G.O.G.R.

Из Москвы по душу Зубова приехали трое. Они были наряжены в гражданскую одежду – обычные брюки и простые рубашки, а один даже был в шортах. Когда они ввалились в кабинет Недобежкина – милицейский начальник сначала и не разобрался, что за гости к нему пожаловали. Недобежкин хотел было возмутиться, ведь как всегда, он был занят, а они его отвлекли. Но гость в шортах показал документ, в котором явственно обозначилась его личность – майор Московского уголовного розыска Антон Антонович Кайдаш. Двое его спутников работали там же, на Петровке, только в Секретном отделе и занимались расследованием военных преступлений. - А… - пробормотал Недобежкин, узнав, кто такие эти трое в штатском. – За Зубовым? Оказалось, что Антон Кайдаш – невысокий и коренастый субъект, на голове которого успела зародиться лысинка – в «лихих девяностых» работал вместе с настоящим Денисом Зубовым и хорошо знал последнего в лицо. Двое его спутников – из секретного отдела как раз занимались засылом Зубова в банду «Динозавров» для… Этого они не могли сказать, потому что сами об этом не знали. Сверху, из Управления МВД, им опустили приказ подготовить Дениса Зубова к выезду в Донецкую область на поиски следов военного преступника – фашистского учёного, который изобрёл какой-то яд. «Яд» - вот, как назвал московский «секретчик» по фамилии Кузнецов образцы Генриха Артеррана. Ну, что ж, яд – так яд. Недобежкин не возражал им особо, а просто – повёл в изолятор, где в отдельной камере держали отбритого от клочков бородищи подпорченного «чертями» Дениса Зубова. Вместе с Недобежкиным на опознание пошёл и Пётр Иванович – его обязали писать протокол. Зубов был очень тихим. После сеанса психотерапии и гипноза с Ежонковым у него появились проблески разума, он осмыслил свою личность и занимался тем, что пытался вспомнить всё, что забыл, пока был диким Калугиным. Сейчас Зубов, закутанный в нелепый полосатый свитер с чужого плеча, сидел на нижних нарах, и на лице у него установилось выражение индийского йога. Свитер Зубову отказал Казаченко, потому что Зубов постоянно мёрз из-за пережитого стресса. Белкин, молча, отворил его камеру и пропустил туда Недобежкина, Серёгина и троих москвичей. Москвичи прошли вглубь камеры и застопорились напротив полосатого Зубова, вперили в него свои глаза и начали соображать, узнают они в нём кого-нибудь, или не узнают. - Здравствуйте, - тихим вежливым человеческим голосом сказал им Зубов. Да, «петушиная магия» Ежонкова повлияла на него благотворно: лишила дикости, тяги к запойному пьянству и пробудила в замороченной голове интеллект. - Здравствуйте, - москвичи тоже поздоровались, но по имени пока что Зубова не называли. Внимательный Пётр Иванович занёс этот факт в протокол. Недобежкин остановился у двери камеры, которую Белкин сразу же завалил и запер на ключ, и скрестил руки на груди, всей своей позой молчаливо говоря: «Давайте быстрее узнавайте его и увозите!». И прямо тут же можно ещё прибавить: «У меня вот такая голова!». Похоже, эти москвичи ждут, когда же Зубов узнает их – поэтому они стоят около него и не роняют ни одной буквы. Милицейский начальник разгадал намерения московских коллег, придвинулся к Зубову, показал пальцем на Антона Кайдаша и осведомился: - Зубов, вы кого-нибудь из них знаете? Зубов пожал плечами и выдавил с обречённым видом: - Может быть и знаю, а может быть и нет… Я никого не помню… Я не помню даже, как выглядела моя жена… И была ли у меня вообще жена… - Это – Зубов, - решил вдруг Антон Кайдаш, едва выдавливая слова от волнения, которое охватило его при виде внезапно нашедшегося друга. – Денис Зубов… - И что вы собираетесь с ним делать? – поинтересовался Недобежкин, который в душе страстно желал освободить камеру от Зубова. - Зубов поедет с нами в Москву! – обрадовал Недобежкина секретчик Кузнецов. – С ним ещё много работы. Как вы нашли его? – неожиданно спросил он не у Недобежкина, а почему-то у Серёгина, который на весу царапал в протоколе опознания слово «Узнали». Недобежкин сделал Серёгину незаметный для остальных знак «Молчи!», и Пётр Иванович притворился, что замешкался, составляя протокол, а милицейский начальник сказал: - Он был в плену у «Динозавров». Сидел в подвале. Удивительно, как они ещё не убили его? - Понятно, - кивнул «секретчик» Кузнецов. – Всё, мы забираем его. Зубов безропотно поплёлся туда, куда повели его эти москвичи. Он им безоговорочно верил, потому что страстно желал вновь обрести свою утерянную личность и стать тем, кем был до знакомства с таинственной и мистической «бандой Тени». Москвичи вывели Зубова на улицу и посадили его в свою машину. Кузнецов забрал у Серёгина копию протокола опознания, и – всё, они исчезли за поворотом улицы Овнатаняна. Почти одновременно с тем, когда забрали Зубова – был привезен несчастный Кашалот. Недобежкин, как только увидел его – так сразу распорядился, чтобы «Большого Динозавра» тащили в допросную. Кашалот похудел ещё больше – брюки на нём повисли парусами. - Вы угробите меня! – застонал он в лицо Недобежкину. – Сколько можно? Хотите расстрелять – давай, рази! – он бы начал бить себя в грудь, не будь его руки стянуты наручниками. - Успокойся, Кашалот! – отрезал Недобежкин, брезгливо морщась при виде разнюнившегося бандита, чьи усы повисли унылыми сосульками, как у вымокшего таракана. – Ты от нас кое-что скрыл, и теперь это всплыло! Придётся расколоться! - Да что вы от меня хотите?? – рыдал Кашалот на весь коридор, а Казаченко тащил его в допросную. Его крик всех пугал, из кабинетов то и дело высовывались большеглазые головы и провожали Кашалота изумлённым взглядом. Недобежкин пошёл к себе в кабинет и позвонил Ежонкову. - Приезжай, – сказал он гипнотизёру. – Кашалота подвезли. Расклеился, чёрт, возьми, как каракатица какая-то. - О’кей! – Ежонков согласился на редкость охотно, что за ним наблюдалось крайне редко. Обычно «суперагент» ныл, что занят, или хныкал про жену. – Жди меня, и я приду! – пропел он в трубку и скрылся в гудках. Очевидно – прыгнул на мопед и рванул по шоссе, нарушая все правила, которые только содержит свод ПДД. После поездки в Верхние Лягуши жена отобрала у гипнотизёра «Ниссан Патруль 4 Икс», отдала его в автосервис на покраску, а потом – закрыла в гараже и поменяла замки, чтобы Ежонков не добрался до роскошного автомобиля и не испортил его снова. Кашалот вконец скис, и на его лице чётко выделялись скулы. Он затравленно сидел на самом краешке стула и был похож на замученного лагерного узника, которого не кормят и стегают плётками. Скрупулёзный и дотошный Пётр Иванович снова был призван отвечать за протокол и теперь сидел за столиком в углу допросной над листом бумаги и ждал, когда Кашалот начнёт говорить. Недобежкин же восседал за письменным столом на середине допросной и тоже ждал, когда Кашалот начнёт говорить. А Кашалот говорить не спешил. Он только проклинал всё, что видел и всё, что слышал. А так же – дёргал скованными руками и шмыгал носом. Он пытался отказаться от «дани людьми» и обвинял Утюга в «запойной брехне», обзывая его «брехливым кротярой». Ежонков топтался на траверсе стола Недобежкина, заглядывал милицейскому начальнику в глаза и задавал немой вопрос: «Вспушить?». - Давай! – наконец-то санкционировал Недобежкин, опасаясь, что от нытья Кашалота у него опять станет «вот такая голова». Пообщавшись с Ежонковым и его маятником, Кашалот сразу же успокоился и начал рассказывать стихотворение «Бородино». Потом Ежонкову показалось, что «Бородино» - слишком длинное стихотворение, он попросил толстого бандита прервать декламацию и вопросил у него: - Вопросы есть? - Вопросов нет! – бодро отреагировал Кашалот. Он подёргивал скованными руками, а будь его руки свободны – принялся бы охлопывать свои карманы в поисках ручки. - Я приказывал своим «быкам» ловить бомжей… - пискнул Кашалот, заслышав вопрос о «дани людьми». – Это Тень… Взрывал мои заправки… Он сказал, что не будет взрывать за дань людьми. Своих врагов я тоже ему отдавал. Зачем – не знаю. Тень их ест. Всё, больше Кашалот ничего не мог сказать даже под гипнозом. Слова «Тень их ест» «Большой Динозавр» повторил раз шесть, или семь. - Запёрло! – вздохнул Недобежкин, а Пётр Иванович поставил в протоколе точку. Ну что ж, хоть так, а Кашалот всё равно, признался. Каких именно врагов он «отдавал» Тени «на съедение» - от Кашалота так и не добились. Он назвал фамилию Зубова, а потом – «пустил быка». Недобежкин дал добро на выведение Кашалота из транса и тот, услышав команду «Проснись!», свалился со стула на пол. Придя в себя, Кашалот заревел горючими слезами, что вокруг него одни волки. - Завёл пластинку! – буркнул Недобежкин и встал из-за стола. – Пора забить его в кутузку и больше никогда не выковыривать оттуда, пока не отсидит! Эксперты-графологи и переводчики в Киеве мучились с тетрадкой Семиручки почти что две долгих и нудных недели. Наверное, они там, у себя в лабораториях, пыхтели и потели, пока им удалось выделить текст на обгоревших страницах, разобрать не самый каллиграфический почерк. И плюс ко всему перевести написанное с немецкого на русский язык. Недобежкин звонил им через день, задавал вопросы, а они кормили его завтраками и рассказывали про небывалую сложность полученного задания. - Если бы она не обгорела – прочесть написанное было бы куда легче, – оправдывался всегда один и тот же киевский голос на другом конце телефонного провода, заставляя Недобежкина тихо злиться на бывшего председателя Семиручку, который не смог уберечь от возгорания вверенный ему верхнелягушинский архив. В тот день работы было много. Хотя, Пётр Иванович уже и не помнит, когда в последний раз у него было мало работы. В кабинете Недобежкина – прямо на самой середине – прочно расположился Ежонков. Перед ним стоял стул, а на стуле сидел в трансе сержант Сидоров. Сидоров с большой неохотой согласился на гипноз, но его заставил Недобежкин, которого Пётр Иванович застращал своими рассказами про фантастическую силу, которой якобы обладал сержант. Милицейский начальник отлично помнил, как Сидоров вещал про катакомбы и Генриха Артеррана, который водил его по подземным лабораториям. А вдруг Сидорову подарили образец, и он теперь у них – мутант?? Но Сидоров отказался подтверждать мутацию: он начинал рассказывать про коридор, про человека в белом халате и про освещённую комнату, но как только подбирался к тому месту, где его в эту комнату затаскивают – начинал вопить не своим голосом, вынуждая Недобежкина и Ежонкова прервать сеанс. - Снова вопит, - вздохнул Смирнянский, который сидел около Ежонкова, словно какой-то инспектор, наблюдая за тем, как гипнотизёр терпит с Сидоровым явное поражение. - Зачем всё это нужно? – спросил Сидоров, когда милицейский начальник решил провести на нём «следственный эксперимент» и приказал поднять тумбочку, в которой хранились и пылились какие-то толстенные папки. На тумбочке высился керамический цветочный горшок, и Сидоров предусмотрительно поставил его на пол, опасаясь разбить. - Давай, Сидоров, поднимай! – настаивал милицейский начальник и наладил веб-камеру, собираясь снимать «цирк Сидорова» на видео. Сержант присел на корточки, обхватил тумбочку обеими руками, вцепился ей в бока и что было сил – потянул вверх. Разогнуться Сидоров так и не смог: дубовая, монолитная тумбочка оказалась тяжела, словно кусок железобетона. Едва Сидоров напрягся – с него градом хлынул пот, а тумбочка так и осталась стоять на месте, не сдвинутая. - Не могу… - пропыхтел Сидоров, бросив дурацкую эту тумбочку. – Там что, булыжников куча, что ли? Зачем всё это? - Не поднял! – констатировал Недобежкин и выключил камеру. – Значит, не всё так плохо. - Что – плохо? – опешил Сидоров, незаметно потрогав тяжеленную тумбочку носком ботинка. - Ничего! – отрезал Недобежкин и поставил точку в той бумаге, которую усердно писал. – Сидоров, верни вазон на место, а ты, Серёгин, позвони-ка Давыдовичу! Дело было в том, что вчера на вокзале обнаружили ещё двоих ретроградов. Врач Иван Давыдович привычно показал их по телевизору, и Пётр Иванович и в этих тоже узнал бойцов Самохвалова. Врач Иван Давыдович определил их в палаты, и теперь Недобежкин решил узнать, как они там поживают. Крючковец и Хлестко поживали намного лучше, им даже пророчили выздоровление. Крючковец узнал свою жену, а Хлестко уже научился говорить. Отупение, которое держало в плену их мозги, потихоньку сдавало позиции, бывшие пленники «чёртовой банды» постепенно обретали утерянную личность. Недобежкин надеялся, что все «найдёныши» рано или поздно оклемаются и вернутся к нормальной жизни. Должны вернуться, иначе проклятое тридцать седьмое дело не закрыть… Проклятое тридцать седьмое дело не закрыть, пока на свободе Никанор Семёнов. Сидоров возвратил керамический вазон обратно, на тумбочку, где он стоял с начала веков и успел оставить след в виде белых полос, которые остаются тогда, когда, поливая цветок, воду проливают на мебель. Пётр Иванович уже подошёл к телефону и начал набирать номер психушки, как вдруг пришёл факс из Киева. Факс был очень длинный, принтер всё скрежетал и скрежетал, выплёвывая длинную ленту вощёной бумаги с сообщением. - Перевели! – обрадовался Сидоров. - Наконец-то, не прошло и века! – буркнул Недобежкин, которому не терпелось прочитать то, что нацарапали ему переводчики. Они много нацарапали, потому что прочитать и перевести удалось большую часть тетради. Некоторые фрагменты, конечно, разобрать так и не смогли – уж очень они обгорели, бумага успела превратиться в чёрные угольки и пепел. Смирнянский кинул глазом на длиннющий факс и скептически заметил: - А где написано, что Семиручко вам правду подкинул? А вдруг они всё это специально написали, а вам с Сидоровым сбагрили, чтобы вы от них отстали? Я не верю Семиручке, Васёк, как хочешь! - Экспертиза всё определила! – уверенный в силе экспертов, милицейский начальник приблизил факсимиле к глазам. – Вот тут они нам выдали всё, что нашли! - Ну, читай! – буркнул Смирнянский. – Что уже теперь делать? Недобежкин начал читать вслух. Заключение графологов изобиловало сложными терминами, и милицейский начальник пропускал их, не желая ломать язык: - Так, а, вот, написано: «…бумага гербовая, изготовлена в одна тысяча девятьсот сороковом году в Австрии, что видно по гербу…». Ишь ты, всё знают, черти! Ой, что за слово такое… тьфу ты! А, вот: «…родной язык автора текста относится к латинским… Наклон букв свидетельствует о том, что текст написан левой рукой, но автор не левша, а скорее амби… амби… амбидекстр…». Блин, кто это ещё за амбидекстр?? - Амбидекстр – это человек, который одинаково владеет обеими руками! – вставил Ежонков, словно ходячий энциклопедический словарь. Он приосанился и скрестил руки, словно Наполеон, подчёркивая силу своего интеллекта. - Я понял! – Недобежкин переварил информацию об амбидекстре и продолжил читать. – «Записи сделаны между тысяча девятьсот восьмидесятым и восемьдесят девятым годом советскими фиолетовыми чернилами… Дальше следует перевод…». – Недобежкин не мог не то что усидеть – устоять на месте, а беспокойно нарезал круги по кабинету, волоча хвост длинного факсимиле по полу. Наконец, этот хвост зацепился за тумбочку, которую пытался «выжать» Сидоров, и оборвался. Но Недобежкин этого даже не заметил, потому что бы сильно увлечён чтением. Зато заметил Серёгин. Он встал со своего стула, подошёл и вытащил из-под тумбочки извалянную в пыли и уже помятую бумагу. Подняв этот кусок, Пётр Иванович поднёс его к глазам. Написано там было следующее: «…Они поставили задачу: создать сверхчеловека, которого не могла бы взять ни пуля, ни голод, ни жажда, который мог бы одолеть любого врага и выжить повсюду – от Антарктиды до пустыни Аукер. Я вдохновился этой идеей, я пожелал добиться от проекта результата любой ценой. Я решил, что смогу повлиять на природу человека, проникнуть в его геном и, соединив его с геномом этого существа, изменить то, что сотворил господь, как казалось мне, в лучшую сторону. Созданный мною препарат я испытал на себе. Как истинный исследователь, как многие до меня, пошёл я этим путём… Но быстро понял, что я не господь, а настоящий господь, который где-то там, среди небес, видимо, покарал меня за грех, что взял я, осмелившись изменить постоянное. Теперь тот, кто фактически был Я – мёртв, ибо мой геном разрушен, а в моём теле живёт монстр, гибрид человека и прототипа, РЕЗУЛЬТАТ, за который я так долго боролся. Это он не даёт моему телу умереть, заставляет его жить столетиями, лишь бы не потерять своё вместилище, которое даёт ему возможность бывать. Я осознал это и поставил себе другую цель – создать вещество, которое убьёт монстра и освободит меня, антидот, что нейтрализует образец. После принятия антидота тело моё умрёт мгновенно, ведь образец был в нём слишком долго, оно слилось с этим чуждым проявлением и, расставшись с ним, не сможет существовать. Я не боюсь того, что уйду в прах, поскольку такова судьба каждого простого человека. Теперь, изведав мощь сверхсущества, я стремлюсь вернуться к тому, что было определено мне богом – к смертной слабости и возможности покинуть этот мир. Антидот уже почти готов. Прежде чем принять его, я сотру все следы своих исследований и уничтожу прототип, во избежание того, что они попадут не в те руки и уничтожат всё существующее. Я не собираюсь ни с кем воевать, ничего завоёвывать и уничтожать человечество. Я хочу лишь спасти его от самого себя. Не монстр, но учёный, барон Генрих Фердинанд фон Артерран ХIХ». Пётр Иванович не замечал, как читает это вслух и не понял, что Недобежкин замолчал, слушая этот отрывок. Ежонков и Смирнянский сидели, выпучив изумлённые глаза. Сидоров – тот вообще, попятился и наткнулся на тумбочку, от чего вазон на ней закачался и едва не расквасился об пол. - Вы что-нибудь поняли? – вопросил у всех сразу Недобежкин, возвышаясь за своим столом, словно статуя некоего греко-римского бога. – Зайцев этот ни в чём не виноват, а мы с вами записали его в черти, и держим его в камере. Надо выпускать Зайцева, отправлять назад, в Верхние Лягуши! Кто будет заниматься этим? - Я – пас! – булькнул Ежонков. – Я и так уже всё СБУ поднял Никанора разыскивать. Тут одни черти только знают, где он засел, старый крыс! - Так ты что, в СБУ капнул про наше дело?? – изумился Смирнянский и даже поднялся со стула. – Ты же всё ныл, что это секретно! Скажи, Васёк, что он – предатель! – пискнул Смирнянский, повернувшись к Недобежкину. – Теперь из-за него нас всех загребут! Недобежкин не знал пока, что ему делать: злиться, или пока подождать? Он разинул рот, собравшись выдать своё мнение, но Ежонков опередил его. - Тише, Игорёша, - спокойно ответил гипнотизёр на все предъявленные претензии. – Никанора Семёнова Секретный отдел СБУ уже годами разыскивает. А я сказал только, что Никанор замечен в Донецке. А они, как всегда, подняли «бондов»! - Ну, смотри мне, Ежонков! – буркнул Смирнянский, который когда-то сам был «бондом». – Если ко мне твои «бонды» завалят и решат меня загрести – я тебя прижучу, колобок! - Бу-бу! – ехидно передразнил Ежонков. – Ты, Игорёша, кстати, у нас порченый! А Генрих Артерран у нас, оказывается, фашистский агент! Я, между прочим, сразу это сказал, но вы мне никто не верили! А Генрих Артерран сам написал, что он – фашистский агент! На этот раз даже Недобежкин не шикнул на Ежонкова. Увлечённый фашистскими агентами гипнотизер, пожалуй, в чём-то прав, ведь тот Генрих Артерран, который барон, действительно, был замешан с фашистами. - Вот что, - сказал он, сев за стол. – Вообще-то мы не имеем права выпускать Зайцева просто так, иначе развалим дело, - милицейский начальник, чтобы сбросить стресс, деловито сворачивал в трубочку длинный факс. – Зайцев должен предстать перед судом, и всё такое, потому что так положено по букве мы тут ничего не сможем сделать. Только ребята, нам нужно пропускать его потерпевшим, а не обвиняемым, потому что он и правда – потерпевший. Пётр Иванович согласился с начальником. Да, Зайцев – совсем не «чёрт» и даже не член «чёртовой банды», как сначала казалось. Он не может уделывать «звериной порчей», потому что сам уделан по полной программе. Серёгин положил оторванный кусок факса на стол Недобежкина и отправился в свой кабинет – исправлять в деле статус Зайцева с обвиняемого на потерпевшего.