Кукловод

Сон завершился, и окрыленный Хватает лист и рисует Бернд Для куклы тело. Стан благородный, Но тенью скрыто её лицо.

Карандаш. Он давно уже лежал на столе грязной чужеродной линией среди старых, пыльных пожелтевших эскизов, сточенный почти до дерева, с обломанным кончиком и обнажённым графитным грифелем, серый и безликий. Его-то первым делом и схватил Мастер, вскочивший в холодном поту с кровати. Сон застыл в глазах, отпечатался на обратной стороне век, ядовитой мглой въелся в сердце. Неожиданное желание заставило Мастера встать на ноги и почти бегом кинуться к столу. Пока в мыслях держался этот таинственный образ, он хотел его запечатлеть. Хотел запомнить, воссоздать. Всё до мельчайших деталей. «Если б я смог ещё хоть одним глазком взглянуть на него, ещё раз увидеть… полностью. Я бы сотворил его». Он вынул из стены ножик, воткнутый рядом с полкой, и быстрыми отточенными движениями заострил так нужный сейчас карандаш. Прошуршал бумагами, выбирая ту, что поопрятней, смахнул заброшенные эскизы с грязного и пыльного стола и, глубоко вздохнув, закрыл глаза, выхватывая нужные детали образа из ещё не успевшей остыть памяти. Карандаш ожил в его руках, задышал, вычерчивая на бумаге тонкие, едва заметные линии будущего тела. Плечи, живот, руки… Узловатые пальцы увековечивали на плотной желтоватой бумаге того, чей силуэт был так размыт, словно неясная тень, для того чтоб дать ему плоть, крепкую, нежную, и свободу. Свободу любить, жить и действовать. Новое тело. Каким оно будет? Тонким, женственным или чуть грузным; сильным и поджарым или хрупким? Чуть штриховать тень, чуть чётче выделить нежный изгиб фарфора, чуть изящней очертить точёное плечо, подретушировать или размыть — карандаш мог сотворить и не такое в умелых руках. Они слишком долго не рисовали, не создавали. Не вдыхали жизнь. И вот на бумаге, чёткими линиями пачкая её, оживало новое творение. Ещё безликое. Лицо. Он никак не мог воссоздать его. Оно было размыто его памятью. Не сохранилось, скрытое там, в театре, чёрной тенью неизвестности. Мастер перебирал множество лиц, разных черт и характеристик, но все они не сочетались с телом, нарисованным им на плотной бумаге. Слишком женственно, слишком нелепо, слишком широко или узко, грубо — ни одно не ложилось так, как будто голова была целой с телом. Они не должны были быть чужеродны. Они должны были быть единым. Но черты лица снова ускользали, он нервничал, стирал эти лица, создавал новые, но вновь отметал их, не нужные. Наконец, после множества бесплодных попыток закончить эскиз, Мастер нервно отшвырнул карандаш, сломав тонкий грифель, и раздражённо откинулся на спинку стула. Вздохнул. Закрыл глаза. Чёртов органист! Бернд никак не мог найти эту точку — точку опоры, где придёт вдохновение и нужный образ сложится сам, стоит только чуть намекнуть своим мыслям. И они пойдут в правильном направлении, создавая нечто идеальное и простое. Нечто совершенное и новое. С ним уже было такое — в былые деньки он создавал кукол мановением руки, просто перекладывал мысли на бумагу. Стоило закрыть глаза, как приходило вдохновение, и он брал в руки карандаш, вычерчивая тонкие линии будущего творения. И всё было легко — а теперь, когда появился свежий порыв, встали стены, мешающие ему сотворить. За окном уже вечерело. Вечер. Мастер убил весь день, начиная с раннего утра. И на листке бумаги лежало лишь тело, мужское, красивое, изящное. Но незаконченное. И это вызывало в его сердце глухое раздражение. У него не получалось самое важное. На улице уже стояла глубокая чернота, тускло чадили редкие фонари, за окном слышались вопли поздних гуляк и, кажется, моросил унылый дождь. «Как бы я назвал тебя, если б ты вдруг обрёл свой истинный облик? На кого ты похож больше?» — мысли неспешно крутились у Мастера в голове, сталкиваясь, пропадая, появляясь вновь. Он снова закрыл глаза, вспоминая разрушенный театр, узкую кисть, порхающую над пожелтевшим регистром. И имя пришло само — а следом он внезапно понял, какое создаст лицо. Оно вспыхнуло внутри, под плотно сжатыми веками, и Мастер судорожно распахнул глаза, схватил карандаш и принялся резкими быстрыми росчерками выхватывать чистый образ из тени, созданной органом. Музыкант показался ему, открылся. Сегодня его кукла обрела себя.