Ярко-жёлтый

      — Хмм… Приветик.       Билл сверкнул белозубой улыбкой и шагнул навстречу ослеплённому Крису. Тот так и замер, едва выйдя из машины, всё ещё держась за раскрытую дверь. Улыбнулся в ответ — неуверенно, сбитый с толку таким напором.       И я вздохнул, приготовившись к худшему.       — Вы коллега мистера Пайнса? Почему мы не виделись раньше? Эта рубашка вам очень идёт, так подчёркивает цвет глаз… — затрещал Билл, не давая несчастному Крису слова вставить. Волосы себе легкомысленно растрепал, ощупал его взглядом всего с ног до головы, наклонился ближе, совсем у машины зажимая. Только когда я недвусмысленно дёрнул его за рубашку на спине, он притормозил и дружелюбно протянул руку: — Я, кстати, Билл. А вы?..       — Кристофер, — выдохнул наконец Крис, протягивая свою, — рад зна… — И вдруг отдёрнул её: — Ау!       Щёлкнув пальцами, Билл хихикнул.       — Упс. — И улыбнулся ещё шире. — Током ударило? Статическое электричество, наверное…       Не удивлённый, зараза, ни капли, он театрально пожал плечами — и за рубашку я потянул его настойчивее. Жалко, что за шкирку не мог, как котёнка шкодливого.       — Спасибо, что подвёз, Кристофер, — сказал, держа абсолютно довольного собой Билла рядом. — Мне пора.       И, когда мустанг Криса скрылся за поворотом, устало прикрыл глаза.       — Ну и что ты устроил?       Билл цокнул языком. Аккуратно вытащив ткань рубашки из моих сжавшихся пальцев, он развернулся и с достоинством заявил:       — Я устроил сцену ревности.       — Какой ещё ревности? — отмахнулся я. — Крис любезно предложил подкинуть меня до дома, раз моя машина в ремонте. Это называется «вежливость» — воспитанные люди так иногда делают.       Но ни намёка на сомнение в смотрящих на меня жёлтых сейчас глазах не появилось.       — Это называется «пригласи меня в дом, а то домогаться на работе или на улице неудобно», — парировал Билл, — а иначе он бы и из машины не вышел. Ты же собирался пригласить его зайти, да? — уточнил он и, после того как я неохотно кивнул, оскорбленно сложил руки на груди. Надулся — показательно так, убрал золото из радужек, поменял на тусклое серебро и зачесал назад начавшие отдавать платиной волосы. Весь такой холодный, знающий себе цену и обиженный: не трогать.       И, как всегда в такие моменты, дотронуться до него сразу же захотелось.       — Эй. — Я наклонил голову, ловя его взгляд. — Кто бы чего от меня ни хотел, я разберусь с этим сам, хорошо? Не делай так больше. А то я чувствую себя, как за забором из колючей проволоки под высоким напряжением.       Билл вздрогнул, когда я коснулся его руки. Хотя я старался не давить, тронул вскользь, осторожно — легко провёл по кисти до безымянного пальца, обвитого кольцом, таким же серебряным и простым, как моя серёжка. Секунду напряжение ещё держалось в воздухе, потрескивало, ненормально-ощутимое, но потом Билл фыркнул и спрятал свои колючки. Моргнув, посмотрел на меня снова жёлтыми глазами; вокруг запахло мятой, приятная прохлада разогнала духоту, стих, ненавязчиво приглушённый, грохот колёс проносящейся неподалёку электрички… Билл включил лапочку и ластился в меру своих способностей.       …интересно, а если бы мы были дома, без посторонних глаз, что он сделал бы?..       — Так. — Мысль вернула меня на землю — словно током тряхнуло, только теперь оттого, что я коснулся собственной ограды под напряжением. — А ты разве не должен сейчас быть на работе?       Посмотрев на часы больше ради самого жеста, чем чтобы узнать время, я поднял глаза на Билла.       — Ну-у… — протянул он, отводя взгляд, — допустим, должен. Но я взял перерыв, чтобы встретить тебя.       — Ты… — Наткнувшись на подаренную мне вдруг и за просто так улыбку, я чуть не забыл, что хотел сказать, но взял себя в руки: — Ты не должен так делать. Будешь терять покупателей.       — А, нет! — отмахнулся Билл. — Ничего. Они меня подождут.       Он поправил опять лохмато-жёлтую причёску, провёл пальцами по чёлке, оставляя там пару косичек и бусин. Вытащил из кармана плетёный шнурок — уверен, секунду назад его там не было — и повесил себе на шею. Облизал губы… На нас снова набросилась духота, из воздуха ушёл мятный привкус, электричка гремела где-то за домами, и всё было обычным, кроме него.       Так что мне лишь смириться с его правотой оставалось. Подождут, конечно. Такого — под дверью караулить будут.       — Ты меня встретил. Так что давай, иди, — подтолкнул я Билла к дороге, и он выдохнул, запрокинув голову:       — Ла-адно…       — Только приведи себя сначала в порядок.       Спохватившись, он вернул нормальные круглые зрачки и серый цвет радужек. Взмахнул рукой уходя, попинал красную крышку от колы, ухмыльнулся через плечо на повороте — и лишь потом я смог отвести от него взгляд.       Снова ходит в моей футболке, усмехнулся, заходя наконец в дом. Она широка ему в плечах, висит на нём, отчётливо демонстрируя, что принадлежит не ему, и вообще это «скучное!» серое поло, но он всё равно упрямо её таскает. Как, впрочем, и многое другое — в первый же день я купил ему достаточно вещей, но он до сих пор разбавлял их моей одеждой, утаскивал то рубашку, то футболку, то брюки. Последние были ему коротки, так что он подворачивал их и выглядел так, с открытыми тонкими лодыжками, совсем неприлично юным.       Когда я впервые увидел его таким, мне показалось, соседи подумают, что мистер Пайнс завёл роман с одним из своих учеников. Билл над этими опасениями посмеялся, сделался не старше ну шестнадцати максимум лет, превратил брюки в короткие шорты — и получил от меня подзатыльник.       Но одежду он воровать так и не перестал.       — У вас — одно — новое сообщение…       Автоответчик мигнул и заговорил голосом Мэйбл. Пока я стягивал галстук, расстёгивал рубашку, перелезал из приличных серых брюк в несолидные линялые джинсы, она всё спрашивала, где я пропадаю весь месяц, почему не звоню-не пишу, и настойчиво приглашала приехать к ним на выходных. «Мне совсем не нравится, что ты сидишь там в одиночестве», — не очень успешно пряча беспокойство, проворчала она, и мне стало совестно. Наговорил такого, а потом и правда пропал — но я же не специально, у меня тут Билл!       Свалился на мою голову. Странный, невыносимый, к нормальной жизни не приспособленный. Беспечный настолько, что в первую неделю его пребывания здесь я чудом не поседел: в порядке вещей было прикрывать ему появившийся вдруг на лбу третий глаз, зажимать в примерочной, уговаривая убрать с тела вспыхнувшие золотым узоры и «нет, Билл, нельзя, даже если они подходят под эту майку!..», прятать его ладони в своих, чтобы никто не видел вспыхнувшего на кистях голубого пламени…       Каждую минуту я наблюдал за ним, глаз не отрывая, чтобы не пропустить очередную безумную выходку, а ему это, кажется, только нравилось. Лишь после серьёзного разговора на тему «поведение в общественных местах и господи-пожалуйста-я-же-с-ума-с-тобой-сойду!» он начал вести себя осмотрительнее. И то, когда вокруг много людей. А наедине со мной, в укромных местах…       Ну, по крайней мере, теперь я знаю, что такое пусть и пытающийся сдерживать себя, но всё же полносильный демон рядом. Это когда ночью его жёлтые глаза, как кошачьи, отражают лунный свет, фонари гаснут по щелчку его пальцев, и искры тёплые сверкают под ногами, указывая дорогу.       И куда мне с ним таким ехать? Ни оставить же одного, ни с собой взять — или напугает кого-нибудь до обморока, или держать придётся всё время за руку…       Сообщение оборвалось детским плачем на заднем плане и спешным «ой, пока» от сестры — и стало тихо.       Непривычно тихо. Я даже поёжился — когда только привыкнуть успел к не-тишине, мы ведь с Биллом всего месяц живём вместе, а с работы он встречал меня и вовсе недели три, последние пять дней занятый в цветочном магазинчике недалеко от дома. Десять минут пешком, образование не требуется — хотя Билл грозился нарисовать себе любой диплом, — милая старушка-хозяйка. Я отправил его туда под предлогом возросших с его появлением трат, но на самом деле просто устал видеть каждый раз, уходя на работу, его жалостливые глаза.       Тем более с цветами возиться Биллу понравилось.       Усмехнувшись, я провёл пальцами по жёлтым астрам. Свежий букет — наверное, Билл поставил его в воду за несколько минут до того, как выйти на улицу ждать меня. Ему вообще нравится оставлять следы своего пребывания по всему дому: его жёлтая кружка вечно утыкается ручкой в мою, его зубная щётка торчит в стакане рядом с моей, его связка ключей перепутывается с моей на крючке… Ему не нужно всё это, нет никакой необходимости, но с первого дня он с таким восторгом окружал себя всеми этими человеческими вещами, что я не смог ему запретить. И с чем-то, похожим на панику, наблюдал, как заполняется мой дом яркими шмотками, цветными очками, странными безделушками… Как он становится нашим домом.       Страшно. Шесть лет призрак, тогда ещё с именем, будто приказывавшим носившему его парню «чувствуй!», рисовал для меня на стенах, окликал меня в толпе, мелькал в окне проносившейся мимо электрички. Писал для меня книги и пел для меня песни, даже если созданы они были задолго до моего — и, как я наивно полагал, его — рождения. Опускал холодную ладонь на мой пылающий в лихорадке лоб, гладил созвездие. А теперь он во плоти живёт рядом, он демон, он сказал мне «люблю», и каждое утро я открываю глаза с мыслью, что всё это мне приснилось.       …До появления Билла город состоял для меня из школы, заправки, магазина и пары ресторанов среднего класса, куда я приводил тех девушек и парней, за которыми пытался ухаживать правильно, а не оказывался внезапно после случайной пьянки в одной постели. Унылое было место, честно признаться. Я не любил его, не ненавидел — и вообще, казалось, больше чувствовал невидимый океан в нескольких милях отсюда, чем то, что меня окружало здесь.       Но за последний месяц всё изменилось. С восторгом первооткрывателя Билл заполнял тёмные пятна терра инкогнита: добавил на карту эксцентричные секонды, блошиный рынок под белым парусиновым тентом, барахолку «всё по доллару», букинистический магазин с пыльными дубовыми полками, заросший папоротником парк, извилистые тенистые улицы — и оказалось, что здесь можно жить, а не существовать.       Цветочная лавка была одним из таких мест. Она приютилась на перекрёстке: выкрашенный в голубой угол здания, высокие окна, вход под полосатым красно-белым навесом. «Bella» — горели синие буквы над ним. Билл утащил меня к ней во время очередной прогулки, и как-то так вышло, что весь вечер мы помогали старушке Джози, недавно распрощавшейся с подрабатывавшей у неё на каникулах студенткой, пересаживать орхидеи и хойи, провозились далеко после закрытия, ушли оттуда перемазанные в земле и с горшком мелиссы под мышкой…       На следующий день Билл пришёл туда уже устраиваться на работу. Без предупреждения, но Джози, кажется, вовсе не удивилась — выдала ему новые перчатки и отправила на работу неуверенно переминающегося на входе меня: «Ну что ты, правда, переживаешь, со всем он справится, не маленький!..»       Билл пообещал вести себя хорошо, подмигнул мне жёлтым глазом с вытянутым зрачком; на повернувшуюся к нему Джози посмотрел внимательными светлыми серыми глазами…       Проходящая мимо девушка улыбнулась в ответ на мою улыбку, и я усмехнулся, пожав плечами: задумался, мол. Щурясь, перевёл взгляд на тонущее в розовых облаках закатное солнце. Времени в запасе было достаточно, так что я пошёл долгой дорогой: двадцать минут по широкой центральной аллее, а не десять — срезая через безлюдный переулок и парк, по вечно сырой дороге под мостом. Билл всегда выбирал второй вариант, лишние десять минут предпочитая понежиться в постели, причём в моей — вытаскивать его из неё спросонья не было никаких сил. Но на кухню он неизменно выходил вместе со мной, обязанность варить кофе целиком переложил на свои плечи, своей болтовнёй успешно заменял радио, и всего за каких-то пять дней я забыл, почему до этого прогонял его от себя по утрам со словами «не мешай собираться».       У «Bella» я был за десять минут до закрытия. Но подходить не стал, сел на скамейку в сквере. С неё было удобно наблюдать за Биллом — в своей рабочей форме, чёрном длинном фартуке и белых тканевых перчатках, он подрезал выставленные на улицу розы канцелярским ножом и пересмеивался со стайкой школьниц. Улыбался заинтересованно, но не плотоядно, а как юный натуралист, только открывший для себя, что в природе всё работает по каким-то законам, и готовый их изучать. Прыснул в воздух из брызгалки для цветов — в каплях переливалась радуга, — помахал купившим кактус девушкам на прощанье…       Так. А это ещё кто?       Незнакомый брюнет подошёл к Биллу со спины. Схватил за плечи — гораздо мягче, чем если бы хотел просто напугать. Они сразу разговорились, и даже с моего места было видно: Билл манерность свою включил, лёгкую, но делающую его неприлично томным. То ли опять перепутал с вежливостью, то ли… откровенно флиртовал?       Ну, в любом случае, до семи осталась пара минут…       — Рабочий день закончился.       Билл обернулся — и довольно хмыкнул, встретившись со мной взглядом.       С парнем он попрощался сразу же.       — Уже завёл друзей? — равнодушно спросил я, глядя ему вслед: высокий, стройный, с той небрежностью в причёске и одежде, за которой угадываются долгие часы, проведённые перед зеркалом…       — А, ты про Стивена, — с тем же безразличием в голосе отозвался Билл. Отмахнулся неопределённо: — Да так…       Какая-то женщина поздоровалась с ним, проходя мимо, и он протянул ей вытащенный из огромного кармана на фартуке синий цветок.       — Она тут неподалёку торгует фруктами, — пояснил, встретив мой недоумённый взгляд.       — Если будешь раздавать товар, тебя уволят.       — Эй, я не такой идиот! — И приобнял меня за плечо: — Я понял вот это всё про зарплаты, и товар, и чеки… Цветочек я сам сделал. Не уверен, что такие вообще существуют.       — Билл…       — Да брось, это мелочь. Такое не отследят.       Притянув к себе на секунду чуть крепче, он отпустил меня и снова принялся подрезать цветы.       Мне оставалось только поверить ему на слово. На самом деле, я всё ещё плохо понимал все эти тонкости его сущности. В первый же день его появления в моей жизни, когда я, вернувшись с работы и всё ещё в лёгком шоке усевшись перед ним на кухне, поинтересовался, чего вообще от него можно ожидать, разговор затянулся до самой ночи. Тогда Билл упомянул, что с собой-то он может делать почти что угодно, а вот создавать что-нибудь из ничего — это сложное. И добавил с досадой: «Ничего грандиозного я делать не смогу — скоро меня хватятся, и нужно вести себя осторожнее. Не отсвечивать, понимаешь? Залечь на дно». «Надеюсь, в этот раз не в прямом смысле…» — пробормотал я тогда в ответ, и было видно, что Биллу очень понравилось это слышать.       И сейчас он на меня смотрел так, словно вспомнил один из тех моментов, когда я невольно, в приступе болезненной откровенности или случайно, признавался ему: ты мне до безумия важен. Но спросил неожиданно безобидное:       — Поможешь занести розы?..       Воздух в магазине был влажный, пропитанный тяжёлым сладковатым запахом, с первого вдоха кружил голову. Впустив меня с последними двумя вазами внутрь, Билл закрыл дверь на ключ.       — Поставь сюда, — прошептал и кивнул на стол рядом с собой.       Отрезанные от по-вечернему шумного города, мы оба почему-то притихли. Здесь было не так, как дома, сказывалась новизна обстановки, то, что мы впервые остались наедине в этом странном, до тесноты заполненном цветами пространстве. По крайней мере, это сковало меня; что сделало Билла таким мягким, спокойным и тихим, я мог только догадываться. Он заправил упавшую на глаза прядь за ухо, подойдя ко мне. Стянул перчатки, развязал сзади фартук…       — Я рад, что ты пришёл встретить меня.       Розы качнулись, когда он прислонился бедром к столу. Медленно потянул меня к себе, вдохнул глубоко, не обняв, но прижавшись, коснулся коленом моих ног, проталкивая его между ними, и так спокойно переплёл пальцы с моими… А я смотрел на красные тугие бутоны и несколько преступно долгих секунд отказывался понимать, что происходит.       Но всё же коснулся из раза в раз пугающей меня мысли — и вздрогнул, точно уколовшись.       — Билл, — прошептал твёрдо, отодвигая его за плечи. — Не надо.       Он вспыхнул в мгновение. Синее пламя раздражённо стряхнул с пальцев, чёрным орнаментом покрылся до кончиков ногтей; осыпавшиеся лепестки взлетели в воздух и зависли под потолком. Я покосился на окна — конечно, вряд ли с улицы видно, но…       — Мы месяц живём вместе, а ты меня и пальцем не тронул. — Билл стащил фартук через голову и тряхнул волосами. Посмотрел самодовольно: — А ведь я многому научился за время пребывания здесь. Ты и половины на себе не почувствовал.       Уязвлённый, он снова стал грубо пошлить — а мне снова захотелось притянуть его к себе и сделать вид, что всё в порядке, он вовсе не…       Только привело бы это точно к тому же, что случилось секундой ранее. Знаю уже, не в первый раз «укалываюсь» в самый неподходящий момент. Так что надо быть твёрже:       — Прекрати. Мы ведь это уже обсуждали — у меня не стоит на демонов.       Угловатые узоры на смуглой коже дрогнули, в них распахнулись нарисованные глаза; Билл опустил веки.       — Я всё ещё не понимаю, какого чёрта, — проговорил тихо. — Любить меня то, что я демон, тебе не мешает.       Очень уверенно проговорил. Хотя я ни разу не говорил ему этих слов — но, впрочем, и ни разу не возразил, когда он сам с такой уверенностью утверждал это. Промолчал и сейчас. Билл аккуратно сложил фартук и положил на стойку. Вздохнул — лепестки плавно опустились на пол, — посмотрел на меня.       — У меня сегодня был тяжёлый день на работе. — Я подошёл к нему и провёл пальцем по тонкой линии, охватившей запястье: — Пойдём домой?..       Орнамент побледнел и исчез, стоило мне убрать руку. На улицу Билл вышел уже совсем человеком, только очки нацепил зеркально-жёлтые — я был уверен, что зрачки под ними узкие, делят золотистые радужки надвое. В моменты, когда мы ссорились — если можно было назвать ссорами его неудачные попытки стать ко мне ближе, чем нужно, — он обычно оставлял в себе что-нибудь от демона. То ли назло мне, то ли из принципа, то ли чёрт ещё знает чем могло руководствоваться в своих поступках существо вроде него…       У меня на такие выходки всегда была одна реакция: задумчивое молчание. И сейчас мы тоже шли в тишине; сиреневый на закате город заливало холодными синими тенями, зажигались, разгоняя их, фонари, встречающиеся нам люди становились всё раскованнее и шумнее в преддверии пятничной ночи. Билл свернул от них на короткую дорогу, потянул меня за руку за собой — и мне стало легче дышать.       Ну, по крайней мере, он не очень сильно обижается.       — Спасибо за цветы.       В широкой арке под мостом слова прозвучали гулко. Билл на них не ответил, но потом, войдя в плотную, уже почти ночную тень, остановился.       Я вернулся на пару шагов, к нему.       — В чём дело?       — Знаешь, я тут подумал… Я ведь могу стать старше.       Билл снял очки, наклонил голову, всматриваясь мне в глаза.       — Как этот сегодняшний Кристофер. — Черты его лица исказились. Даже в темноте было заметно, как появились морщины у глаз и на лбу, как плечи стали шире, а волосы короче… — Или, если хочешь… женщиной?..       А в следующую секунду они уже спускались до талии, падали на сгладившиеся скулы, закрывали хищно подведённые глаза. Билл убрал — убрала?.. — прядь за ухо; высокий, на грани истерики смех звонко отскочил от камней…       Один из тех, к счастью, редких моментов, когда я отчётливо понимал, что он существо не совсем… стабильное. И в физическом, и в психическом плане.       — Ти-ише… — Плечи под моей футболкой казались совсем маленькими и хрупкими. Страшно сжать чуть сильнее. — Тихо. Не надо. Тебя могут увидеть…       — Здесь никого, кроме нас, нет.       Голос Билла звучал ломко, как у подростка; странно было смотреть в его жёлтые глаза сверху вниз. Хрупкий, с длинными волосами и подведёнными глазами, но мужскими чертами лица и плоской грудью, он не сводил с меня взгляда. Ждал. Наблюдал. Вдалеке послышались долгие гудки, нарастающий стук колёс…       — И всё же, пожалуйста, будь осторожней, — поспешил сказать я.       — Боишься, что меня у тебя отберут?       — Боюсь.       Грохот набросился быстро, пронёсся над нами, резкий и оглушительный, — несколько секунд волнующей отрезанности от всего остального мира. Мы молчали, дыша этим странным чувством, пока снова не стало тихо.       — По закону жанра ты сейчас должен был меня поцеловать, — усмехнулся Билл. Снова высокий и угловато-стройный, лохматый и смуглый, он коснулся моей руки и пошёл вперёд. Острые лопатки шевельнулись под его-моей футболкой, когда он потянулся, на выходе дотрагиваясь кончиками пальцев до свода арки. Над низко сидящими джинсами мелькнула полоска кожи. Светлые волосы разметало ветром… Билл был красив. Билл определённо нравился мне этой своей легкомысленной красотой, и от этого было ещё страннее осознавать, что мне не важно, как он выглядит. Страшно, ново и… нечеловечески: казалось, никто до меня не сталкивался с подобной проблемой. Возможно, так оно и было.       — Билл.       Он обернулся не полностью, лениво и снисходительно. Искоса глянул на меня из-под ресниц. Чувствовал, что я рассматриваю его, и ни секунды не сомневался теперь, что нравится мне.       Ну, значит, и громких слов на эту тему произносить незачем. Обойдёмся намёком:       — Длинные волосы тебе тоже идут.       Билл закатил глаза — «ох, я знаю!..» — и, когда я поравнялся с ним, небрежно закинул руку мне на плечо.       — Я тут хотел спросить… — сказал, потрогав серёжку.       И замолчал.       — Что ты хотел спросить? — со вздохом подтолкнул его я, уже заранее чувствуя, что нарываюсь — и, к сожалению, оказался чертовски прав.       — Могу я пригласить завтра друга?       Невинно пробормотав свой вопрос, Билл провёл ногтем по краю моего уха, погрел холодное кольцо в пальцах, ущипнул чуть выше… Отвлекал старательно, но ненавязчиво, будто задумавшись трогал в тех местах, от прикосновения к которым у меня всегда разбегались мурашки и мысли путались, и так не хотелось, чтобы он прекращал…       — Какого ещё друга? — Но я всё же заставил себя схватить его за руку.       — Да просто друга. — Билл вздохнул и убрал руку с моего плеча и из моих пальцев. Засунул в карман. — Впрочем, забудь, я и не надеялся, что ты разрешишь. Встречусь с ним где-нибудь в городе…       — Так, стоп. Никаких «в городе».       От одной мысли, что Билл, всё ещё отвратительно ориентирующийся во всех этих можно-нельзя и правильно-неправильно, окажется бог знает где и бог знает с кем… В общем, нет. Лучше уж под моим присмотром.       — Приводи. — Вытащив руку Билла из кармана, я отправил обратно к себе на плечо. Нечего тут. — Познакомимся.       — Хм. Ладненько.       И его горячие пальцы снова принялись играться с моей серёжкой.

***

      …Жаркий сон никак не желал меня отпускать. Навалился тяжело, обнимал крепко, и даже когда я очнулся от него, солнце, казалось, ещё жгло мне вспотевшую кожу, а горячие пальцы исследовали моё тело, царапая и хватая до синяков…       — Ты опять забрался ко мне в постель.       Билл щекотно усмехнулся мне в плечо. Завозился, устраиваясь ближе — каждое движение так ощутимо с закрытыми глазами. Тянуло одеяло — Билл лёг поверх него, — дыхание касалось шеи, что-то прохладное легко скользнуло по руке, по чувствительной коже на сгибе локтя…       Открыв глаза, я улыбнулся и пропустил длинную прядь волос через пальцы. Да. Ему определённо идёт.       — Доброе утро. — Билл улыбнулся и приподнялся на локтях. Волосы рассыпались по его плечам, соскользнули со спины, кончиками мазнули по пояснице, такие мягкие, точно гладили его, шевелясь от каждого движения.       Только проснувшееся вместе со мной осознание, что он демон, позволило мне удержать руки на безопасном от него — для меня — расстоянии.       — Доброе. — Тело успокаивалось неохотно. Всё ещё нежилось в ярких обрывках того жаркого, бессознательного… — Ты приходил ко мне в сон?       — Ты же знаешь, я не лезу к тебе в голову.       За окном расходились облака; бледное, в дымке, солнце светило на подушку. Билл вытянул руки и снова лёг на неё щекой, чуть щурясь от тусклых лучей. Зрачки стали совсем тонкими, пара прядей скользнули ему на лицо, и я откинул их, проведя по скуле пальцем и едва удерживаясь оттого, чтобы не проследить эти золотые нити ниже…       Пальцами зарылся в свою спутанную чёлку. Сжал посильнее, окончательно приходя в себя. Но Билла выгонять не стал, он не делал ведь ничего — просто лежал рядом, уютный и безобидный.       И самому вставать не хотелось.       — Почему в тех снах всегда было так жарко?       — Потому что в тюрьме было слишком холодно и темно даже для такого бесчувственного существа, как я. — Билл, конечно, сразу же понял, о чём я. И улыбнулся, мурлыкнув: — Я приходил греться в твоё сознание.       — Мог бы быть и поаккуратнее, — усмехнулся в ответ я. — Я постоянно чувствовал, что кто-то меня преследует.       — Ну… Твой страх грел меня не хуже солнца.       — Ты вообще осознаёшь, насколько ты пугающий?       Он перевернулся на спину, потянулся, довольно жмурясь; волосы рассыпались по постели. Облизал губы. Открыв глаза, посмотрел на меня невинно: «Ну разве я могу быть пугающим?..»       — Между прочим, я не забыл, как ты пичкал меня всякой дрянью, — усмехнулся на это я, и Билл вскинул руки, сдаваясь:       — Виноват, — выдохнул он и ухмыльнулся, глядя мне в глаза: — Просто понимаешь, мне нужна была своего рода… смазка, позволяющая легче… входить в твой разум…       — Ты издеваешься.       — Разве что совсем немного.       В его улыбке раскаяния не было ни капли.       И мне это нравилось — поначалу он так часто просил у меня прощения, что я всерьёз начал опасаться, не могут ли демоны страдать какими-нибудь обсессивными расстройствами своей и без того психованной психики. «Перестань, — говорил я ему каждый раз, — я не злюсь на тебя», — и трепал по волосам, брал за руку, хлопал по плечу… Он же не заставлял меня, в самом деле. И я уже не подросток, чтобы валить всю вину на него.       Так что пусть лучше вот так улыбается — ярко, самодовольно, живо. Притягательно до невозможности; собравшись с силами, я отвёл от этой улыбки взгляд и наконец поднялся. Билл тут же развалился на всю постель: смуглая кожа, волосы расплавленным золотом разметались по серым простыням, чёрное бельё, простое, но настолько пошло смотрящегося на парне фасона, что я засомневался — не женское ли? За покупками Билла в этом отделе я не следил, поберёг нервы…       — Кхм, насчёт моего друга… Ты не передумал?       Вопрос прозвучал мне в спину, когда я уже выходил из комнаты. Билл его, словно спохватившись, задал — и я понял, что он готовился задать его всё утро.       — Нет, — качнул головой, повернувшись, — пусть приходит. — И глядя на то, как Билл откидывает волосы за спину, хмыкнул: — Твои волосы… Надолго ты решил оставить вот так?       Он встал, потянулся, поднимаясь на цыпочки. Зевнул — так по-человечески, сонный и разомлевший в согретой постели, когда же я перестану этому удивляться?..       — А тебе не нравится? — спросил, повернувшись ко мне спиной — надо же, такие длинные, ниже поясницы… — Я уберу к приходу гостя. А пока… может, после завтрака ты мне что-нибудь заплетёшь?       От мысли, что можно будет прикасаться к ним, задевать шею, собирая пряди, и пропускать их сквозь пальцы, такие прохладные и гладкие, у меня перехватило дыхание. Потрогать эту красоту хотелось жутко.       — Я не умею… — честно признался я, но Билл недовольно поднял брови, и выдохнул: — Но я попробую.       Потерев глаза, он вышел за мной на кухню. По пути накинул рубашку — опять мою, но кто ему запретит?.. Я наблюдал, как он варит кофе, топит смолотые зёрна в джезве, сыплет корицу, одной рукой не торопясь застёгивая пуговицы… Думал: у Билла появился друг. Странно. Кажется, в прошлый его визит сюда друзей у него не было вовсе, несмотря на то, что общался он с кучей людей. Несколько мешала привычка спать с ними при первой же возможности.       А теперь он хочет привести кого-то сюда и выглядит при этом, как подросток, собирающийся показать новому знакомому свою коллекцию комиксов. А я строгий родитель, собирающийся приглядывать за ними и не давать слишком уж надолго закрываться в комнате, чтобы никто не покусился на его честь… или чтобы он сам ни на чью честь не покусился? Кого он вообще пригласил? Того Стивена?..       Чашку кофе Билл тихо поставил передо мной, в воздухе сильнее запахло корицей. Свою он держал в руках, встал у окна и поднял жалюзи, впуская немного солнца. Отпил немного, подул, сделал ещё глоток… Ничего особенного не делал, но глядя на него я почему-то отчётливо осознал, что ладно. Если ему хочется, я не против познакомиться с этим Стивеном поближе. Ничего страшного не случится…       Однако вечером страшное всё же случилось. И, как оказалось, Стивен был совершенно ни при чём.       Я заподозрил неладное, когда собравшийся встречать «друга» Билл на долгие пять минут застрял в коридоре. Молча. А это, как если всегда шумный ребёнок замолкает, — не предвещает ничего хорошего. Проверку домашних заданий пришлось отложить — и идти разбираться.       — Билл, что ты здесь… — миролюбиво начал я, потирая уставшие глаза, но, когда убрал руку от лица, выругался: — Чёрт.       Билл улыбнулся мне через плечо и как ни в чём не бывало вернулся к своему занятию. А я медленно вдохнул. Потом так же медленно выдохнул. Так, хорошо. Спокойно…       — Это… — Несколько слов, торопящихся на язык, пришлось пропустить — они всё равно были неинформативны. — Это что?       Символ на двери истекал красными густыми потёками. Поблёскивал влажно в искусственном жёлтом свете, сложный и витиеватый. Кажется, смутно знакомый… Билл увлечённо дорисовывал его, на меня больше даже не обернулся. Бросил только:       — Ты же разрешил мне пригласить друга.       В полукруглом окошке вверху двери виднелся пасмурный вечер. Громко пела какая-то птица во дворе. Шумели деревья… Билл провёл пальцами по выкрашенным в белый доскам, и густые тёмные капли упали у его ног.       — И кого ты зовёшь… призываешь? — нарушил молчание я, стараясь туда не смотреть.       — Ты знаешь его. — Билл усмехнулся, вырисовывая нечто, похожее на цветок. — В прошлую встречу вы мило поболтали за бутылкой рома…       — Элегбара?       — Ага, Легби.       Он закончил символ, поймал побежавшую вниз каплю. Хмыкнул, стёр ещё парочку потёков запястьем — от них остались бледно-красные разводы.       — Я думал, ты пригласишь того парня, с которым познакомился на работе. — Я подошёл ближе, встал за спиной у Билла, и он качнулся назад, приваливаясь ко мне.       — Стивена? — удивился. — Какой он мне друг? Он приходит и представляет, как раскладывает меня на столике, смахнув с него вазы. В его воображении я такой трогательный, весь мокрый и в лепестках, ах, ты бы видел… Ну какая тут дружба.       — С Легбой ты вообще спал.       — Хи, и правда… Я немного нелогичный.       Чёрная пиала в его руке наклонилась, когда он потёрся об меня щекой; жидкость опасно подобралась к краю. Я положил ладонь поверх его, выравнивая её. Покосился подозрительно, как жёлтый блик от лампы качается на тёмно-красной поверхности:       — Чем ты это рисуешь?       Пиалу у меня сразу же отобрали.       — Ты не хочешь этого знать, так что я скажу только, что потом всё уберу, — протянул нараспев Билл и обвёл символы ровным кругом. — Готово! — Хлопнул в ладоши; мелкие брызги попали ему на лицо, но спустя секунду исчезли. Билл посмотрел на свои испачканные руки. Вздохнул. Пожаловался: — Обязательно ж надо всё руками… Богом у вас тут быть так сложно. Столько формальностей.       — А демоном разума?       — Тоже непросто. Одни сделки чего стоят — люди такие несговорчивые…       На меня он взглянул с наигранным укором. Уже чистыми руками зачесал волосы назад. Окинул взглядом своё творение, ещё более ненормальное здесь, на белой двери с витражным окошком, среди спокойного вечера, а не в тёмном подъезде в окружении грязных изрисованных стен.       Легбу в этом обычном доме представить тоже не получалось. В тот вечер он казался мне пугающим со своими огромными ладонями, до черноты тёмной кожей, нависающий над всеми, а теперь, когда я знаю, что он ещё и не человек… Я передёрнул плечами.       — И как скоро он…       Но договорить не успел. В дверь постучали, Билл с радостно распахнул её…       — Легби! Как мило, ты решил войти через дверь!..       На пороге как будто стоял осколок прошлого. За прошедшие годы Легба ничуть не изменился: был всё таким же огромным, с блестящей чёрной кожей, пышной копной длинных дредов, и лет ему по-прежнему можно было дать как двадцать, так и сорок. Несмотря на погоду, он был одет в джинсы и белую майку, открывающую его широкие плечи и точно свитые из жгутов мускулистые руки, от него легко пахло табаком и дешёвыми женскими духами. Словно он шагнул к нам на крыльцо прямо из низкого продавленного кресла, отложив сигару и сняв с колен кого-нибудь вроде Лави — вульгарно накрашенную, смешливую и грубоватую девицу.       — Вернулся-таки, — сказал он, окинув Билла ничуть не удивлённым взглядом. — Ну, другого я от тебя и не ожидал.       И обнял его — тоже совсем как тогда, в магазине, где мы впервые встретились втроём. Стиснул в медвежьих объятиях, руки сложил на талии; Билл повис у него на шее.       Меня пробило ознобом, словно я, как тогда, промок под дождём и продрог от ветра.       — О. Этот милый мальчик тоже здесь? — проходя мимо, Легба наконец обратил внимание на меня, прислонившегося к дверному косяку. Я кивнул ему.       — Милому мальчику двадцать пять, — отозвался устало, сглотнув слюну — нет, ну бросил же, давно уже бросил… — И услышал уже за спиной:       — Младенец по моим меркам.       Символ на двери истаял, стоило Биллу увести Легбу в дом. С минуту ещё я стоял, сложив руки на груди, пялился на чистые белые доски, представляя, как дует за ними совсем уже осенний ветер, как тревожно нависают тучи и темнеет сырой воздух, и, вздохнув, всё же пошёл следом.       В комнате царил полумрак, горел только торшер — мягкий по краю, зеленоватый круг света в углу. Билл с Легбой устроились на диване, тесном, конечно, но не настолько, чтобы сидеть так близко; говорили о чём-то тихо, но, когда вошёл я, замолчали.       Я тоже молчал. Сел в кресло. Схватил из стопки первую попавшуюся тетрадь…       — Так ты всё-таки заполучил его? — первым нарушил тишину Легба. Только подняв взгляд и встретившись с его неправдоподобно блестящими на тёмном лице глазами, я понял, что речь обо мне.       — Ну-у… — неопределённо протянул Билл — и улыбнулся, когда я посмотрел уже на него: — Сядешь ко мне на коленки, чтобы я не ударил в грязь лицом? Обещаю руки не распускать.       Легба занимался винной пробкой — принёс вино с собой?.. — увлечённо вкручивал в неё штопор со швейцарского ножа. Откинулся на спинку, с лёгкостью придерживал толстостенную бутылку пальцами. Что там у нас с Биллом, его, кажется, уже вовсе не интересовало, но я всё равно ответил, поднимаясь с кресла:       — Нет.       И Билл в притворном трагизме вскинул руки:       — Посмотри, Легби: в этом прекрасном теле бьётся разбитое сердце!.. — но тут же осёкся, увидев, что я ухожу. — Ты куда?       — Скоро вернусь.       — Ладно, мы тебя подо…       Фразу обрезало закрывшейся дверью. Мне хотелось ею хлопнуть, не показательно, просто пойти на поводу у раздражения, но я прикрыл её осторожно. Ещё не хватало, чтобы Билл кинулся меня успокаивать. Пусть думает, что всё в порядке. И тогда всё пойдёт своим чередом.       Свет в коридоре показался чересчур ярким; вечер за окном — ещё темнее. Мои ключи снова перепутались со связкой Билла, и я распутывал их, смотря на брелок-сигнализацию. Машина в ремонте, так что придётся идти куда-бы-я-там-ни-пошёл пешком, терпеть непогоду и ждать дождя. Чувствовать себя, словно нырнул в прошлое: Билл опять флиртует со всеми подряд, я тихо скриплю зубами и сбегаю, ничего не в силах сделать — потому что не позволяю себе сделать то, что хочется?..       Дежавю зацепило меня мельком, вскользь, но до мурашек на шее липко. Исчезло, правда, без возражений, едва я напомнил себе, что больше не считаю Билла человеком. Биллу нравится играть в человека. Он хочет насладиться этой игрой сполна, а я не могу дать ему всего. Потому что ну правда, существо, возраст которого представить страшно, видевшее столько, сотворившее столько — что его может по-настоящему привлекать во мне?..       Всё-таки лучше прогуляюсь. Подальше от этих мыслей, от Билла с его постельным другом. И, надеюсь, к моему возвращению здесь уже всё случится и закончится…       Звонок в дверь застал меня, когда я наконец распутал ключи. Он был задорный и требовательный, прозвучал раз, потом сразу второй-третий, точно подгоняя меня. Резанул по нервам; я стиснул зубы, чтобы не выругаться — Билл позвал кого-то ещё?! — и, кинув ключи на полку, распахнул дверь…       — Сюрприз!       Родной голос прозвучал как тревожный аккорд в ключевой сцене какого-нибудь триллера. А Мэйбл подмигнула мне беззаботно, когда наши взгляды встретились: её — радостный и приветливый; мой — с замершим немым криком в зрачках, испуганный и растерянный. По крайней мере, именно так я себя чувствовал.       — Надо же, ты как будто под дверью меня ждал! — рассмеялась сестра и, чмокнув меня мельком в щёку, прошла в дом. — Я ненадолго. Была тут неподалёку, думаю, дай проведаю своего пропавшего братца…       Она вручила мне куртку, на ходу взглянув в зеркало поправила растрепавшиеся волосы, пошла в комнату, продолжая что-то щебетать, ни слова не давая мне вставить — и замолчала только, когда увидела Элегбару.       К счастью, его одного. Билл вышел куда-то, и я с облегчением вздохнул: хорошо. Хотя бы не все неприятности сразу. Сейчас я придумаю, что сказать, и уведу её, пока не случилось нечто совсем ужасное…       — Оу, я помешала?       Мэйбл уходить так просто явно не собиралась. Кинула на меня хитрый взгляд, обвела им комнату (интимный полумрак, зашторенные окна) и просканировала Элегбару (открытая майка, бутылка вина в руке). Видимо, в этот момент всё в её голове встало на свои места: и почему я не находил времени толком поговорить, и чем — вернее, кем — был вместо этого увлечён.       — Нет!       От одной мысли, что она представляет меня с этим… с ним, меня пробрала дрожь, и голос прозвучал слишком грубо. Мэйбл уставилась на меня, удивлённая таким резким тоном; Элегбара тоже не сводил с меня взгляда, сидел с видом «что соврёшь? я заинтригован…», но мешать вроде не собирался.       — Это не то, чем кажется на первый взгляд… — начал я, готовый изворачиваться изо всех сил, и так всё ладно сложилось в голове про приятеля, который попросился ко мне переночевать, и про магазин, в который нужно успеть до закрытия, про «подвези меня, Мэйбл, моя машина в ремонте», что я набрал в грудь побольше воздуха…       Только произнести не успел.       — Сестрёнка Мэйбл! — Сначала в комнате появился голос — будто бенгальский огонь заискрился. Билл зашёл после, явился из тьмы дверного проёма, сверкая улыбкой, совершенно довольный своим эффектным появлением. — Ну разве ты могла помешать? — воскликнул он и распахнул объятия, шагнув к Мэйбл. — Что, даже не обнимешь своего старого знакомого?       Он был растрёпанный и сероглазый, в своей самой нормальной форме, точь-в-точь таким, каким я увидел его впервые; у него в руках были разноцветные кружки — ничего изящного из тонкого стекла в доме в помине не было. Я мельком отметил, что их три — значит, на меня тоже рассчитывали, а я, дурак, подумал, что буду лишним…       Осознание этого таким приятным теплом разлилось в груди, окутало тревожно стучавшее сердце, успокаивая и лаская, что я чуть не забыл: на этом мои проблемы не заканчиваются. Вернее, наши проблемы — Мэйбл ахнула, увидев Билла, шагнула назад, ещё шаг, ещё… Не отрывая глаз она смотрела на него ошарашенно и напуганно, каким-то шестым чувством чуяла, кто перед ней. Но обращалась ко мне, будто не верила, что с этим есть смысл разговаривать:       — Это… это же не…       Я не придумал ничего лучше, кроме как обхватить её мягко за плечи, не давая пятиться дальше или и вовсе сбежать. И молчал. Все умственные силы, видимо, истратились на изобретение способа отсюда смыться до катастрофы и теперь отдыхали, смиренно наблюдая, как всё рушится.       Билл в такой атмосфере чувствовал себя, как золотая рыбка в воде. Заблестел весь тёплыми жёлтыми бликами, шагнул к сжавшейся в моих руках Мэйбл, пустив их плясать по стенам.       — Это же да, — произнёс, печально опуская руки, но улыбаться не перестал. — Рад тебя видеть, Мэйбл. Ты так повзрослела. Отлично выглядишь…       Она его видеть была не особо рада. Вернее, не хотела его видеть совсем. Сначала зажмурилась. Потом для верности закрыла лицо ладонями — по ним скользнули отблески от рассыпающегося комплиментами и огнями Билла.       — Мэйбл, — позвал я её — головой только помотала. — Послушай, я…       А в следующее мгновение цапнула меня за руку — и оттащила на кухню. Там пихнула на стул, включила свет, с треском захлопнула дверь. Накинулась:       — Как?!       И встала передо мной — руками упёрлась в бока, брови строго сведены, губы поджаты. «Если бы я сам знал…» — хотелось прошептать мне, но я понимал, что сейчас нужно выглядеть уверенным.       Даже если на самом деле ни в чём совершенно не уверен. Особенно поэтому.       — В ту ночь, после разговора с тобой, мне снова приснился этот сон… — События того утра столпились в мыслях, ещё слишком живые и болезненные, и я скомкано закончил: — В общем, я поехал к океану и вытащил его сюда.       — Зачем? — Мэйбл прошептала это едва слышно, словно сама не была уверена, что хочет знать ответ, и я улыбнулся:       — Ну, вытаскивал я, конечно, Филла, но поскольку оказалось, что Филл Брайт и Билл Сайфер — это одно лицо… — И пожал плечами. Да уж. Что тут ещё объяснять… — Мэйбл, ты знаешь, как я относился к нему.       По её взгляду было понятно — да, она знает; негодование на её лице сменилось на что-то, больше похожее на жалость. Мэйбл подошла ко мне, положила руку мне на плечо.       — Но он оказался Биллом, и теперь ты не знаешь, как отправить его обратно? — спросила, заглядывая в глаза. — Уверена, если мы обратимся к прадядям, они что-нибудь…       — Я не собираюсь отправлять его обратно.       Пальцы на моём плече на мгновение сжались — и Мэйбл медленно убрала руку. Посмотрела на меня, как на сумасшедшего.       — Ты же не серьёзно?       — Мэйбл, послушай, я понимаю, он сделал много ужасного, но сейчас он безобиден…       — Безобиден? Он?!       — Он… довольно назойливый, — вздохнув, признал я, — раздражающий, нервный, капризный, самовлюблённый, эгоистичный… Но он не пытается захватить мир.       И Мэйбл неожиданно серьёзно кивнула:       — Согласна. Для него это достижение.       Воздух заполнили доносящиеся из комнаты низкий голос Элегбары, немного нервный отчего-то смех Билла… Мы с Мэйбл молчали. Она кусала губу, переваривая услышанное, примиряясь с ним, и не дёрнулась уже нервно, услышав искрящий смех Билла. А я смотрел на неё, поражаясь, как тонко она всё понимает. Меня понимает — как никто другой в этом мире.       Вот и взглянув на жёлтые астры, тоже что-то поняла. Провела пальцами по лепесткам. Начала тихо, избегая смотреть мне в глаза:       — Так вы с ним теперь, получается…       — Нет! — не дал ей договорить я. — Нет. Он просто живёт здесь и… Господи, Мэйбл, он демон, о чём ты вообще спрашиваешь?       — В Гравити Фолз нас окружали гномы и единороги, магия и временные аномалии, демоны и призраки — но это было самое прекрасное лето в нашей жизни. — Она подняла упавший лепесток и подержала на ладони. Задумавшись, спрятала его в карман — снова как будто маленькая, радующаяся такой мелочи… — Диппер, с этим миром и правда не всё так просто, но повод ли это закрываться от него?       Во рту пересохло, и я совершенно не представлял, что на это можно ответить, но всё равно попытался:       — Я…       Но опять не успел.       — Подумал, раз вы ещё не ушли… — Билл подошёл бесшумно. Стукнув пару раз костяшками, открыл дверь, остановился на пороге кухни, неуверенно пожал плечом. Улыбнулся нам: — Может, всё-таки присоединитесь?..       …Через полчаса Мэйбл уже держала его за руку и смеялась над его шутками. В комнате скоро стало душно, и мы распахнули окно; диван скрипел под тяжестью нашей компании. Узнав, что всё произошедшее в Гравити Фолз не было придуманной нами от скуки игрой, Мэйбл засыпала нас вопросами. Билл отвечал ей — сначала осторожно, но, когда убедился, что всё же не угодил в немилость, стал сверкать на неё жёлтыми глазами, смеялся своим искрящим смехом. Легба пил и не пьянел, читал линии-дороги на наших ладонях — в шутку, потому что и правда мог узнать по ним правду; я смотрел на всё, не веря своим глазам, не веря, что это мой дом и мой мир… И было совсем не так, как той ночью в квартире у Лави. Мы начали совсем по-взрослому, хоть и наспех: бутылка вина, собранные из всего найденного в холодильнике закуски; Мэйбл пила чай. Потом стало чуть безалабернее: в ход пошло оставшееся вино, которое не допил я с Биллом — праздновали его день рождения на шестой день в этом измерении, потому что ну должен же он у него когда-нибудь быть, — Легба сбегал в магазин за бутылкой рома…       Но до пьяных танцев и фейерверков с крыши всё же не дошло. Странный возраст у нас с Мэйбл, подумал я, за всё время едва выпивший пару бокалов вина. Больше не нужно из кожи вон лезть, чтобы найти что-то важное для себя, чтобы радоваться чему-то. Всё важное и радостное оказалось вдруг совсем рядом — в родных и близких и в нас самих.       Я купался в этом чувстве, как в тёплом солёном океане. И Билл, кажется, чувствовал что-то такое. Чутко настроенный на нас, он всё-таки накинул себе лет — вкрадчиво, тонкими штрихами, такими, что заметил, наверно, один лишь я. Чуть грубее стала линия челюсти, чуть больше светлой щетины на щеках, чуть заметная морщинка на лбу… Он красивый был такой, шутил и ухаживал за Мэйбл, рассказывал о забытых веках и других измерениях, я никак не мог перестать на него смотреть, и оттого острее ощущал, что смотрю на него не только я.       — Можешь уехать со мной, — прямо предложил Легба Биллу, когда время перевалило за полночь. Он поднялся, нависая над всеми, собрал опустевшие бутылки — все одной рукой, перехватил горлышки длинными толстыми пальцами. Они казались ужасно маленькими по сравнению с ним; я смотрел на них, убеждая себя, что вовсе не жду ответа с замершим испуганно сердцем.       Только от Билла бессмысленно было его, сжавшееся тоскливо, прятать.       — Не могу. — Он перегнулся через Мэйбл и вдруг ткнул меня пальцем. В плечо — сильно, почти больно. И сказал серьёзно: — Я целиком и полностью вот с этим вот человеком.       Там синяк, наверное, остался. Я улыбнулся этой мысли.       — Ну, — а Легба развёл руками, — тогда мне остаётся только поздравить тебя.       Говорил он вроде бы Биллу, но на последнем слове посмотрел на меня, и я… кивнул. Тоже прямо, не скрываясь. Потому что да. С этим действительно стоит меня поздравить.       Стали прощаться. Мэйбл уехала вместе с Легбой — не наговорилась, за стаканом кофе грозилась расспрашивать об устройстве мира. Мы проводили их до машины, Билл чмокнул обоих в щёки. Легба задержал руки на его плечах чуть дольше — шепнул что-то на ухо?.. — и Билл улыбнулся тихо себе под ноги.       Сиреневая ауди Мэйбл мигнула нам аварийкой и скрылась за поворотом. Точно дожидавшийся этого, полил дождь, вдруг и сильно — до крыльца нам пришлось бежать. Похолодало, брызги долетали до нас, но мы задержались на нём, под узкой крышей, стоя плечом к плечу.       — Что он тебе сказал?       Билл запрокинул голову, усмехаясь куда-то расшалившимся тучам. Помолчал. Потом посмотрел на меня:       — Он сказал, чтобы я не грустил, потому что ты меня очень любишь.       Спорить с ним не хотелось. Хотелось улыбнуться, отведя взгляд.       — Ты замёрз, — вместо ответа сказал я, проведя тыльной стороной ладони по его мокрому, холодному плечу. — Надеюсь, ты не решил испытать на себе, что такое ангина или что-то вроде того? Давай в дом, греться…       Я пропустил мелко дрожащего Билла вперёд. Провёл рукой по его спине, облепленной насквозь промокшей футболкой. Коснулся покрытой мурашками шеи, стирая стекающие с волос капли.       — Совсем холодный, — прошептал, когда он обернулся ко мне. — Либо полезай под горячий душ, либо грей тело какими-то своими фокусами…       — Согрей меня.       В коридоре ярко горел свет, и я отчётливо видел, как вытягиваются зрачки Билла в тонкие полоски, как он закрывает глаза, делая шаг ко мне, и тени от ресниц полосами ложатся на впалые щёки, как блестят, стекая, капли дождя… Билл прижался ко мне, такому же мокрому и продрогшему. Потёрся щекой, уткнулся в шею, и долгие секунды был просто невинным замёрзшим котёнком — я гладил его и грел, нежась в благодарном мурлыканье, и дышал горячо, но спокойно куда-то ему в висок, пока не почувствовал под футболкой его прохладные ладони.       — Почему ты меня отталкиваешь? — Билл зацепился за пояс моих джинсов, когда я отодвинул его за плечи. Посмотрел на меня затуманенным взглядом из-под ресниц.       — Межвидовой барьер, — усмехнулся я.       Свет в коридоре моргнул, потрепетал тускло и разгорелся снова; пальцы Билла рассеянно скользнули по впадине у бедренной косточки. Он погладил меня немного — извинился. И нахмурился: не смешно.       — Почему? — спросил снова. И наклонил голову, заглядывая в глаза: — Тебе что-то во мне не нравится? Я могу это исправить?       Посеревшие от влаги волосы прилипли ему ко лбу — я убрал их назад, прочесав пряди. Проговорил про себя, всматриваясь в жёлтые радужки: по-че-му… Проще всего было бы ответить как обычно «мне не нравится, что ты демон», но сейчас это прозвучало бы не похоже на шутку. Слишком серьёзно. Слишком жестоко. И потребность в откровенности заткнула мне рот прежде, чем я смог по привычке отшутиться.       — Билл… — начал я, вздыхая, готовый в очередной раз мучиться попытками разобрать всё это сваленное в голове в хаотичную, пугающую громаду — но слова неожиданно нашлись так легко. — Я отталкиваю тебя не потому, что всё это не нравится мне, а потому, что я не могу понять, как всё это может нравиться тебе.       Билл внимательно слушал, грыз изнутри щёку. Его пальцы согревались на моей коже. Ветер швырнул в дверное окно ворох капель, хлёстко и нервно, точно подгоняя меня.       — Я представляю, почему тебе интересно жить в этом теле с его эмоциями и чувствами. Но я?.. — Начав говорить, я уже не мог остановиться. Словно рвалось что-то из груди — к нему. Честное, уязвимое и открытое. — …Как тебе могу быть всерьёз интересен я? — Страх вспенился на этих словах, окатил внутри ледяной солёной волной. — Я ведь должен быть для тебя кем-то вроде таракана. Примитивным, скучным…       — Ты с ума сошёл.       Но Билл не дал мне утонуть в нём. Потёр висок, покачал головой — неожиданно древний, мудрый, хоть и с лицом юноши не старше меня. Глаза его выдавали.       — Точно спятил, какой ты глупый… — Билл устало прикрыл их, но тут же распахнул вновь. — Ты не интересен мне? Весь ты: эта нежная кожа, которую можно рассечь даже листом бумаги, мягкие мышцы под ней, увитые тонкими венами, хрупкие кости — и в таком слабом теле такое сильное сознание. Воля, способная вытащить с глубин океана того, кого мир поклялся никогда больше к себе не подпускать. — Он усмехнулся с доброй улыбкой. Подошёл ко мне, обхватил ладонями лицо. — Тебя нужно защищать, наслаждаться тобой, как произведением искусства, — прошептал в губы. — Поэтому да, ты мне не интересен. Я влюблён в тебя. И дело не в этом теле — с моим разумом, с самой моей сущностью вселенная знает что творится от одной мысли, что я могу слиться с тобой.       Дождь зашумел сильнее; Билл умиротворённо вздохнул. Он не целовал меня, не лез больше под футболку, стоял, прислонившись лбом к моему лбу, и только пальцами задумчиво провёл по моим щекам, по шее… Он ничего не требовал и не просил даже, и его губы раскрылись в удивлении, стоило мне прикоснуться к ним своими. Сначала коротко, всего лишь прижавшись сухо, — а потом долго, и откровенно, и так жадно, как же я изголодался по нему, как я мог в нём сомневаться…       — Ха-а… — разорвав поцелуй, Билл запрокинул голову. Улыбнулся, когда я сразу же приник к его шее — так доверчиво подставленной, такой горячей… — Голова кружится…       Я обнял его, подхватил, помогая удержаться на и правда ослабевших ногах. Я и сам прислонился к стене, а со следующим поцелуем мне и вовсе ударило в голову. И когда-нибудь потом я не смог бы с уверенностью сказать, добрались мы до комнаты рывками, прижимая друг друга к стенам, — или дошли, держась за руки; рухнули нетерпеливо на диван, борясь за возможность вести, — или опустились мягко, спокойно укладываясь рядом; сдирали друг с друга прилипшую к телу одежду, рыча от нетерпения, — или стягивали её, путаясь в рукавах и посмеиваясь на самими собой… Мне казалось, всё это происходит сразу — так мы истосковались по телам и душам друг друга, так делились друг с другом страстью и нежной радостью.       Всё это затопило меня, словно я упал в океан — приглушились звуки, воздух будто бы стал плотным и вязким, как вода, и от каждого движения Билла по нему расходилась рябь. Сердце стучало с ней в такт, и пальцы Билла остановились у меня на груди, считывая его ритм; я поцеловал его, чувствуя, как он переплетает пальцы с моими, и между ними становится скользко — такой, пошлый, чувственный намёк… Разведя ноги, Билл позволил мне лечь сверху, и, подготавливая, я заботился о нём так бережно, словно в этом действительно была необходимость; входил в него медленно, держа за руки и ловя каждый вздох.       — Всё хорошо?       Билл открыл было рот, но лишь глотнул воздуха. Кивнул, обнял меня крепче, жаркий такой, словно мы, как в тех снах, сливались в одно под палящим солнцем. Ха, согрелся в моих руках — как и просил; я грелся вместе с ним под шумящий за стенами холодный дождь, под вой ветра и шелест деревьев, стыдливо заглушающих наши стоны…       …Утро, казалось, наступило позже. Скромное такое, пасмурное и тусклое, оно заглянуло робко в окно: можно?.. — и я улыбнулся ему, рассеянно поглаживая бёдра Билла. В сером свете стало видно смятые салфетки на полу и нашу скомканную мокрую одежду. Но кого сейчас волновал беспорядок…       — Билл.       Влажный от пота живот под моими губами дёрнулся — Билл приподнялся на локтях, нашёл мои глаза затуманенным взглядом.       — Да?       — Я люблю тебя.       На мгновение его глаза вспыхнули — предательский огонёк, делающий наигранно безразличную и самоуверенную фразу:       — Я знаю, — очень трогательной, искренней и ранимой.       Мягко коснувшись меня взглядом из-под ресниц, Билл закрыл глаза и снова упал на спину. Уставший такой, но довольный своей усталостью, нежащийся в ней, зарылся пальцами в мои волосы, потянул лениво; я послушно лёг на него, лицом к лицу. Он целоваться хотел. Но повредничал сначала, поотворачивался, смеясь, не давая губы. Фыркнул на меня:       — Дурак.       И я даже не стал спрашивать почему. Просто поймал его наконец, прижался губами к губам и мысленно согласился: и правда дурак. Раз так долго боялся понять, какое это счастье — целовать его, улыбаясь, и чувствовать, что он счастливо улыбается мне в ответ.