Под килем полмили до дна

За иллюминаторами Химеры мерцали звезды. Адмирал Пеллеон распахнул глаза посреди ночи и резко сел в кровати, тяжело дыша. Сердце не стучало в голове, как после кошмара, хотя он предпочел бы все кошмары галактики одному-единственному, из недели в неделю и из года в года повторяющемуся сну. Сначала он был настолько ярким, что Пеллеон, просыпаясь, каждый раз жмурился до белых кругов перед глазами, пытаясь прогнать вставший в горле ком, будучи не в силах отличить сон от реальности. Потом сон потускнел, и свежая боль, которую он приносил, ушла, оставляя за собой пустоту и осознание неизбежности. Наутро Гилад чувствовал во рту привкус пепла. Сон никогда не менялся - как корабль, привязанный компьютером к базе и в течение всей жизни исполняющий один-единственный маршрут. Еще молодой капитан Пеллеон сжимал в руках датапад с той самой передачей новостей, а перед ним космос разрывался огнем турболазерных батарей, но в отличие от жизни - он всегда знал, что будет дальше. Знал, что, когда он дочитает до слов "группа ногри", будет уже поздно. Удар по горлу во сне никогда не приходил. Вместо этого Пеллеон, как заведенный прочитывая рапорт, каждый раз судорожно пытался отбросить датапад, дотянуться до бластера и обернуться раньше, чем он сделал это тогда. Но проклятая техника липла к рукам вязкой массой, ноги врастали в пол, а тело отказывалось подчиняться, с тошнотворным ощущением собственной беспомощности вынуждая рваться внутри него, как загнанное в угол, обреченное животное. Каждый раз Гилад верил, что вот сейчас он успеет, на этот раз сможет и наконец изменит то, что изменить невозможно. И каждый раз он опаздывал. Каждый раз чудовищным усилием воли Пеллеон заставлял себя обернуться, но алое пятно всегда уже расползалось по белой форме, и Траун смотрел на него, слабо улыбаясь, но не видел. Взгляд человека приковывали его глаза точно такого же цвета, как вытекающая кровь, и странное выражение, которое он никогда не мог понять. Со временем бывший капитан пришел к выводу, что гранд-адмирал отчего-то был рад. Траун смотрел, улыбался - а затем взгляд его гас, и сон отшвыривал Пеллеона в сторону, как сломанную детскую игрушку. Бессмысленную и потерявшую ценность. Когда-то давно теперь уже адмирал перепробовал и успокоительные, и таблетки глубокого сна, и, в тайне от офицерского состава Химеры, даже антидепрессанты. Последние помогли - на целых два месяца сны прекратились вообще. Но в один день они разом вернулись, и Пеллеон перестал пытаться их заглушить. Возможно, это его наказание. Если так, Гилад был рад его принять. Иногда сон незначительно менялся. Пеллеон в очередной бесплодной попытке побороть сковавшую тело тяжесть мог слышать болезненный хруст дюрастального кресла, пробиваемого клинком (его всегда мучил вопрос, почему он не услышал этого на самом деле) или увидеть углом зрения мелькающую серую тень (здесь приходило понимание, что он бы никак не мог заметить ногри), но сосущее чувство неискупимой вины и тупая, выматывающая боль в сердце не стихали. Этой ночью Пеллеон в который раз сел в кровати и устало закрыл лицо рукой. Всё, что у него когда-то было, умерло вместе с Трауном и больше никогда не ожило. Хоть он давно оставил молодость позади, каждый новый слух о том, что гранд-адмирал, вероятно, жив и готовит удар по Республике, которые Гилад собирал в течение долгих лет, шевелили глубоко внутри слабую надежду. Но Вселенная никогда никого не возвращала. Раньше опровержение слухов приносило свежую боль - такую, как если бы Пеллеон потерял его еще раз. Со временем чувство притупилось. Против пустоты в груди, где когда-то горели гордость и восхищение, годы не помогали. Гилад понимал, что если бы не война, от него не осталось бы ничего, кроме седого старика с разбитым сердцем. Иногда он слабовольно желал, чтобы Рукх тогда убил и его тоже, иногда думал, что Рукх убил. Если у него и было что-то внутри, то оно точно умерло вместе с Трауном, оставив от Пеллеона лишь вымуштрованный офицерский каркас. Адмирал с тяжелым вздохом откинулся обратно в постели и прикрыл глаза, надеясь, что остаток ночи будет к нему милосерден. Что произошло, то произошло, - он повторял себе подобные слова много раз, - ты не можешь ничего исправить. И с точки зрения солдата это было логично. Слабо чувствовавшиеся удары сердца еще отдавали старой болью. Постепенно и плавно, хоть и не быстрее, чем раньше, она стихала. Уставшее сознание вновь сомкнулось в черноте. Но сегодня мир не испытывал к Пеллеону снисхождения. Ладони в черных перчатках сжали датапад, а в смотровом иллюминаторе космос заполыхал красно-зелеными плазменными вспышками. Нет Пеллеон испуганно уставился на разворачивающуюся перед его глазами картину сражения. Он помнил, что только что видел это, только что уже пережил, и считал, что у него есть еще хотя бы пара недель до того, как сон повторится. - Читайте, капитан. Гилад содрогнулся, услышав этот голос. Нечеловечески мягкий, с глухим гортанным "р", от которого даже во сне и спустя столько лет внутри что-то горячо сжималось. Ладони как не свои мертвой хваткой вцепились в датапад. Хотелось нарушить все правила субординации и заорать на Трауна, чтобы тот убирался в бездну со своего треклятого стула, самоуверенный кретин, потому что Пеллеон больше не может этого выносить. Не надо - Гора подверглась нападению, - автоматически зашевелились губы, складывая вырезанные в памяти слова. Гилад был бы рад попросить Рукха перерезать ему горло, чтобы больше никогда ничего не говорить, но здесь он не имел никакой власти над телом. Тем не менее, внутренне он инстинктивно дернулся в слабой надежде, что когда-нибудь (почему не сейчас?) всё же сумеет обернуться вовремя. И, может, сны наконец прекратятся. Кого он обманывал? - Две различные силы местных жителей... Ничего не сработало. Датапад жег пальцы. - ...повстанческие саботеры... Ни единого движения. Как будто его самого заморозили в карбоните, а губами шевелил кто-то другой. Пожалуйста - ...и группа ногри. Теперь он мог бы не оборачиваться. По логике солдата, смысла в этом не было. Гилад обернулся - так же беспомощно, как и всегда, глядя на того, кто когда-то дал ему всё. Надежду, веру, цель, видение будущего не в бесконечных войнах за власть. Уважение, желание стараться ради пусть скупой, но оттого еще более желанной похвалы. Траун всегда смотрел мимо. В иллюминатор, вдаль, сквозь Пеллеона - но не на него. Вряд ли материальный нож в сердце мог ощущаться больнее, чем безразличие. Гилад шагнул вперед (оказывается, всего какие-то два шага). Раньше он не двигался, никогда, пригвожденный к месту не меньше, чем Траун. На этот раз он не смотрел ни на кровь, ни на блестящее от неё острие ножа. Он слишком устал от ловушки, в которую его загнали собственные чувства. В бездну всё. Сны, рапорт, Рукха, его самого - и Трауна в первую очередь. В бездну. Сам не осознавая, что делает, Пеллеон наклонился, поймал гранд-адмирала пальцами за подбородок и, чуть запрокинув его голову, поцеловал. Поцеловал, так как знал, что это сон, и Траун не разочаруется, не сможет посмотреть на него с презрением или отвращением. Темно-синие губы оказались податливо мягкими, едва не заставив отшатнуться из-за реалистичности. Но капитан едва ощутимо обнял ладонью чужое лицо, сдерживая в груди разламывающую на части боль, и удержал прикосновение на несколько долгих секунд. Другая ладонь увязла кончиками пальцев в липком тепле, но сквозь него почувствовался удар другого - пока живого - сердца. За ним еще один, слабее. И еще, почти не закрепившийся в сознании. Гранд-адмирал не отвечал, а Гилад почувствовал во рту привкус железа. Тогда Пеллеон отстранился и скованно отшатнулся назад, смутно понимая, что совершил что-то, что сломало привычный оборот событий, но отнюдь не вытащило его из тюрьмы. Наоборот, заперло на новый, куда более крепкий засов. Траун всё так же безразлично смотрел сквозь него. Еще мгновение - и алые глаза угасли. Адмирал снова проснулся в своей каюте. Медленно сел. Уставился вперед и в никуда, чувствуя соленый вкус нечеловеческой крови на губах и стынущую кровь, стягивающую пальцы. За иллюминаторами Химеры мерцали звезды. Адмирал сфокусировался взглядом на одной из них: ему показалось, что она слабо отблескивает алым. У него не было возможности приказать отступление. Сжальтесь надо мной, Гранд-Адмирал.