***
Коттедж миссис Прайс был маленьким и старым. Нельзя было сказать, что он выглядел заброшенным, но сам дом, клумбы и изгородь перед ним выглядели куда как менее ухоженными по сравнению с соседскими. Когда Ред постучал в дверь, оттуда донёсся яростный и визгливый лай маленькой собачонки. Миссис Прайс показалась на пороге, держа в руках крошечную псину с лисьей мордочкой и в лисьем же рыжеватом пуху. Миссис Прайс оказалась не такой уж пожилой леди, как Ред предполагал, ей никак не могло быть более пятидесяти, но двигалась она неуверенно, словно страдая от сильной боли, и при этом опиралась на трость. — Чем могу помочь, молодой человек? — поинтересовалась она, одной рукой опуская очки на самый кончик носа, а другой удерживая пронзительно тявкающую собаку. — Тише, Фокси, тише! Миссис Прайс глядела не особо приветливо, но упоминание имени Филипа Ардена изменило всё. Реда пригласили на чашечку чая и рассыпались в извинениях по поводу того, что до сих пор не было отправлено благодарственное письмо мистеру Ардену, чек от которого она, разумеется, получила. — Я, к сожалению, с трудом пишу и читаю. Зрение очень сильно испортилось за последние два года. Написать даже короткую записочку для меня большое затруднение. Когда Ред представился секретарём мистера Ардена и сообщил о цели своего визита, миссис Прайс повеселела ещё больше. — Передайте мистеру Ардену мою благодарность. Даже те тридцать фунтов — большая щедрость с его стороны. Я так и знала, что могу рассчитывать на его помощь, когда писала письмо. Он был добрым мальчиком, мне всегда так казалось, и то, что человек, получив богатство, не возгордился, лучшее тому подтверждение. — Вы знали его? — тут же ухватился за ниточку Ред. — Признаться, нет, — немного смутилась миссис Прайс. — Я видела его, когда жила в Лоули. Я работала там учительницей. Но нет, знакома я с ним не была... Я знаю о нём по рассказам мужа. Далее последовали воспоминания о покойном мистере Прайсе, и даже была продемонстрирована его фотография. Ред нахмурился, всматриваясь в мутноватый чёрно-белый снимок. — Вы не знали? — спросила миссис Прайс. — Герберту было девятнадцать, когда он пострадал на лесопилке. У него буквально срезало часть лица. Его мать, она лишилась дома, там, в Лоули, чтобы поместить его в хорошую больницу. Да, красавцем он не стал, но он смог говорить, жевать, и говорят, пока врачи не сшили ему там что-то, Герберт выглядел настолько страшно, что люди буквально отшатывались. По правде говоря, Ред думал, что и сейчас он отшатнулся бы, увидь Герберта Прайса. Вместо левой части лица у того была узловатая мешанина шрамов. Глаза не было, уха тоже. — Зато, — продолжала миссис Прайс, — он был хорошим человеком, он не сдался. Может, только сначала. Он очень много пил, стал настоящим алкоголиком, но потом, когда началась война, это так на него подействовало... Его, конечно, не брали добровольцем, но он всю войну проработал медбратом, и не взял в рот ни капли спиртного. И после войны тоже. Но здоровье было подорвано, что и говорить... И работником он был первосходным. Между прочим, когда мистер Колин уволил всю прислугу и нанял новую, Герберт был единственным, кого он оставил из Лоули. Единственным! Он до того работал в саду, а его перевели в дом, и он проработал там все десять лет, до самой смерти мистера Колина. — А Арден его, получается, уволил? — Да, но, знаете, Герберт никогда не сердился на него за это. Он говорил, что на месте Филипа тоже не смог бы смотреть на его мерзкую рожу, мол, тот насмотрелся в детстве. Он же за ним как раз присматривал. — Заметив озадаченное выражение лица Реда, она добавила: — Он так шутил, понимаете, про мерзкую рожу? И мистер Арден дал очень хорошее выходное пособие. Они даже писали потом друг другу, не часто, но раза два или три письма были. Ред утопал в мягком кресле миссис Прайс, и ему казалось, что в этой истории он утопает ещё глубже. За Арденом присматривал бывший работник лесопилки без всякого образования, разве что с какими-то курсами, куда отправляли учиться на медбратьев. К тому же жуткий урод. И при этом учился Арден в престижном Роттсли. Какой-то бред. — А что вы имеете в виду под «присматривал»? — уточнил Ред. — Он его учил? Или, может, помогал одеваться, причёсываться? Кто их знает, может, в таких домах, как Каверли, хозяев до сих пор одевают камердинеры? — Учил? — рассмеялась миссис Прайс. — Нет! Филип учился в какой-то школе, а потом он сам занимался, дома. А Герберт, он... Он следил за ним, чтобы чего не натворил. Он ведь и с кулаками на него бросался, и вроде на мистера Колина тоже, на гостей. Другу мистера Колина прокусил руку, — миссис Прайс подняла пухлую ладонь, — вот здесь, основание большого пальца. Один раз из окна вылез на карниз. Да много всего, чего мне Герберт и не рассказывал. В общем, в детстве с ним сладу не было. А Герберт, он был физически очень сильный, очень. С детства работал с досками, с брёвнами, потом в госпитале, знаете, взрослых мужчин с носилок перекладывать, да ещё там всякое... Но когда я приехала в Лоули, это всё было уже в прошлом. Мальчик стал очень спокойным, Герберту не на что было жаловаться. — А муж вам вообще много рассказывал? О Торрингтонах? Об Ардене? Миссис Прайс поджала губы. — Мало. Он не любил говорить об этом. — Потому что ему было тяжело с Арденом? — Я не знаю точно. Он его жалел, мне кажется. Он так и говорил: сердце разрывается. Говорил — один раз это было, он уже не работал, мы в новостях услышали, что мистер Арден учредил премию в честь леди Виктории, — и Герберт так разозлился, сказал, что зря он так с ней носится. Что ей лучше было бы его в приют отдать, чем сделать то, что она сделала. — Что сделала? Что ваш муж имел в виду? — разволновался Ред. — Этого я не знаю. Это семейные дела, о таком не принято рассказывать. Герберт никогда бы не позволил себе... — А Колин Торрингтон? Как ваш муж к нему относился? — Уважительно. Я бы сказала, он был ему очень предан. Это редкое сейчас качество, — миссис Прайс покачала головой. — Он был очень благодарен, что мистер Колин не выгнал его из Каверли вместе со всеми. Что поставил на важную должность. Платил щедро, а деньги Герберту были очень нужны. У матери же с сёстрами так своей крыши над головой и не было, и он поклялся, что заработает им на хороший дом. А ещё мистер Колин ему доверял. Герберт очень этим гордился. Когда Филип уехал, насовсем, мистер Колин сделал Герберта своим личным слугой. Он ведь медбратом был, Герберт, умел ухаживать за больными, перевязывать, делать уколы, всё-всё умел. И, опять же, он был сильным, а мистера Колина надо было перекладывать то в ванную, то на постель. А в последние месяцы он от него вовсе не отходил. Мы, понимаете, только поженились, полгода не прошло — хотя жили-то мы в разных местах, я в Лоули, а Герберт в доме, — вот, только поженились, а мистеру Колину стало совсем плохо, и Герберт возле него просиживал днями и ночами. Но я понимала всё это. Я, наверное, поэтому за него и вышла, что он был... очень преданный человек, очень верный. Он несколько лет за мной ухаживал, представляете. И если бы мне в первый день, как я его увидела, сказали, что мы... Миссис Прайс всхлипнула и вытерла кончиками мизинцев выступившие слёзы. Они немного помолчали, ожидая, пока растревоженные чувства улягутся. У Реда были более важные вопросы для словоохотливой миссис Прайс, но его почему-то странным образом занимал один: — Почему именно он? Почему именно ваш муж? — Я ведь сказала: он был медбратом. Когда доктор Эшворт приезжал, ему не надо было ничего объяснять. Герберт всё понимал, знал все препараты, знал, когда обезболить и как... — Нет, простите, я не про это. Я про Филипа Ардена. Почему именно ваш муж следил за ним? Только из-за физической силы? — Вот этого я не знаю. У Герберта были свои достоинства, но можно было найти такого же сильного, ловкого мужчину и не обезображенного. Хотя, знаете, — миссис Прайс задумалась, — как-то Герберт мне говорил... У мистера Колина были свои странности, у богатых у всех причуды. Ему это казалось красивым: видеть их вместе. Филип был очень красивым мальчиком, на редкость, и мистер Колин говорил, что рядом с Гербертом он кажется ещё красивее. Но ведь вряд ли из-за одного только этого, — отмахнулась миссис Прайс. — Хотите фотографию покажу? Герберт сохранил несколько. Их мистер Колин сам сделал, он любил фотографировать. У него даже лаборатория в доме была. Ред кивнул, и ему только сейчас пришло в голову, что в Каверли — если не считать портрета леди Виктории в одном из парадных залов и толпы давно умерших предков в портретной галерее — не было ничьих портретов и фотографий. Обычные места, где они скапливались в богатых домах: каминная полка, стол в кабинете или библиотеке, крышка рояля — все эти места пустовали либо были заняты статуэтками и прочей белибердой. Миссис Прайс долго перебирала что-то в жестяной коробке, далеко отводя фотографии от глаз, чтобы рассмотреть. Потом она подала Реду три больших снимка, два из них были сделаны примерно в одно время, на третьем Арден был заметно старше. На первой Арден и Герберт Прайс были сняты в саду в полный рост, две другие больше напоминали портретное фото, но были сделаны в комнате, которую Ред не узнавал: на одной виднелся совершенно пустой простенок между окнами, по бокам от которого свисали тёмные шторы, на другой — те же самые шторы и кусок заложенного камина. — Где это снято? — сглотнув и с трудом подавив дрожь в голосе спросил Ред. — Где-то в особняке, — предположила миссис Прайс. — Не помню такой комнаты. — А вы видели все? — Нет, не все. Но жилых комнат, в которых он не был, почти не оставалось: только комната самого Ардена, да несколько гостевых на третьем этаже, одинаковых до безобразия, как он понял, заглянув в три из них. На комнату Ардена эта не походила: вряд ли он жил с заложенным камином... С другой стороны, за столько лет всё могло поменяться. Но совсем не это заставило голос Реда дрогнуть, когда он задавал вопрос, а то, о чём говорила миссис Прайс: чудовищный контраст. Ардена и сейчас смело можно было назвать красивым молодым человеком, но в юности он был невероятно, ослепительно хорош. Он гораздо сильнее, чем сейчас, напоминал какое-то невесомое, неземное, потустороннее создание, наверное, из-за крайней, переходящей в болезненную худобы. Тёмные волосы доходили до плеч, резкие черты, может быть, неидеальные сами по себе, складывались в совершенное сочетание, глаза казались большими и печальными, но лицо, взгляд, складка тёмных губ — всё это было недетским. И да, рядом с обезображенным Прайсом красота Ардена казалась таким же искажением естественного хода вещей, как и шрамы. Чем-то выходящим за рамки нормальности, требовавшим излечения и исправления. Миссис Прайс ещё многое с готовностью рассказывала о своём муже и его работе на Торрингтонов, но ничего интересного для Реда в её рассказах больше не было: миссис Прайс знала не так уж много, муж мало чем с ней делился. Ред поинтересовался, не согласится ли миссис Прайс продать ему одну из фотографий, но она отказалась. На иное Ред всерьёз и не надеялся: миссис Прайс слишком дорожила памятью мужа, чтобы расстаться с одним из снимков. Получив ожидаемый отказ, Ред спросил про бумаги покойного Герберта. Миссис Прайс рассмеялась, услышав про дневник и переписку: — Он не был любителем строчить не по делу, да и даже по делу-то... Он, когда уже стало понятно, что на этот раз не выбраться, даже сёстрам еле согласился написать. А меня просил в первую очередь написать мистеру Ардену, говорил, что он поможет с деньгами. — А про Найджела Торрингтона вы что-нибудь слышали? Знали его? Миссис Прайс поджала губы: — Неприятный человек, Герберт его не любил. А ещё он школу закрыл. После смерти Колина ему досталось поместье, не вспомню сейчас где, на школу возле него Торрингтоны всегда жертвовали деньги. Она только благодаря им и существовала, а сэр Найджел закрыл. Миссис Прайс ещё долго распространялась о том, что из сэра Найджела получился бы дурной наследник мистеру Колину. Поняв, что от миссис Прайс ничего важного он больше не узнает, Ред начал приносить извинения за то, что отнял так много времени, сворачивая таким образом к тому, что ему пора уходить. Миссис Прайс восприняла это почти с сожалением: ей наверняка было не с кем поговорить о Герберте. Ред уже стоял в тесной прихожей, когда она воскликнула: — Как бы я хотела вновь увидеть Каверли! И Лоули тоже... Это не мои родные места, я отсюда, из Уилтшира, но я очень по ним тоскую, полюбила их всей душой... Жаль, что Герберт не захотел там остаться. Я бы с удовольствием прошлась по парку — Герберт иногда проводил меня туда. Ред немного перепугался: в его планы не входили визиты в Каверли миссис Прайс, которая, конечно же, проболталась бы о том, что он приезжал к ней с чеком лично — о чём Арден не просил. — Не знаю, можно ли это устроить. Мистер Арден очень ценит уединение, и правила посещения дома сейчас стали очень строгими, даже для знакомых. — Ох, я слышала, слышала. При мне посетителей было много, все приезжали посмотреть на дом братьев Мидсаммер. Ума не приложу, почему мистер Арден так сократил посещения. Кажется, три дня в год? — Совершенно верно. — А при мистере Колине дом был открыт каждую среду, а во время каникул — целых два дня в неделю. — Я же сказал, мистер Арден очень ценит уединение, а туристы будут мешать, шуметь... — Это да, — закивала миссис Прайс. — Бедняжке мистеру Колину было всё равно, он-то всё равно со своего третьего этажа почти не спускался. А туристам там смотреть и нечего. Герберт его только рано утром отвозил в парк, и они... — Нет, — поправил её Ред. — На третий этаж как раз и водят туристов: там же детская точь-в-точь как у братьев Мидсаммер. А спальня Колина на втором, но там рядом Атласная спальня с балконом, на котором леди де Вер часто писала, так что покоя от посетителей ему нигде не было. — Нет, детская-то в главном крыле, а мистер Колин жил в боковом, так что ему никто не мешал. И я совершенно точно помню, что его комната была на третьем. Ред не видел смысла спорить: пусть миссис Прайс остаётся при своём мнении, он-то точно знает, что Колин жил в главной спальне, которую теперь занимал Арден. Правда, как говорили, её для него полностью переделали. — Уж кому как не мне помнить, — продолжала миссис Прайс. — Герберт мне столько раз жаловался, как тяжело было вкатывать коляску. Они с Сэмом сначала несли мистера Колина на руках. Прямо на третий этаж, — сварливо уточнила миссис Прайс. — А потом уже закатывали коляску. В некоторых домах лифты для этого делали, а мистер Колин так и не распорядился. Сделали только специальный пандус до третьего этажа, чтобы коляску закатывать. Ред только хотел возразить, что и брошюра для посетителей, и Бойл однозначно говорили о том, что Колин жил в главной спальне, как вспомнил про комнату с голыми стенами и заложенным камином. Уродливый Прайс и невыносимо красивый мальчишка Арден. Где их сняли с разницей в два года? Бойл появился в доме через год после смерти Колина, когда в Каверли не было уже никого, кто работал там при старом хозяине, а брошюра, выпущенная издательством Ардена, могла лгать так же нагло, как его владелец.***
Сидя в поезде, Ред выписывал на блокнотный листок всё, что ему удалось узнать за две недели в Каверли. «Эллиот — секретарь Ардена и любовник сэра Найджела», «Эллиота увезли (?) в больницу из дома сэра Найджела (?)», «Арден — прототип Анселя Филдинга», «Леди Виктория поступила с Арденом плохо (?)», «Комната Колина в боковом крыле третьего этажа», «Колин — одновременно Кейт и Теренс Мидсаммер», «Колин знал, что болен, с детства», «Прайса наняли для присмотра за Арденом», «Арден в детстве восхищался Колином». Таких записей набралось три страницы, но Ред пока никак не мог увязать факты один с другим. Он попробовал вычеркнуть всё то, что касалось книг Виктории де Вер. Возможно, это не имело никакого значения и только сбивало с толку, набрасывая на и без того запутанную историю паутину ещё большей лжи. Реду вдруг пришло в голову, что его отношение к ситуации стало более профессиональным: он уже не хотел так яростно отомстить, теперь он хотел докопаться до истины, какой бы она ни была. Вышел он не в Госкинс-Энде, а проехал дальше, до Дорчестера. Был уже шестой час дня, и он надеялся, что ещё застанет какие-нибудь мастерские работающими. Поспрашивав на вокзале, он пешком дошёл до прилегающей к одной из центральной улочек, где находились лавчонки со всяким старьём, обувные и часовые мастерские, магазины, где одновременно и чинили, и продавали сумки, зонты и радиоприёмники, и прочие заведения такого рода. Ред прошёл по улице туда и обратно, приметив для себя одно из заведений пообшарпанней. За стойкой лавчонки, перелистывая пожелтевшие страницы журнала и стряхивая прямо между ними пепел с сигареты, сидела грузная женщина лет шестидесяти. Когда Ред объяснил ей, по какому делу пришёл, она бросила сигарету в и без того уже полную пепельницу и гаркнула, повернувшись назад: — Ленни! К тебе. Ленни, судя по всему, сын хозяйки, вышел откуда-то из-за шкафа, заставленного сверху донизу старыми бакелитовыми телефонами. Ред разложил перед ним ключи. — Есть здание, предположим отель, в котором используются ключи-скелеты, — начал Ред, увидев, что Ленни понимающе кивнул, он указал на ключ от своей комнаты: — Это ключ от одной из комнат на первом этаже. Вот этот, — он звякнул мастер-ключом от гостевых комнат, — ключ от всех дверей второго этажа. Обыкновенного ключа ни от одной из комнат у меня нет, только такой. Эти два, — Ред сдвинул в сторону пару: ключ от кабинета и ключ от библиотеки, — открывают, предположим, комнаты третьего этажа. Я прочитал, что по форме нескольких ключей из одного дома можно предположить, каким должен быть ключ от всех дверей. Главный мастер-ключ. — Необычная форма, — Ленни повертел в руках ключ от библиотеки. — Я понял, что вам нужно, — он заговорщицки подмигнул. — Но это дело не на пять минут. Оставляйте мне ключи. Я посмотрю, что можно сделать... Приходите завтра к вечеру. Ред затряс головой: — Нет, мне надо сделать это быстро. Сегодня? — Я не волшебник, мистер, — Ленни пододвинул ключи обратно к Реду. — Если бы вы пришли с утра, я бы мог попробовать. Но сейчас у меня срочный заказ от постоянного клиента, закончу его часа через полтора, не раньше. А потом... Ну, тут надо думать. — Я не могу ждать, — Ред сгрёб ключи в карман. — Можем мы договориться на пятое число? Я приеду к вам с утра, а вы освободите день для этой работы? Последний поезд до Госкинс-Энда уходил с вокзала через два с половиной часа, и Ред должен был попасть на него, чтобы прибыть в Каверли к полуночи. Если бы он пропустил его, то приехал бы туда только к девяти утра — слишком поздно. Лучше потерпеть до следующего выходного. 1 сентября 196... года В семь утра невыспавшийся Ред сидел за рулём «лендровера» и катил в Лоули. Нужно было забрать письма за два прошедших дня. Он чувствовал себя настолько ослабшим и вымотанным, что даже сил сесть на велосипед не было. Выйдя из низкого домика, где находилась почта, Ред дошёл до машины и стал просматривать конверты, пришедшие Ардену. Опять ничего интересного, никаких имён, кроме тех, что Ред уже выучил: бухгалтер, преподаватель университета, писавший литературные рецензии, казначей благотворительного фонда... От одного просмотра адресов у Реда уже заболели глаза. Вчера он приехал в Каверли заполночь, и надо было бы упасть не раздеваясь в кровать и спать, но уснуть он не мог. Мысли сновали, как челнок, от ключей и несуществующей комнаты Колина на третьем этаже к синякам на руке Ардена... Ред долго не мог уснуть. Он даже хотел взять фонарик и пойти на третий этаж искать эту проклятую спальню, потому что возможность её тайного, зачем-то скрываемого существования превращалась в неуёмный зуд. Ред поднялся с постели и выдвинул нижний ящик шкафа, где лежал фонарик. Он нащупал его в складках сложенного рядом большого дождевика, но так и не взял. Не хотелось ходить по дому ночью. Ред не мог объяснить почему: он уж точно не боялся темноты и пустых комнат. Каверли было не тем туманным и опасным местом, каким представлялось раньше, издалека. Поместье оказалось весьма прозаическим; да, там были какие-то тайны, но вовсе не из тех, за которые убивают... Хотя кто знает... У Реда уже в руках была информация, которая могла погубить репутацию Найджела Торрингтона окончательно и бесповоротно, может быть, даже довести до тюрьмы: связь с Джеймсом Эллиотом. Но у Реда не было никаких доказательств, кроме сплетен, пересказываемых прислугой, и к тому же, другой пострадавшей стороной оказался бы Эллиот. Ред жаждал мести, но не такой, чтобы она навредила непричастным. Да, не стоило идти на третий этаж ночью, завтра будет целый день, и комната, если она существует, никуда за несколько часов не денется. Ред вернулся в кровать. Теперь ход его мыслей сменился. Он думал об Эллиоте и сэре Найджеле. Интересно, каков этот Эллиот? Сколько ему лет? Как он носит волосы? Есть ли у него усы, как у Мура? Наверное, нет. А сам Арден? Как он к этому относится? Ред разыскал нескольких человек, которые учились вместе с ним в Роттсли. Мало кто захотел делиться воспоминаниями, но все сказали, что Арден держался в стороне и ни с кем не водил дружбы. Ред пробовал намекнуть, не было ли у него другого рода привязанностей, но все качали головами: в те годы это вообще не приветствовалось — сексуальные связи среди мальчиков были подобны поветриям: они то входили в моду, то начинали считаться вещью постыдной, — и даже если за привлекательным Арденом кто-то начинал осторожно ухаживать, он очень резко отказывал. Во сне Ред в ту ночь блуждал по Каверли в поисках комнаты с заложенным камином, находя её в самых неожиданных местах, к примеру, когда открывал дверь кабинета или оранжереи, но когда он собирался переступить порог, почему-то вновь оказывался в коридоре. Иногда он всплывал из тяжёлой глубины сна на поверхность, колеблясь где-то между сновидением и явью, и в этой полудрёме его преследовало неотступно-красивое лицо Ардена, виденное днём на фотографиях. Когда Ред вернулся из Лоули в поместье, Арден ещё завтракал. Завтракал он у себя в спальне, и, едва Ред успел разложить на столе газеты, письма и телеграммы, как послышался стук открываемой двери на винтовой лестнице. Ред прислушался, закроет её Арден или нет. Он закрыл: ключ дважды повернулся в замке. — Доброе утро, — произнёс Арден, появляясь в кабинете. — От сэра Найджела ничего нет? — Ничего от него не видел. — Это для вас, вся стопка. Там две рукописи, обе в издательство, но каждую отправьте отдельным пакетом, хорошо? — Арден потянулся к верхней из газет: Мур объяснил, в каком порядке их Арден читает, именно в этом они и должны были быть разложены. — Это всё. Ред взял подготовленную для него стопку и прошёл в дверь библиотеки. Там он кинул всё на стол, за которым работал, и, с полминуты поколебавшись, открыл другую дверь, выходившую в один из холлов первого этажа. Арден обычно не вставал из-за стола, пока не пролистывал все газеты. В девять ему нужно будет принести ещё одну чашку кофе, а до того момента Ред был свободен. Ред дошёл до боковой лестницы и начал быстро подниматься. Он вертел в руках ключ от гостевых комнат: подойдёт или не подойдёт? Нет, сначала другое: найдёт он эту комнату или не найдёт? Дверь с лестничной площадки в боковое крыло не была заперта, и Ред, распахнув её, тут же обругал себя за то, что не подумал взять фонарик: коридор был слепым, без окна в торцовой стене, и свет с лестницы освещал пыльный пол и стены лишь на несколько шагов. Ред открыл первую же дверь: она оказалась не то что не закрытой на ключ — в неё даже замок не был врезан, но в комнате не было ничего, даже штукатурки на стенах. Видимо, Торрингтоны в этих комнатах не нуждались: крыло пристраивалось лишь ради зимнего сада и дополнительных гостиных, а третий этаж пустовал. Ред попытался вспомнить, что он читал в той самой брошюре. Кажется, строительство — последнее крупное в истории Каверли — происходило в середине девятнадцатого века. По бурому кирпичу ползли бело-жёлтые известковые потёки — с крыши сочилась вода, и никому не было до этого дела. Вряд ли Колин мог жить где-то здесь. Ред даже не знал, что в Каверли было что-то настолько запущенное. Раньше самым заброшенным местом казалась пустая оранжерея. Выйдя в коридор, Ред не стал открывать следующую комнату, а осторожно пошёл дальше. Глаза постепенно привыкали к темноте, и Ред видел, что эти двери такие же, и за ними наверняка скрываются такие же необустроенные комнаты. Только дойдя до самого конца коридора, Ред обнаружил, что в торцовой стене тоже была дверь. Она отличалась от прочих: краска не сказать что новая, но всё же не облупившаяся, немудрёные украшения в виде бронзовых накладок и заклёпок, позеленевшая от времени круглая ручка. На остальных дверях никаких украшений не было, и ручки были другие — поворотные. Ред вставил ключ, но дверь не открылась и ни на волосок не подалась, когда он начал толкать её и дёргать. Она была словно вмурована в стену. Могла за ней скрываться та самая комната Колина Торрингтона, куда его, уже обездвиженного, вкатывал на коляске Герберт Прайс? Миссис Прайс говорила о третьем этаже и боковом крыле с уверенностью. Если бы у него уже сейчас был мастер-ключ... Ред решил, что обязательно посмотрит на окна этой комнаты из сада, стёр с ладони носовым платком паутину, которую нацеплял с дверной ручки, и пошёл назад. Сегодня он не выяснил ничего, кроме того, что в этом доме было ещё что-то, о чём он раньше не знал. Потом он работал в библиотеке, оторвавшись лишь для того, чтобы принести Ардену кофе. Когда он пришёл на кухню, то попросил у Бойла чашку и себе. — Что-то вы неважно выглядите, — посмотрел на него Бойл. — Не заболели? Может, лучше я отнесу кофе? — Нет, всё в порядке. Ночью мучился от бессонницы. Ближе к обеду Арден вынес ему ещё несколько писем. Он пару секунд смотрел на Реда так, словно хотел ему что-то сказать, но потом резко развернулся и ушёл обратно в кабинет. Среди новых бумаг обнаружилось три чека, один, на триста тридцать семь фунтов, предназначался «Уходу за парками и садами Трентона» в Эксетере. Дом в Альфингтоне, пригороде Эксетера, был у Найджела Торрингтона, не у Ардена. Но Арден опять за него платил. Триста с лишним фунтов! За какие-нибудь клумбы и газоны, покраску заборов и стрижку изгородей. Или это была очень крепкая дружба, или шантаж — другие варианты Реду в голову не приходили. Сэр Найджел держит Ардена на крючке — почему-то именно эта версия казалась Реду наиболее вероятной. Наверняка Эллиот про это узнал... И что дальше? Поэтому он прыгнул к Найджелу в постель? Чтобы шантажировать Ардена уже вдвоём? Может, они сговорились? Но почему тогда Найджел так себя повёл, заявил, что номер второй раз не пройдёт? Может быть, наоборот: Эллиот сблизился с Найджелом, пытаясь помочь Ардену? Ред выхватил один из листков для записей и стенограммой записал несколько соображений. Можно будет добавить их к статье, которая, по правде говоря, продвигалась очень медленно. Свободное время сейчас было, он не так смертельно уставал, но стоило начать писать, как он точно упирался в стену: у него накопилась куча вопросов и почти ни одного ответа. Запечатав все письма, Ред начал расставлять по полкам книги, которые за два прошедших дня Арден накидал в стопку «ненужных», а потом посмотрел, что было в нужных. Витгенштейн и Бертран Рассел: постоянная пара последних двух недель, и единственные книги, в которых Арден оставлял пометки. У Реда не было времени читать весь текст подряд, он просматривал только те абзацы или страницы, где были маргиналии Ардена; из этого он сделал вывод, что Ардена по преимуществу интересовал вопрос субъективности языка и невозможности передать его посредством свои мысли, потому что два понятия, обозначаемые одним словом, в сознании каждого отдельного человека приобретали свой уникальный смысл. Ред пролистнул несколько страниц, недоумевая, неужели Ардену кажется разумной мысль свести общение к логическим и математическим формулам. Новых заметок с позавчерашнего вечера не появилось, кроме одной. Мелким, словно стелющимся по строчке почерком, который Реду приходилось разбирать примерно так же, как стенограммы, было написано: «Язык лжёт». Эти слова были подчёркнуты дважды. Реду казалось, что в этом доме лжёт всё: язык, стены, книги, двери, люди, глаза... Под томом Рассела лежал машинописный манускрипт с прикреплёнными замечаниями редактора из «Стенхоупа». Ред посмотрел заголовок. «Всемирная история искусств. Том седьмой. Византийское искусство». Ниже был альбом с репродукциями — тоже что-то про византийское искусство. Ред уже хотел сложить все книги обратно, когда его вдруг ударило узнаванием. Он открыл альбом, пролистал с десяток страниц, нашёл цветную вкладку меж двух листов папиросной бумаги, ещё одну, третью, четвёртую... От дробности мозаик у него в уставших глазах заплясала пёстрая рябь. Вот что так долго мучило его в лице Ардена и казалось знакомым. Как он мог не вспомнить об этом? Ред пошёл к полке, где стояли издания Виктории де Вер, и взял самое новое, вышедшее в «Пингвине», но под руководством Ардена, обладателя авторских прав. Почти все иллюстрированные издания «Старших зеркал Ангрима» выходили с рисунками сэра Чарльза Лэрда. Иллюстрации к этой серии стали последними работами прославленного художника. На момент выхода «Зеркал» он уже несколько лет как прекратил рисовать для книг или выставок, но дружба и родство с семьей де Вер сыграли свою роль: он согласился проиллюстрировать всю серию. Его работы были чем-то волшебным: комната Анселя Филдинга и сам Ансель были изображены реалистично, но в блеклых, неярких тонах, так что эта часть рисунка напоминала чёрно-белую фотографию, зато то, что видел Ансель в зеркале, сияло, играло, искрилось миллионами цветов. Лэрд был одним из последних художников, творивших под влиянием идей «Искусств и ремёсел». Он отошёл от них ещё будучи молодым художником, но в этих иллюстрациях будто бы вернулся, хотя вдохновением ему послужили византийские мозаики. Фигуры в зеркале из-за этого приобретали странную статичность, но общее ощущение — ощущение волшебного сверкающего мира, врывающегося в серую реальность, — было просто ошеломляющим. Эти иллюстрации воплощали для Реда всё, что он любил в серии про Анселя Филдинга. И поэтому было странно, как же он не понял этого сразу. Лицо Ардена, овал, форма глаз, даже некая окаменелость черт, всё это напоминало героев Виктории де Вер, изображённых Чарльзом Лэрдом, а через них — строгие, почти иконописные работы византийских художников. Некоторые упрекали Лэрда в том, что рисунки получились красивыми, изысканными, но не детскими и что герои выглядят похожими друг на друга, но леди Виктория настаивала на том, что она не представляет себе иллюстраций лучших, чем эти, и они полностью соответствуют тому, что она хотела бы видеть. Но да, у героев Ангрима было одно лицо, немного меняющееся, становящееся то мужским, то женским, то старческим, то юношеским, — лицо Филипа Ардена. Лэрд так и не нарисовал самого Анселя, как его ни просили читатели. Он всегда сидел лицом к зеркалу и спиной к читателю. И все эти маги, рыцари, жрицы, короли, безумцы, отравительницы, запертые в башнях девы, демоны и врачеватели — все они в той или иной мере были отражениями того, кто смотрел в зеркало. Анселя Филдинга. Филипа Ардена. Ред, забыв убрать первый том «Старших зеркал», так и оставив его лежать поверх манускрипта, вышел из библиотеки. У него не было на это сил. Просто не было сил.