Любить нельзя расстаться

Новенький забавненький опросник: http://vk.com/tishka_t?w=wall-39595720_193 Утречко нового учебного дня выдалось солнечным и теплым, даже казалось, что уже вот-вот весна наступит. Только мне было совсем не до этого. Вчера ни за завтраком, ни после того, как я ушел, мы не разговаривали с Мишкой. И он меня беспокоил. Он выглядел таким натянутым, загруженным, будто все беды мира разом обрушились на него. Я наверняка знал, что блондин сейчас в своей излюбленной курилке и прямой наводкой отправился туда. Но, едва я преодолел лестницу и повернул в левое крыло, как до моих ушей донесся голос, разом заставивший мое сердце остановиться, а душу облиться сладостным бальзамом: - Что ты здесь делаешь? Я обернулся, готовый принять вызов и мужественно ответить Аду, что то же, что и он сам, но обнаружил, что брюнет и не смотрит в мою сторону. Вроде бы вообще не заметил. А к его руке липнет какой-то панк с салатовыми волосами и разодетый, как клоун. - А разве я не могу видеть тебя, когда захочу? – заигрывающе-слащаво поинтересовался он у Ада. - Только не в универе, - попытался высвободить свою руку Оболенский. - Ну, Ад, какой же ты холодный, - картинно надулся панк. – Поцелуй на прощание и я уйду. Ад закрыл лицо потянувшегося к нему парня ладонью и оттолкнул. Поспешил на лекции. Панк с тоскливой улыбкой проводил его глазами, затем развернулся ко мне. Я вздрогнул и мгновенно отвел взгляд, густо покраснев. Подумает еще, что я за ними следил… Я же не следил. Я только чуть-чуть посмотрел. И почему сердце бешено колотится от обиды и злости? Ад же терпеть не может подобных индивидов. Почему этому он даже не врезал? Я же знаю, он ни одному гею не позволяет к себе подходить! Сам свидетелем был. Почему тогда этот… и с чего я взял, что он гей?! Но ведь они так разговаривали, будто давно знакомы. Будто между ними многое произошло. Может, они даже любовью занимались? У меня кулаки сами по себе сжались от одной только мысли. Зеленоволосый приблизился ко мне, не отрывая глаз, и побежал вниз по лестнице, насвистывая какой-то веселенький мотивчик. Так, выходит, я Адонису не нужен, а с какими-то крашено-ряжеными уродами на стороне он всякие потрахульки мутит?! Обида буквально взяла меня за горло. На горячую голову, нахмурив брови, я бросился за панком. Я должен знать, кто он и что у него с Адом. Нагнал я его уже во дворе, наполовину заполненном подтягивающимися студентами. Он был уже не один, а с какой-то девушкой. И чем ближе я подходил, тем шире раскрывались мои глаза. Это же Лен! Лен! Только волосы длинные и одет в женские тряпки. Нет, я, конечно, наслышан о трансвеститах, но вживую вижу впервые. - Да я за бр… - улыбаясь панку, щебетал мой знакомый, когда я его окликнул. - Лен?! «Девушка» и панк оглянулись. Я, недолго думая, схватил Лена за накладную грудь, совсем не придав значения его изменившемуся голосу. Интересно же! Должен же я был проверить их натуральность. Жертва моего эксперимента аж икнула от возмущения и, хорошенько замахнувшись, от души съездила вроде и маленькой, но тяжелой сумочкой мне по виску. «Что у нее там, кирпич, что ли?» - оседая на землю, подумал я. - Ну, Ти-ихон! – клянусь, перед тем, как отключиться, я слышал голос коня из мультика про Алешу Поповича. Приходил в себя я постепенно и некомфортно. Как-то не по себе мне было от того, что не мог пошевелить ни руками, ни ногами, ни даже пожаловаться на два предыдущих пункта. - Сем… - будто сквозь сон я видел, как зеленоволосый выставил девушку-Лена за дверь. - Не волнуйся, у меня все под контролем! - заверил он и, захлопнув дверь, повернул защелку, чтобы ему больше не мешали. Постоял и с улыбкой повернулся к полностью пришедшему в сознание мне. - Йо! – кажется, он поздоровался, подошел к окну, как я догадался по обстановке, аудитории и приоткрыл. – Ты не против, а то у вас такие душные кабинеты… Мне – так пусть хоть в это окно выпрыгнет. Сволочь, замотал меня скотчем, не двинуться. Мало того, что у него вкусы ужасные, так у него с головой совсем проблемы. Я усердно замычал, угрожая и требуя, чтобы меня освободили. Зеленый внимательно выслушал и сел на краешек парты напротив меня, я же располагался за партой, на стуле. - Я бы дал тебе высказаться, осыпать меня словами благодарности и возвести в степень Всемогущего Идола, но сначала говорю я, - панк быстро изменился в лице, став каким-то опасным и отчужденным. По собственной глупости доблестный русский разведчик Ржевский угодил в плен к фашистам. Немецкий выродок плевался слюной, выкатывал глаза и багровел от злости, выплевывая ему в лицо условия, при которых Ржевский мог бы остаться жив, или, смолчав, в муках умереть за Отечество. Ржевский держал подбородок гордо. Из словесного поноса врага он не понимал ни слова и уже принял решение: если не удастся сбежать, он отрежет себе язык, застрелится или повесится на ближайшем дереве, но на сотрудничество с фашистом ни за что не пойдет. - Я буду с тобой честен, - покрывая меня ледяными колючками, панк смотрел мне прямо в глаза, невидимыми щупальцами проникая в самую душу. – Мне нравится Ад, я готов воевать за него хоть с самим Демиургом. Поэтому ты, мелкий прыщ, мне не помеха. Я могу раздавить тебя в любой момент, когда захочу. Проблема только состоит в том, что Адонису не все равно. Он никогда не станет моим, если я применю к тебе хоть малейшее насилие. Потому давай разойдемся с миром, ты добровольно исчезнешь из жизни Ада, а дальше я все сделаю сам. Что за бред он несет?! Считает меня своим соперником? Он влюблен в Ада? Хочет отнять его у меня? Но ведь у нас ничего нет. Ад не гей. Пусть не гомофоб, но он никогда не приемлет отношений с мужчинами… Почему сердце так нервно срывается, откуда это ощущение, что я стою на краю обрыва и один шаг решает все? Почему мне так хочется вцепиться в этого панка и закричать, что Ад мой, только мой, а потом найти самого Оболенского и не отпускать, никогда не отпускать. Зеленоволосый, разглядывая меня, усмехнулся и, протянув руку, одним рывком избавил меня от куска скотча на губах. Я недовольно вскрикнул, кожу защипало и осталось противное клейкое ощущение. - Ну так что? – спросил он. - Да пошел ты! – рыкнул я, рванув в сторону оппонента, но сделал только хуже себе, из-за связывающего меня скотча едва не впечатавшись лицом в стол. – Какого хрена тебе надо?! - Всего лишь чтобы ты освободил мне дорогу, - премило улыбнулся панк. - Ты чокнутый, охреневший дебил! – заорал на зеленоволосого ублюдка я. – Развяжи меня! Иначе я тебе морду, нахуй, набью! - Почему бы тебе просто не согласиться? – не впечатлился моими угрозами панк. – Тогда я бы тебя развязал, и мы бы просто разошлись. - Хрена с два тебе лысого! Нет у нас с Адом ничего, нету!!! – от внезапно охватившего меня полного отчаяния голос сорвался, вклинились истеричные нотки, а я, будто получив мощный удар кулаком в живот, согнулся пополам, почти даже всхлипнув. Как больно. Невыносимая, острая боль, невозможно терпеть, невозможно с ней дальше жить. - Ты жалеешь? – нагнувшись ко мне, поинтересовался панк. Я поднял голову и посмотрел на похитившего меня парня. Он смотрел с интересом и словно ждал определенного ответа. Словно знал заранее, что я отвечу. - Ты же пошел за мной, значит, он тебе не безразличен и ты на что-то надеешься, - он как будто давил на меня, подводил к одной-единственной мысли. Я параноик. Зачем ему это, если он сам планирует заполучить Адониса? - Он от меня отказался, - сделав неприступное лицо, холодно сказал я, чувствуя к собеседнику настоящее отвращение. – Воспользовался, поимел и бросил. - И ты не можешь с этим смириться, - снова натянув на лицо улыбку, выпрямился панк. – О, Ками-сама, какой же ты скучный. И что он в тебе нашел?.. Встав, зеленоволосый задумчиво развернулся и пошел к выходу, так и оставив меня замотанным в скотч. Я даже растерялся. Не столько от того, что оставался в крайне неудобном положении, сколько от его последних слов. Он же сейчас не Ада имел в виду? - О… о чем ты? – поторопился выпалить вопрос я, пока он совсем не ушел. - А, да, - вспомнив о самом главном, панк вернулся и положил рядом со мной канцелярский ножик. – Брось прикидываться дурачком, Тихон. Если бы не ты, Ад бы уже давно был моим, а уж как бы мы развлекались!.. Кстати, какая жалость, что свой первый раз он подарил именно тебе. Я бы сделал это с ним гораздо лучше. В шоке я проследил, как панк шел к началу ряда столов, резко остановился, увернувшись от залетевшего в окно клочка бумаги, недовольно выругавшись, отряхнулся и покинул аудиторию. Мне внезапно стало очень и очень холодно. Первый раз Ада? Если бы не я? Что он нашел во мне? - Ой, да! – дверь в аудиторию вновь распахнулась и в проеме показалась ненавистная зеленая голова. – Надеюсь, теперь ты хоть понимаешь, как чувствует себя Ад, когда видит тебя с другим парнем. И исчезла, захлопнув несчастную дверь. Я побледнел. Ад ревнует? Так же сильно ревнует, как ревную я?! Это же просто невозможно. Нельзя ревновать, если не любишь. Я совсем не понимаю, чего добивался этот клоун. Может, Ад специально подослал его? Бумажку потянуло по полу, и я сосредоточил внимание на ней. Замороженная, потрепанная, такая же, как я. Летала где-то, все не могла найти себе места, где ей надлежит быть. Когда-то была сложена вдвое, и даже кто-то сделал на ней заметку. Я округлил глаза, выпрямившись. Она такая же… такая же, как и та, что я… Я заторопился вырвать из скотча хотя бы руку, но без толку. Чертов панк, где откопал настолько качественный скотч? Мысленно умоляя бумажку потерпеть еще чуть-чуть и не улетать, я потянулся за ножом и, высунув лезвие, принялся наспех разрезать клейкую ленту. Уже было пофиг, что задел и одежду, главное, поймать ее. Бумажка сделала круг и вернулась к учительской кафедре в ожидании попутного ветра. И такой заскочил довольно скоро. Подхваченный им листочек уже оторвался от пола почти на сантиметр, но тут его перехватил я и, крепко сжав, поднес ее к глазам. Холодная, почти даже мокрая, будто бы покрытая тонкой корочкой льда. А на ней я разобрал свой почерк. Это была она. Записка, которую я отдавал Адонису и которую потом мне зачитывал Мишка. Не чувствуя ни тела, ни души, я приблизил листок к лицу еще ближе и, запрокинув голову, прижал к глазам. А через секунду по щекам прочертили дорожки слезы бессилия. Дурак. Даже этого слова мало, чтобы описать, каким же все это время я был идиотом. Чувства, поднимающиеся откуда-то из глубины, захлестывали меня подобно цунами. Сколько времени потрачено, сколько мук вынесено, сколько глупостей совершено. Как же невыносимо осознавать, что я был предан лучшим другом, человеком, которому доверял больше всего. Сколько из-за этого неотвратимых мерзостей я совершил. Сколько всего потерял. Больно! Больно так, что сердце просто не выдерживало. Душу беспощадно рвало на части. Я хотел кричать, и я закричал. Отчаянно, душераздирающе, в голос, выпуская все переполнявшую меня боль наружу. Я опустился на корточки и сжался, потому что стоять уже не мог. Слезы струились нескончаемым водопадом. Я прижимал к себе бумажку, словно единственное оставшееся у меня сокровище. Ведь для меня было поздно пытаться что-то исправить. Слишком поздно. Под натиском моих слез на бумажке размывалась надпись, первое слово из которой было выделено красным и жирным знаком восклицания и подчеркнуто такими же жирными линиями: «Любить!», два других были перечеркнуты черным до практически неразличимого состояния: «Нельзя расстаться». А ниже почерком Адониса было выведено: «Тиш, ты дурак. Но ты мой дурак!». И местоимение «мой» было так же обведено красным.