Любить нельзя расстаться

– Адонис! – Сема подскочил ко мне внезапно и будто бы из ниоткуда. Черт из табакерки, иначе не скажешь. Еще и в руку намертво вцепился, аки фанатично-влюбленная девица. Терпеть не могу, когда меня касаются! Кроме Тиша. - Что ты здесь делаешь? – возмутился я, пытаясь высвободить пока еще необходимую мне часть тела. Настроение и так было ни к черту, еще для полного счастья не хватало, чтоб меня с «этим» увидели. - А разве я не могу видеть тебя, когда захочу? – состроил чудесные глазки мой нестандартный психолог. - Только не в универе! Если бы Семка выглядел, как прежде, ничем не примечательный, но бойкий подросток, я б еще смолчал. Но находиться рядом с ним нынешним в приличном ВУЗе – уже выше моих сил. - Ну, Ад, какой ты холодный, - надул губы Сема, заглядывая в мои глаза исподлобья. – Поцелуй на прощание и я уйду. Друг потянулся за обозначенным вознаграждением. Чертов извращенец. Если б не его шестнадцать, я б точно давно ему пипирку узлом завязал, чтоб неповадно было. А так, просто своротив морду, накрыл его лицо своей ладонью и оттолкнул. Желая поставить жирную точку в нашем разговоре, поспешил на лекции. Вроде отстал, что на него как-то не похоже. Обычно Семка настойчив и преследует меня до тех пор, пока не получит хорошего пинка. Он не единственный мой друг-гей. Среди моих знакомых подобных ему человек двадцать (да, везет мне, ничего не скажешь), да еще несколько лесбиянок. Просто Семка среди них оказался самым напористым и по уши безнадежно в меня влюбленным. Даже не смотря на то, что я не раз рассказывал ему о Тише. В общем, если смотреть на это поверхностно, мы с ним просто оказались в одной тарелке. C самого детства я воспринимал Тишку, как кого-то само собой разумеющегося в моей жизни. Будто младшего шаловливого братика или нечто вроде того. У меня никогда и в мыслях не возникало, что однажды может наступить такой день, когда мы расстанемся, когда не будет рядом его смешливой рожицы, когда все, что было для меня таким естественным и важным, вдруг исчезнет. Сколько еще я буду расплачиваться за ошибки прошлого?.. Когда Тиш признался мне в ванной у меня дома, в малоподходящей для возвышенных чувств обстановке, я очень хотел его поцеловать. И, если бы поцеловал, то вряд ли бы остановился и зашел бы гораздо дальше. Но Тиш… я не мог так поступить с человеком, с которым прожил всю жизнь. Помню каждое мгновение того дня, словно это произошло только вчера… Выражение «очень близки» для описания наших с Тишем отношений однозначно не подходит. Мы всегда были, словно одно целое. Из-за его живости и невероятного умения попадать во всевозможные переделки я рано усвоил назначение содержимого аптечки и научился работать кулаками. А его неиссякаемая фантазия порой требовала от меня особой смекалки. Так, например, еще маленьким, не желая расставаться со мной даже ночью, он придумал себе кроватного монстра, который поселился в его комнате и только и ждал того момента, когда Тиш ляжет спать, чтобы сожрать его. И Ржевский ведь в него искренне верил, вплоть до истерики. Мамы, конечно, не очень настаивали на том, чтобы мы непременно расходились по комнатам, но я все же понимал чувства тети Люды: какой матери захочется, чтоб ее ребенок уже в столь раннем возрасте проводил ночи вне дома? Пусть и за соседней дверью. Я придумал для нас с Тишем шифр. Вроде азбуки Морзе, но наш собственный. Мы перестукивались до глубокой ночи. Я всегда спрашивал, все ли у него в порядке? Не появился ли монстр? Он отвечал, что меня чудовище боится и никогда не показывается, пока я за ним присматриваю. И засыпал. Все это меня раздражало, но было таким милым. Я был для Тиша самым важным человеком на свете. И хотел таким быть. Маленьким я очень гордился своей особенностью и буквально весь раздувался от важности. Я не позволял Тишу даже ванну без меня принимать. А ему только в радость было. Наверное, именно с совместных купаний все и началось. Поначалу мы просто топили кораблики, затем ванная превратилась в место, где мы могли поделиться друг с другом всякими секретами, а потом... Еще лет с девяти я стал замечать за собой нездоровый интерес к Тишиному взрослеющему телу. Мне нравилось дотрагиваться до его голой кожи, помогать мыть голову, вытирать. Каждый раз я невольно и незаметно старался прижимать его к себе, чтобы хоть на короткий миг почувствовать его, каким он стал. Я знал каждую родинку на его теле, каждую ямочку и каждый изгиб. Мне был знаком каждый волосок. И даже когда я стал понимать, что принимать ванную вместе уже неприлично, я все равно не мог от этого отказаться. Я серьезно считал себя скрытым извращенцем, пока на той вечеринке по случаю нашего пятнадцатилетия Тиш не сказал мне, что любит. Все словно встало на свои места. Стало понятно, почему мне так часто хотелось прижаться к его шее сзади губами, почему все время хотел держать его в объятиях и ощущать его тепло, почему так нравилось смотреть на его улыбку, запоминать каждую черточку лица. Почему считал все его родинки, замечал каждую новую царапинку или даже ранку от занозы. Почему всегда не мог с ним наговориться, и мне было мало. Почему всегда делал все, о чем он только попросит, и избаловал его. И почему девочке, которая нравилась нам обоим, но которая нам отказала, я на следующий день сказал «спасибо». Тогда в ванной, когда Тиш признался и поцеловал меня, я не знал, что делать. Меня переполнял шквал эмоций, я ужасно хотел поцеловать его, накрепко прижать к себе, и в то же время врезать. Я не хотел, чтобы Тиш в такой момент был пьян, я знал, что, как только он проспится, то обо всем забудет. А мне было важно, чтобы он помнил. И все-таки, если бы не количество выпитого алкоголя, он мог бы вообще никогда этого не сказать. А так он был полностью в моей власти и я мог делать с ним все, что захочу, и нам бы никто не помешал. Его румяное лицо, затуманенные зеленые глаза и вздернутый носик так манили, что я уже почти коснулся его губ. Почти выполнил то, чего так страстно хотел. Но внезапно вспомнил о наших родителях, о чувствах самого Тиша. Взять и переспать с ним в пятнадцать лет, было бы слишком низким поступком с моей стороны. И мама не раз заговаривала со мной об однополых отношениях. Я знал, она очень сильно беспокоилась, потому что Тиш всегда был рядом. Я не смог переступить черту. И жестоко за это поплатился. Только недавно мать рассказала мне об этой чертовой звезде, на которую они с тетей Людой загадали свое нелепое желание. Ее все время беспокоила только эта ерунда, а не то, что ее сын вдруг окажется геем, помешанном на своем соседе. Блять, других слов нет, кроме матерных. После того, как Тиш объявил нас врагами, мне стоило огромных усилий, чтобы свыкнуться с нашими новыми отношениями. В конце концов, что бы между нами ни произошло, главное, что он все равно оставался рядом, и я мог за ним приглядывать. Но его тела мне, конечно, не хватало. Мне бы сорвало крышу, я бы зажал его где-нибудь в малопривлекательном переулке и жестоко изнасиловал, если бы вовремя в моей жизни не появился Сема. Он всегда с участием слушал мои исповеди и в нужный момент отвлекал, предлагая себя на замену. Не знаю, как сильно он в меня влюблен, но он никогда не подавал виду, что все серьезно. Наоборот, всегда поддерживал и говорил, что, когда я лишусь девственности со своим Тишем, то он, наконец-то, покажет мне на что сам способен. Забавный он. Но я хочу всецело принадлежать только Ржевскому. И в нашей истории нет места Лаврову. С ненавистным блондином я столкнулся возле аудитории, чей номер стоял в расписании около первой пары. Очевидно было, Лавров ждал меня и с моим появлением уверенно перерезал мне дорогу. Кулаки так и зачесались еще разочек приложиться к его физиономии, но еще одна драка на территории университета плачевно скажется не только на моем обучении, но и поставит мертвую точку на отношениях с Тишем. - Я хочу поговорить, - глядя мне прямо в глаза, заявил Михаил. Смело. Мелкая собачонка тявкать научилась? - Мысль отличная, - отозвался я. – После лекций в другом месте непременно ее удовлетворю. Разумеется, я и не думал оставлять все на самотек, и готов был бороться за Тишку до конца. Сейчас, когда я наверняка знаю, что он меня любит и что этот ублюдок умело им вертит, я просто обязан вырвать Ржевского из его лап. Я был настоящим идиотом, когда позволил этой змее вообще остаться в нашем гнезде. - Я переспал с ним, - фраза больно резанула по сердцу и, вместо того, чтобы скрыться в аудитории, я схватил Лаврова и запястьем прижал его к стене, надавив на горло. А этот уебок спокойно добавил, все так же не разрывая невербального контакта. – Два раза. Пришлось стиснуть зубы до боли и скрипа. Я бы его удушил. Честное слово, удушил. Укромное местечко мы нашли почти сразу. На студенческом мостике, где сами студенты появлялись только после сессии, и который не было видно в университетские окна. Лавров сразу заявил, что дальше так продолжаться не может, и мы должны прийти к определенному консенсусу. - Этот мир был бы просто идеальным, если бы в нем никогда не было тебя, - поделился своими мыслями он, опираясь локтями на припорошенный снегом бортик моста. – Наверное, нет человека на свете, которого я ненавижу больше. - Взаимно, - непреклонно ответил я. - Он все время думает только о тебе, - помолчав, продолжил Мишка. – И меня это выводит из себя. Такой, как ты, даже мизинца его не стоит… Он сам попросил меня прочитать записку. Я соврал не потому, что хотел заполучить его себе. Я хотел уберечь его от тебя. Это был единственный раз, когда я его обманул. И я об этом очень сильно жалею. Как трогательно, сейчас заплачу! - Ты же понимаешь, что ты не тот, кто ему нужен, - бесстрастно прожигая Лаврова взглядом, обратился я к его сознательности. Блондин ответил мне взглядом янтарных глаз и даже повернулся ко мне лицом, видимо, желая, чтобы я не пропустил в его ответе ни слова: - Я тебе его все равно не отдам. Между нами в воздухе повисло сильное напряжение. Лавров поступал как настоящий говнюк, но у меня в его натуре даже сомнений не возникало. Я молча достал из карманов кожаные перчатки и принялся натягивать на руки. Если за Тиша требуется кого-то убить, я его убью. Но, из уважения к их дружбе, Мишу оставлю в живых. Перчатки смягчат удары по лицу. А от ударов по почкам защитит его дутая куртка. Облачив руки в кожу, одной я сложил недвусмысленный жест с оттопыренным средним пальцем в адрес Лаврова. Наблюдая за моими действиями, Мишка усмехнулся. - Варвар, как всегда, - и первым нанес удар, окрасив снег капельками моей крови. Удар у Лаврова стал лучше – то ли тренировался, то ли действительно готов был зубами мясо рвать за Тиша, - но все еще не достаточно хорош для меня. Вытерев заново разбитую губу, я растянул рот в кровавой улыбке и ответил ударом в челюсть. В этот раз мы пойдем до конца. В этой драке из нас кто-то один выйдет победителем, человеком, способным сделать Ржевского счастливым. Даже если потом Лавровым пособие по инвалидности платить придется, я никогда ему больше не позволю быть рядом с Тишем. Я должен был сделать это три года назад, когда Мишка только встал между нами. За каждую секунду, проведенную Тишем в том отчаянии, в котором он жил с момента обмана, за всю ту мерзость, что Михаил заставил его чувствовать, за испытанную им боль я бил, не жалея. Наносил удар за ударом, не позволяя Мишке опомниться. Блондин слабаком не был, успевал защищаться и атаковать в ответ. Каждый из нас отчаянно боролся за свою правду. *** Сколько времени Тишка провел в кабинете, он и сам не знал. Слезы в глазах высохли не скоро, голова ужасно болела, даже хуже, чем с перепоя. Как теперь подойти к Аду, что ему сказать, станет ли он вообще его слушать? Мишку видеть не хотелось. Ни сейчас, ни потом. И Тихон не был уверен в том, что вообще когда-нибудь захочется. Казалось, что он все-таки сорвался в ту пропасть и вместе со своей жизнью разбился на осколки, собрать которые просто невозможно. Промелькнула мысль вскрыть себе вены, но, узнай об этом Адонис, лично избил бы его за подобное до полусмерти. Он всегда был рядом. Абсолютно всегда. Даже когда Тишке казалось, что они враги и их пути больше никогда не пересекутся. Как же сейчас его не хватало. Как хотелось, чтобы он подошел сзади, как раньше, обнял за плечи и сказал, что все хорошо, эта ранка скоро заживет. Как же ему не хватало его все эти четыре года. И сейчас не хватает. Тишка достиг своего предела и очень нуждается в Оболенском. Нуждается, как никогда. - … Мужики с ума… от любви сходят редко… - по носу скатилась еще одна слеза. Наверное, в нем уже не осталось воды. – Я, наверно, зря… по башке… Слова в песню совсем никак не складывались. Эту песенку Тишка часто пел летом, в лесу, у костра, под гитару, на которой играл Ад. Это была их обязательная летняя неделя, вместо лагеря. И место у них даже было определенное – в загородном густом лесу у маленькой речки. А Адонис напевал юморные матерные песенки из репертуара «Красной плесени», как то «Ничего на свете лучше нету», с чего Тиш и решил, что Ад ненавидит геев. А их первую девчонку, кстати, звали Светкой. Или вот это: «…я люблю тебя до слез, сердце бьется из трусов, нагибайся буквой «зю», я любовь тебе вонзю…». Кажется, это были какие-то частушки. Или «По реке плывет кирпич» - совершенно укуренная песенка, после которой всегда складывалось впечатление о полной безбашенности Ада. Но чаще всего Тиш слышал и любил «Слева молот, справа серп», у Адониса она так смешно получалась, да еще с такой соответствующей улыбочкой, что Ржевский даже поставил ее на индивидуальный звонок номера Ада. Округлив глаза, Тишка поднял голову. Номер Ада. Он все еще помнит его. Если Адонис после всего еще не отказался от него и от написанного на бумажке, он должен ответить. Торопливо поднявшись с корточек и выхватив из кармана мобильник, Тихон защелкал пальцами по дисплею. Глаза защипало, а скатившаяся слеза щекотала нос, и Тишка утер ее. Сбился. Принялся набирать заново. Он же не сменил номер. Он бы не стал его менять, зная, что однажды Ржевский вновь наберет его. Справившись с первостепенной задачей, Тишка прижал телефон к уху и замер в ожидании… *** Лаврову удалось зацепить меня за плечо и сейчас оно нещадно ныло. Наверное, вывихнул. Но мне удалось ударом в висок, измотанного, отправить его лицом в сугроб. Не обращая внимания на струящуюся из носа кровь, капающую под ноги, я размял поврежденное плечо. Еще немного. Пару ударов и он сломается, он уже и так готов рыдать и умолять меня, чтобы я остановился. На губах нарисовалась моя фирменная адская улыбка, та самая, от которой тащатся все вокруг, та, которую любит Тиш. Но быстро угасла, а кровь в жилах будто застыла.

Мужики с ума от любви сходят редко, Я, наверно, зря по башке табуреткой, С горя б закурить, только нет сигаретки…

Мой мобильник не издавал звуков этой песни уже четыре года. Ни разу. Даже я сам не воспроизводил ее в проигрывателе. В груди защемило. Разрезавшая тишину мелодия могла означать только одно – мне звонит Ржевский. Забыв о Лаврове, я стянул с руки перчатку и выудил из кармана свой старенький телефон. Откинул крышку дисплея… Пальцы Лаврова сжались на валявшейся в сугробе обшарпанной железной трубе, шатаясь и пытаясь сфокусировать зрение, он приподнялся и постепенно оглянулся на меня. Неожиданный звонок, отвлекший меня от драки, оказался ему на руку. Зарычав, Мишка сделал резкий разворот, наметив удар по голове… Со следующим ударом сердца мобильный телефон вылетел из руки, отлетел на добрых три метра и, с силой ударившись о твердую поверхность, разлетелся на части…