заставив подпрыгнуть его ноутбук. Сидоров оставался глух ко всему, а Вавёркин съёжился в комочек, схватил пуговку своей рубашки и, нервно крутя её вспотевшими пальцами, и пролепетал: - Ну, понимаете, тут такой тяжёлый случай… Недобежкин рыкнул сквозь зубы, пошевелил усами и посмотрел на свои часы, закатав рукав рубашки чуть ли не по самый локоть. - Вот, сейчас, - изрёк начальник, пронзив гипнотизёра суровым взглядом. – Два часа. Если до восьми ты, Вавёркин, мне Сидорова не раскрутишь – считай всё, стал на биржу, усёк? - Е-есть, - всплакнул Вавёркин, который даже не представлял себе, каким образом будет он снимать с Сидорова столь мощную «звериную порчу». - Приступай! – разрешил Недобежкин и покинул кабинет психиатра, громыхнув дверью. Глава 118. Грибок и Гоха. 1. Синицын до сих пор проживал у Ежонкова. «Суперагент» Ежонков на пару со вторым «суперагентом» Смирнянским убедили следователя прокуратуры в том, что ему пока что необходимо прятаться, а то «чёртовые» бандиты могут по-настоящему провалить в забой его самого, а заодно и всю его семью. Синицын устрашился: рисковать семьёй он не хотел. Вот и скрывался в «загородной резиденции» Ежонкова уже второй месяц. А жена Синицына была убеждена в том, что Синицын погиб на дне забоя – Недобежкин постарался на славу, описывая все ужасы и опасности, которые таятся в старых закрытых шахтах и их штольнях. Пётр Иванович при этом разговоре присутствовал, слышал и про ямы, и про гнилые перекрытия, и про пустоты, над которыми проваливается земля, которыми милицейский начальник устрашал Людмилу Синицыну. Да, Серёгину, несомненно, было очень жаль Людмилу Синицыну – бедняжка так жалобно плакала, что прагматичный и даже чёрствый Пётр Иванович едва не разрыдался сам. Но так было лучше: Синицын слишком много знал про гогровских «чёрных генетиков», они могли до сих пор охотиться за ним. А если Синицын вернётся домой – «чёрные генетики» запросто могли подковырнуть его жену и детей. Нет, лучше пускай они пока подумают, что Синицын погиб – это совсем не долго, максимум месяц – полтора, от силы два. «Чёртова банда» практически развалена: Гопников умер от внезапной старости, Генрих Артерран застрелен, Никанор Семёнов в изоляторе, бомжей и Кубарева можно не брать в расчёт: они всего лишь рабы. Остались только два потенциально опасных субъекта: Интермеццо и Зайцев. Зайцев… Зайцев… «Уделал» ли кого-нибудь Зайцев – Пётр Иванович был не уверен в том, может ли вообще этот Зайцев кого-нибудь «уделать»… Серёгин так и не дозвонился до Синицына, когда Генрих Артерран заставил его звонить под гипнозом. Причина была проста: Синицын решил пойти помыться в бане, ведь на «вилле» у Ежонкова ванны не водилось. Мобильный телефон он оставил заряжать батарею: забыл поставить на ночь, а утром обнаружил, что телефон рьяно просит «овса» и отказывается работать. Когда Синицын вернулся из бани чистым и радостным – телефон возвестил его о пропущенном вызове громким звуком «ПИК!». Едва Синицын взял телефон, чтобы посмотреть, кто это пытался побеспокоить его во время похода за чистотой – телефон подал голос повторно: это звонил из РОВД Пётр Иванович. Узнав о том, что произошло в отделении в то время, пока он парился в баньке, Григорий Синицын схватил ноги в руки, выкатил из гаража мопед Ежонкова и рванул туда на всех парах. 2. Майор Кораблинский мог бы уже забыть ту жуткую, мистическую историю, которая с ним произошла. Тем более, что он не помнил ни секундочки из своей второй жизни – в образе Грибка. Покажи ему сейчас Куздрю – он только сказал бы, что она бомжиха, и не узнал бы её ни за какие коврижки. Эдуард Кораблинский уже получил новый паспорт, в суде его признали живым, и он даже вышел на работу – обратно, в Ворошиловское ОВД. На работе его все поздравляли с возвращением, устроили в его честь банкет. Жена не нарадуется, начальник выделил солидную материальную помощь… Всё нормально, всё в порядке, всё отлично… было бы, если бы Эдуарда Кораблинского ежедневно не грызла совесть. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, всякий раз, когда он оставался один – хищная совесть подкрадывалась к нему на тигриных лапах и впивалась в горло крокодильими зубами. Вот и сейчас – Кораблинский сидел в своём кабинете, который ему вернули обратно, вспомнив про его долгую безупречную службу, а совесть не давала ему спокойно сидеть. Она басом орала в самое ухо: «Вернись к Недобежкину! Расскажи всё, что знаешь! Нет смысла отсиживаться! Хуже будет! Ты обманул, обманул, обманул!». Мягкое кресло, которое столько лет было уютным, теперь жгло огненным жаром и кололо раскалёнными иглами. Бутерброд с ветчиной застопорился поперёк горла, а кондиционер, вместо того, чтобы создавать комфортную прохладу, обдавал полярным холодом. Кораблинский был принципиальным. Принципиальным до какой-то болезненности. Он ни разу не взял ни одной взятки, не развалил и не замял ни одного дела, не отпустил просто так ни одного преступника, не упёк за решётку ни одного невиновного… Он вышел на работу в первый же день после того, как был признан живым и восстановил паспорт, потому что был уверен в том, что его священный долг – избавлять мир от гнусного гнёта поганой преступности. Работая с Никанором Семёновым, майор Кораблинский думал, что совершает героический подвиг, помогая Интерполу и выслеживая этих террористов с их биологическим оружием. А сейчас – встала парочка щекотливых вопросов: а террористы ли они? А есть ли то оружие? И – а служит ли тот Никанор Семёнов в Интерполе, или же он сам террорист???? Совесть изгрызла Кораблинского едва ли не до самых костей: Недобежкин отпустил его, практически ни о чём не спрашивая, а он, Кораблинский, просто так устранился в позорные кусты и даже не желает ничем мало-мальски помочь, словно малодушный и эгоистичный трус… Титаническим усилием проглотив застрявший поперёк горла кусок бутерброда, Кораблинский встал из-за стола. Широкими шагами проследовал он к двери и вышел в коридор. - Здравствуйте, Эдуард Всеволодович! – это на дороге попался трусоватый и бесполезный Карпец. Буркнув ему: - Привет… - Кораблинский продолжил свой путь по коридору к лифту. 3. Недобежкин приказал Синицыну заходить к нему в отделение только через запасной выход. Синицын соблюдал это «первое правило Недобежкина», и поэтому – прокрался на задний двор Калининского РОВД, приоткрыл запасную дверь и нырнул за неё. Едва Синицын переступил порог и погрузился в прохладную мглистую сень – его схватила за шиворот железная рука. Синицын не знал, кто его схватил и поэтому – быстрым движением заломил эту руку за неизвестную спину и занёс кулак над неизвестным лицом. Противник был силён и начал вырываться, даже освободил свою руку. Получилась бы, наверное, жаркая битва, если бы в неверном свете, который струился откуда-то сверху, Синицын не различил лицо незнакомца. Мнимый незнакомец оказался Синицыну до боли знаком: начальник Калининского РОВД Василий Николаевич Недобежкин. - Упс… - невольно вырвалось у Синицына. - Хватит паясничать, и пошли! – проворчал Недобежкин, опуская кулаки. – У меня для тебя есть парочка вопросов! Милицейский начальник развернул корпус и широко зашагал к лестнице, чтобы подняться к себе в кабинет. Синицын что-то пробормотал себе под нос и небыстро двинулся за ним. Войдя в кабинет, Синицын удивился: дверь вынесена вместе с луткой, а Казаченко с Белкиным со стены обдирают обои. Недобежкин ничего объяснять не стал. Он только усадил Синицына на свободный от Ежонкова и Серёгина стул и сунул ему в руки стопку фотографий. - Говори, Синицын, кто это такой? – потребовал от него Недобежкин и сел к себе за стол, перед внушительной кипой неких бумаг. Сидевший рядом с Синицыным Пётр Иванович закончил вымарывать очередную бумагу и положил её перед начальником. Синицын посмотрел на предложенные Недобежкиным фотографии и даже отшатнулся от них, едва не разбросав. Фотографии изображали человека, который полулежал на полу, опершись спиною о стену. Похоже, что этот субъект уже отдал концы: слишком уж безжизненно он выглядит, да и стена за ним уделана бурыми пятнами, весьма похожими на кровь. Синицын узнал стену: эта стена в кабинете, с неё Казаченко с Белкиным сейчас в спешном порядке удаляют обои. И – Синицын узнал безжизненного субъекта: это «мистер Смит», для которого он когда-то возил грузы, и это – тот странный тип из подземелья, который перебил группу захвата! - Ну? – вставил свой вопрос Недобежкин. - Это он, - выдавил Синицын. – Смит… Для него я возил грузы из ГОГРа. - Ясно, - пробормотал Недобежкин. – Значит, Смит. Смита можно списывать. Хорошо. Казаченко! Казаченко бросил лохматый кусок обоев, и он повис, наполовину оторванный от стены. - Эй! – возмутился Белкин, потому что кусок повис у него на голове. - Но… - начал, было, Пётр Иванович, каким-то суеверным десятым чувством соображая, что нет, рановато пока списывать Смита. - Приведи-ка этого Никанора из изолятора! – распорядился милицейский начальник, проигнорировав Серёгина. - Какого Никанора? – удивился Синицын и выронил на пол одну фотографию. - А сейчас увидишь! – сказал Недобежкин. – Давай, Казаченко, тащи Никанора! - Есть, товарищ полковник! – бодренько отчеканил Казаченко и грузно потопал в изолятор, где томился в камере Никанор Семёнов, агент Интерпола. Отправив Казаченку, Недобежкин обратил внимание на Ежонкова, который, восседая около его стола, поглощал и поглощал, то конфетки то пончики. - Ежонков, харэ хавать, показывай свой отчёт! – потребовал милицейский начальник. – Глянем, что ты там накрапал, пока Казаченко Никанора тащит. - Пожалуйста! – Ежонков свободной от пончика рукой с готовностью протянул Недобежкину отчёт о выборочном гипнозе, в уголке которого успело пристроиться аккуратненькое жирное пятнышко. Недобежкин сегодня оказался необычайно прозорлив. Он заметил это мизерное пятнышко и свирепо рыкнул: - Захватал уже, обжора! Недобежкин как раз пытался вникнуть в значение тех страшенных терминов, которыми заполнил свой отчёт Ежонков, когда на пороге его кабинета возник майор Кораблинский. Кораблинский влетел в кабинет на такой скорости, что налетел на лежащую на полу дверь, и она громко треснула. - Явился – не запылился! – хохотнул Ежонков, узрев Кораблинского, и запихнул в рот целёхонький пончик. - Ага, - кивнул Недобежкин, стараясь выбросить из перегруженного мозга циклопические термины «суперагента». А Пётр Иванович – тот просто уронил ручку. Увлекшись написанием двадцать третьего по счёту протокола, он не заметил появления Кораблинского и испугался, когда майор бухнул этой несчастной потерпевшей дверью и с порога громогласно заявил: - Я… пришёл! Недобежкин сбросил оцепенение, пересёк кабинет, схватил Кораблинского за плечи и усадил его на свободный стул между Серёгиным и Синицыным. - Садитесь, Кораблинский, - протянул милицейский начальник, довольно потирая руки. - Сейчас мы с вами разберём животрепещущий вопрос. Кораблинский молча, поёрзал на своём стуле и украдкой заглянул через плечо Серёгина в протокол, который тот старательно писал. Недобежкин же проворно нырнул под стол, поднял фотографию, которую выронил Синицын, и подсунул её Кораблинскому под нос. - Узнаёте? – осведомился он. Ещё бы не узнать! Кораблинский едва не смял проклятую фотографию в кулаке. Недобежкин этот точно издевается над ним… Однако майор спорить не стал: не позволила его озверевшая совесть. - Да, - согласился он с покорностью овцы. - Ну, и кто это? – не отставал Недобежкин, вперив в майора пронзительный взор. Кораблинский замялся, потому что не знал, как сформулировать ответ. Никанор Семёнов внушил ему, что они охотятся за террористом, распространяющим биологическое оружие, а больше Кораблинский ничего не знал. - Хорошо, подождём Никанора Семёнова, - кивнул Недобежкин, и в его голосе Кораблинскому послышался сарказм. Казаченко недолго путешествовал по изолятору. Не прошло и десяти минут, как Никанор Семёнов был запихнут в кабинет его железной рукой и усажен на единственный стул, который оказался свободным. Едва Никанор Семёнов сел – Недобежкин налетел на него, как ураган, и сурово потребовал ответа. - Ваш гаврик Генрих исчез из морга! – заявил милицейский начальник. – Ваши версии: кто мог его забрать? По лицу Никанора Семёнова было видно, что тот загнан в тупик. Серёгин даже оторвался от своей кропотливой работы, чтобы понаблюдать за ним. А заодно – и за Кораблинским, который, услыхав сногсшибательную новость, приобрёл на лице оттенок поганки и пошатнулся на стуле, грозя свалиться. Фотография выпала из его бледных пальцев и во второй раз плавно опустилась на пол. Никанор Семёнов пару раз кашлянул, собрался с мыслями и осторожно начал: - Вы этого никогда не поймёте. Вы влезли в это дело случайно, и пострадали от него. Вы пострадаете ещё больше, если не выйдете из игры… - Хватит водить меня за нос! – взорвался Недобежкин. – Любите вы юлить, а я не люблю! Вы свои эти фокусы бросьте, если не хотите, чтобы я пропустил вас по делу, как обвиняемого! - Я – уполномоченный Интерпола по особо важным делам, - произнёс Никанор Семёнов, не опуская ни спокойствия разведчика, ни царского достоинства. – Я не распространюсь о том, что вы посадили меня в следственный изолятор: жаловаться на мелкие издержки – не мой уровень. Вам необходимо лишь выйти из игры и передать мне всё, что вы собрали по делу о проекте «Густые облака». - Ваш Генрих тут пел то же самое: и про уполномоченного, и про чудовищные опасности! Я уже эти басни наизусть выучил! – фыркнул Недобежкин. Милицейский начальник кружил по кабинету и избегал садиться в своё кресло, чтобы в сердцах не навалиться животом на стол. - Генрих Артерран провёл некоторое количество экспериментов на самом себе, - нехотя выдавил Никанор Семёнов, видя, что этот Недобежкин упёрся рогом слишком прочно для того, чтобы его можно было в чём-либо убедить. - И что? – продолжал язвить милицейский начальник. – Получил за это ШНобелевскую премию?? - Он изменил себе геном, - продолжал Никанор Семёнов и корил себя за то, что приходится слишком много говорить. – Как абсурдно бы это не звучало – но вы не смогли его убить… - Вот, что, - отрубил фантастику Недобежкин. – Вы поедете с нами в морг прямо сейчас. Там у нас имеются такие двое – врач и уборщица. Глянете на них, и скажете, что тут к чему. Если вы такой весь из себя – я надеюсь, вы умеете лечить «звериную порчу»? - Я же сказал вам, не везти его в обычный морг, - вздохнул Никанор Семёнов. – А теперь расхлёбывайте вашу «порчу»! И это не порча, а выборочная блокировка сознания и подсознания… - Плавали, знаем! – вставил Ежонков, проверяя свои запасы съестного. Недобежкин тем временем собирался на вторую вылазку на место очередного преступления. - Кораблинский, едете с нами! – сообщил он майору, а потом – отдал приказ Казаченке и Белкину: - Пока нас не будет – приведите кабинет в порядок! - Есть, - буркнул Белкин, чья форма была густо усеяна ошмётками обоев. - Серёгин, бросай писанину, поехали! А Ежонков – иди к Вавёркину Сидорова спасай! Чтобы к нашему возвращению вылечили! Синицын – записывай на диктофон всё, что скажет Сидоров! – отдал последнее распоряжение Недобежкин и смахнул со своего стола все бумаги в ящик.