ЛORD: Интерлюдия

Здесь наблюдалась голая земля. В буквальном смысле. Трава и деревья сбриты, а что-то от жизни составлял один лишь плоский лишайник, размазанный по нагретым на солнце камням. Она поднималась сюда долго, исцарапала пальцы босых ног до крови, обзавелась парочкой синяков, когда поскользнулась на влажной почве. Ванесса ходила сюда дважды день. В обед и вечером, перед помывкой. Ручей на вершине холма был единственным в этой округе, где можно было раздобыть пресную воду. Вся вода со схождением снега вернулась в море, поэтому все на острове дохло от жажды. Трава сыпалась, деревья разлетались по ветру, как собранные из сухого пепла. В обоих руках большие деревянные ведра, иссохшие, с замазанными дырками в днище. Каждый раз после набора воды они стонали, выплевывали воду наружу, и до дома Ванесса доносила лишь половину, поэтому набирать приходилось до самых краев, чтобы потерять как можно меньше. Ее плечи не переставали болеть от нагрузки, с каждым новым днем спуск с горы давался ей все сложнее и сложнее. За эту неделю она падала дважды на середине обратной дороги. Ведра переворачивались, разносили собранную воду по раскаленным камням, где та растворялась, будто ее и не было никогда. Ванесса снова поднималась к ручью, вновь спускалась, молила себя не падать, чтобы не возвращаться. Но иногда молитвы не спасали, и девушка оступалась дважды, трижды, остатки воды выливала в горло, била себя по щекам, хныкала, сжимала воспаленные лодыжки. Сейчас она знала, что упадет, шла с этой мыслью, когда в руках покачивались пустые ведра, разбухшие как от укусов пчел. Ноги дрожали, бились друг о друга по-сиротски и как-то красиво, ее походка напоминала шествие балерины по сцене, пятки почти не касались камней, были где-то в вышине, парили, словно птицы. Тоненькое платьице стало влажным от пота, едва ли не прозрачным. Любой мог бы с легкостью рассмотреть ее упругую грудь, которая настойчиво вздымалась вверх и не смела падать, даже при быстрой ходьбе, округлые белесые ягодицы и гладко выбритый лобок с легким румянцем. Она любила, когда ветер гулял под ее одеждой, ласкал область живота, между ягодицами. Иногда девушка представляла, что это делает мужчина, его руки сильные, но настолько осторожные и нежные, что их попросту не видно. Ветер никогда не делал ее больно, Ванесса тайно была влюблена в него и ждала всякий раз его прихода, чтобы снова ощутить будоражащие поглаживания. Невольно она сравнивала пальцы ветра с пальцами Святого отца. Оба были нежными, любили гладить ее ягодицы и проникать внутрь, но ветер ничего требовал взамен, он лишь давал. Ванесса остановилась и посмотрела назад. Ее худенькое тельце находилось очень далеко от земли, выше самих птиц. Где-то внизу, за соседним холмом, что был окутан зеленью и даже отсюда пах хвоей, виднелся вздымающийся к небу дымок. Еще пару минут назад из тех мест доносился звук церковного звона и людской гогот, а теперь все стихло. Солнце медленно садилось, небо заржавело и испачкалось свинцом. Запахло дождем. Дождь здесь пах не так, как полагается. В нем прослеживалась некая горечь, смрад и даже мужская мочевина. Дышать в непогоду становилось невыносимо, Ванесса попросту прикладывала к носу платок и молилась, чтобы вода с небес больше не падала на землю, потому что она заставляет девушку задыхаться. Ручей находился между двух невысоких скал, которые напоминали фигуры средневековых солдат в доспехах. Вода текла тонким ручейком, поэтому ждать, чтобы она заполнило собой каждое ведро, приходилось долго. В такие минуты Ванесса садилась на один из камней, поджимала к себе свои оголенные ножки и просто наслаждалась ласками ветра. Ее любимый камень лежал в десяти метрах от ручья, был окружен белым песком и брошенными гнездами птиц. Девушка улыбнулась ему, как старому другу, погладила шершавую поверхность и села. Камень уже слегка остыл с наступлением вечера. Небо приобрело кроваво красный оттенок, ломтик солнца почти утонул за полоской расплывчатого горизонта. Уже поздно. Но в такие часы Ванесса чувствовала себя наиболее безопасно, потому что знала, что никто не посмеет ее потревожить. Здесь она свободна, каждое ее движение принадлежит ей, а не кому-то из посторонних. Именно на этом холме не имелось доносящихся шагов Святого отца, омраченного песнопения из недр часовни, детского плача из деревянных домов. Закат стал ее спасением. Именно во время заката дым печных труб был так далек, что нос не улавливал его едкого аромата. Губы Святого отца не прикасались к ее шее, не целовали со звериной страстью, а его твердый, как ствол дерева, член не проникал в нее, как лезвие заточенного кинжала, и не обжигал внутренности вырывающейся наружу спермой. Вдох, выдох. Ветер гладит ее кудрявую макушку, плечи, шею. Ванесса улыбается, сжимает ноги сильнее и сильнее. Уши улавливают шум воды, что стала переливаться через деревянные края ведра. Но девушка не шелохнулась, а продолжила укутывать себя объятиями ветра, шептала, чтобы тот не покидал ее. Он был таким теплым, любящим, понимающим. Девушка представляла его лицо: улыбчивое, привлекательное, как у самого Ангела, лишенное даже малейшей щетины. По щекам заструились слезы, ресницы потяжелели и слиплись между собой. Ванесса ухмыльнулась и вытерла тыльной стороной ладони повлажневший кончик носа. Она была счастлива от того, что плачет. Здесь никто не запретит ей это сделать, даже слова не скажет. Слезы все капали и капали, а щеки налились густым румянцем. Ветер потеплел к ней и обнял еще сильнее, смахнул своими нежными пальцами влагу с ее глаз. Шум воды прекратился, и ведро стукнулось о землю. Ванесса услышала шаги позади себя, медленные, но достаточно смелые. Подобных шагов она не слышала и была очень напугана, потому что наблюдала их в этом место впервые. Никто раньше не приходил сюда, люди боялись этого каменистого места, лишенного травы и деревьев, где дождь пахнет, как мочевина, а спуск вниз заканчивается лишь падением. Девушка обернулась, увидела высокий женский силуэт. На незнакомке красовалось шелковая блуза приятного синего оттенка и узкие брюки с множеством карманов и прилепленных брелочков всех видов и национальностей. Таких женщин Ванесса не видела давно. Знала лишь, что они всегда красивы, приятно пахнут и носят под своей одеждой то, что скрывает их грудь и промежности. Их подбородок всегда гордо поднят, а глаза подведены чем-то черным, что выделяет их и делает неестественно большими, как у какой-нибудь куклы. Что эта особа делает здесь? Почему так внимательно изучает взглядом худенькое тельце Ванессы? Волосы женщины сливались с закатом, были густыми, как грива дворянской лошади, и имели такую длину, что едва не касались земли. Она улыбалась, и ее улыбка была такой же нежной, как у ветра, что все еще обнимал Ванессу и не смел отпускать ни на миг. Даже отсюда было видно, насколько эта незнакомка хороша собой: длинные ноги, узкая талия, большая упругая грудь, что беспрепятственно колыхалась после каждого вздоха. Один лишь взгляд на ее образ вызывал смущение и не особо комфортные мысли. Ванесса невольно коснулась своих грудей и поняла, что они в сравнении с грудью той женщины выглядят чересчур жалко и непривлекательно. — Ты часто приходишь сюда, — произнесла женщина и подошла к Ванессе, села рядом с ней на землю и устремила свои большие глаза непередаваемой красоты в сторону заката. — Но я бы не стала пить воду из этого ручья. Считаю, что она ядовита и может навредить такому небесному созданию, как ты. Ванесса промолчала и уставилась отрешенным взглядом на землю под ногами. — Ты боишься меня, — прошептала женщина и вновь растянула губы в улыбке. — Это нормально. Это твой холм, здесь ты совершенно одна, никто не может тебя тронуть, причинить боль. В твоем животе зародилась крохотная жизнь, но ты уже знаешь, что она оборвется здесь в один из таких вот закатов, рядом с этим камнем. Это случалось однажды. И повторится вновь. А ты ничего не почувствуешь. Даже не проронишь слезинки. Потому что знаешь, что иначе быть не может. Ведь этой жизни не суждено быть. Ванесса так ничего и не ответила, лишь наклонила лицо еще сильнее, и тень вечера не позволяла разглядеть на ее лице ничего, даже безразличие. Издалека раздался церковный звон, громкий, как шум морских волн. Ванесса отчетливо слышала людские крики, а потом увидела дым, но он не был черным, как обычно, а светился оранжевым, сыпался искрами. — Ты ведь ничего не испытываешь сейчас, глядя на то, что происходит там? Что ты сделаешь, когда вернешься? — Пойду к своему брату, — невнятно пролепетала Ванесса и тяжело сглотнула. — Он ждет, когда я принесу воду. Святой отец вымоет его, а потом в этой воде смогу помыться и я. Святой отец будет следить за мной, а я не буду видеть его лица, потому что свет свечей слишком мал… Он сказал, что только ему можно смотреть на меня без одежды, что я принадлежу ему, и никто не смеет прикасаться ко мне и даже называть мое имя. — Но здесь это правило не действует. Здесь ты принадлежишь только себе и никому более. Что мешает тебе просто остаться на этом холме? — женщина указала пальцем на искрящийся дым вдалеке. — Слышишь их крики? Это крики узников, что обрели свободу. Твой крик должен быть среди них. Отныне ты здесь, наедине с закатом. Рядом возникли еще шаги. На этот раз они были более грубыми, широкими и неразборчивыми. Девушка увидела фигуру молодого человека, которого она видела только в своих мыслях. Он был ветром и тем, кого она была готова впустить в себя до последней капли. Свет заката осветил его ангельское лицо, нежную улыбку и тонкие аккуратные пальцы, которые хотелось сжать и никогда не отпускать. Парень смотрел на нее и не смел отводить глаз. Ванесса ощутила приятные покалывания чуть ниже живота и невольно прижала ноги друг к другу. Ветер больше не дул, воздух застыл, как вода во льду. Ветер в виде человека стоял перед ней, он был реальным, и Ванесса знала его лучше, чем кого-либо. Рыжеволосая женщина сжала запястье Ванессы и засмеялась. — Молодые сердца. Как я люблю их стук. Он самый настоящий, его невозможно подделать или имитировать. — Кто вы? — Ванесса испуганно поглядела на женщину, будто видела ее впервые. — Мое настоящее имя уже давно забыто: окружающими и мной собой. Время дало мне новое, то, что я полюбила и приняла. Думаю, ты его примешь тоже. — Марена, — сказал юноша и посмел отвести от Ванессы взгляд и устремил его на женщину. — Марена, — повторила особа в синей блузке и глубоко выдохнула, будто только что произошло нечто такое, что изменило судьбу всего мира. — Удивительно… Какую силу может иметь имя. Обычное имя. И его сила прямо перед тобой, детка. Прямо у твоих ног. Ты согласен со мной, Дмитрий? — Да, — покорно кивнул парень и снова перевел свои ангельские глаза на застывшую в изумленной позе Ванессу. — Вы не представляете, как имя может изменить человека. Особенно его душу.

***

Костлявое тельце мальчика тряслось в прохладной воде. Его большие с примесью азиатских черт глаза боязливо осматривали плохо освещенную комнату, что состояла исключительно из древесины. Здесь все пахло елью, а влажность в воздухе лишь усиливала эти дурманящие нотки. Если закрыть глаза, хотя бы на мгновение, расслабить сознание и забыть, где находишься, то перед тобой обязательно вырастут ели гиганты, что разрезают небо, как острие заточенной сабли. Ноги мальчика гуляли под мыльной водой, они были такими тоненькими, что даже самая крохотная рука сможет без особых усилий сжать их в любом месте, в том числе в области бедер. Длинные прямые пальцы впивались в края древесной круглой ванны, судорожно, как если бы мальчик до колик боялся утонуть. Его кожа напоминала старый пергамент, имела такой же сухой и безжизненный вид, пальцы постоянно касались ее поверхности, чесали, отрывали омертвевшие ее части. Мальчик все еще трясся, хныкал, без устали смотрел на свои ноги под водой. С его густых вьющихся волос капал не смытый шампунь, оседал на кончике носа, длинных пушистых ресницах, на губах, но мальчик не испытывал дискомфорта, не морщился, не пытался смыть моющее средство с лица. Он оставался спокоен, не выражал эмоций, кроме какого-то немого беспокойства, что читалось по глазам, да и то как-то неразборчиво. На его очерченную тенью ключицу опустилась девичья рука, красивая, как сошедшая с написанной талантливым художником картины. Она сжимала пенящуюся мочалку, почерневшую от плесени, надавливала ею на пергаментовую кожу мальчика, не жалела сил. Юнец посмотрел на нее, встретился с ее гладким миловидным лицом, в ответ на ее нежную улыбку улыбнулся в ответ. Девушка водила мочалкой по его спине, шее, рукам, уделила особое внимание впалому животу. Мальчик не сопротивлялся, перестал дрожать, по немым просьбам менял положение своего тела и его отдельных частей. Затем девушка взяла в руки ковш, набрала в него воду и стала поливать ею юнца, данный процесс занял куда больше времени, так как обильная пена нехотя слезала с худощавого тела. Все это время они не пытались заговорить, просто молчали и порой улыбались друг другу. Платье девушки намокло и стало липнуть к ее телу, ткань сделалась полупрозрачной, открыв взору запретные виды. Мальчик ничуть не смущался этого, не пытался любоваться упругой женской грудью. Ему было почти десять, и он испытывал то, что Святой отец называл мужской силой. Эта сила не вызывала отторжения, страха, лишь несла в себе что-то, что приносило положительные эмоции. И он стал замечать, что эта сила приходит лишь в те моменты, когда людская одежда исчезает с тел, открывает то, что должно быть скрыто от глаз. Но эта девушка не сумела в нем пробудить ничего подобного, рядом с ней он не испытывал ни единой эмоции. Он смотрел на нее и видел просто что-то, что может понравиться глазам, но не тому, что находится где-то глубоко внутри, чуть ниже живота. — Поднимись, Петр, — заговорила девушка и, дождавшись выполнения своей просьбы, обернула вокруг обнаженных бедер мальчика махровое полотенце. — Иди, переодевайся. Он кивнул и зашагал в дальний конец комнаты. Там стоял крупного вида ящик, сколоченный впопыхах. Из него торчали аккуратно сложенные вещи, одна чернее другой. Возле ящика — громоздкий комод с пылающими свечами на его вершине. Он смотрел на комод с глазами полного ужаса. Трогать этот необъятный предмет мебели категорически запрещалось. Ящики закрывались на ключ, а в них лежали одеяния Святого отца и некие книги, содержание коих Петр не ведал. Каждый день с наступление темноты ящики этого шкафа открывались, а затем через некоторое время за соседней дверью мальчик слышал стоны, скрип половиц, и все заканчивалось приглушенными криками и надрывным дыханием. Петр видел эту комнату однажды, осмелился зайти туда, когда те неприятные человеческие звуки исчезли. Там стояла низкая двуспальная кровать и больше ничего. Ни подушек, ни одеяла. Лишь тоненький матрас, наполовину пережеванный клопами. Здесь пахло кровью и чем-то сладким, на поверхности кровати прослеживались многочисленные кровяные пятна, какая-то вязкая долго сохнущая влага. Находиться здесь он долго не мог, даже просто наблюдая и ничего не трогая. Лишь знал, что здесь применяется мужская сила, выплескивается на этот омерзительного вида матрас, оставляет на нем кровь и какую-то мутную жидкость. — Ванесса, — позвал он. — Что? — повернула голову в его сторону та. Он замолчал. На самом деле Петр просто хотел назвать ее имя, вспомнить, как оно звучит в сжатом воздухе этого тесного деревянного помещения. Мальчик лишь улыбнулся, пожал плечами. Его руки зарылись в ящик, нащупали сменное нижнее белье, хлопчатую рубашку, выглаженную до такой степени, что прикасаться к ней было неприятно. Ванесса сбросила с себя сарафан, осталась перед братом абсолютно нагой. Она встала в ванну, ковшиком зачерпнула воду и медленно стала лить ее на себя. Мальчик видел, как тоненькие мыльные струйки обволакивают стройное женское тело, проникают в каждый изгиб. Ее длинные волосы упали на грудь и прикрыли побагровевшие соски. Волосы на ее лобке росли аккуратно, были редкими и издалека казались абсолютно бесцветными, а влага будто специально избегала этого места: оно оставалось абсолютно сухим и неприступным. Петр оделся, заправил рубашку в свободные брюки, застегнул ремень как можно туже, отчего живот заныл от боли и невольно попятился назад. Он посмотрел на свечи. Одна из них замигала и перестала испускать свет. Мальчик взял лежавший поблизости коробок со спичками и вернул погасшей свече прежнее сияние. Некоторое время он любовался ленивым танцем огня, слышал журчание плавящегося воска, вдыхал мутный дым. Ванесса подошла к нему незаметно. На ней было черное платье, оставляющее на свободе только ее голову. Волосы она скрыла под такого же оттенка платком, а на ресницы нанесла небольшое количество туши. Ее лицо искрилось, было радостным и поразительно красивым. Девушка зарылась пальцами в волосы Петра, наклонила голову и поцеловала широкий лоб мальчика. После она вытащила из передника гребень и стала водить им по непослушным волосам брата, пытаясь уложить локоны на правую сторону. Убедившись, что внешний вид мальчика не вызывает нареканий, Ванесса одобрительно кивнула и в очередной раз приподняла уголки своих губ. — Возьми четки, — прошептала она и сжала в его ладони деревянный предмет, который отдавал холодом и пах как-то по-особенному, запах даже не вызывал ни единой ассоциации с чем-либо. — И сожми в руке что есть мочи. Не отпускай их, пока не почувствуешь, что Господь слышит тебя. Не забывай об этом правиле. Не смей. Это очень важно, Петр. Ты понимаешь меня? Он кивнул и прижал пальцы к четкам. Ощутил легкий хруст в суставах. Крохотный крест царапал пергаментовую кожу, мечтал проникнуть внутрь — с болью Петр услышал его намерения, поэтому немного ослабил свои движения.

***

Они шли через рощу. Деревья сиротливо жались друг к другу, цеплялись ветвями и не давали солнцу ни единого шанса. Чуть моросил дождь, сверкал в тех немногих дневных лучах, ниспадал неравномерно, оставляя огромные участки леса в совершенно сухом состоянии. Здесь пахло дымом и прожаренным мясом. Петр знал, что за этими толстыми стволами елей находились другие дома — старые избушки со сгнившей крышей и сыплющейся печной трубой. Сооружения давно лишились краски, пахли мочой и плесенью, а иногда и мертвечиной. Ванесса не смела приближаться к ним, искала те пути, где этих домов не видно за многочисленными деревьями густого леса. Оба спускались с холма к реке, мыли ноги, пили прозрачную воду, которая имела такую низкую температуру, что зубы ныли почти минуту, но чувство жажды помогало не замечать эти неприятные ощущения, давало напиться вдоволь. Сегодня в реке лежало несколько волков. Все до единого погрузили свои мордочки в воду и выглядели так, словно мирно дремлют. Но Петр знал, что их тела лишились жизни: он не слышал их дыхания, учащенного пульса, не видел движения хвоста и ушей. Они замерли в одной позе и медленно уползали в сторону из-за течения реки. Ванесса подошла к ним и дотронулась до их головы, прислушалась, слегка погладила одного из них по спине. — Они умерли без боли. И в одно мгновение, — задумчиво прошептала она и грузно вздохнула. — Как такое возможно, братец? Девушка встала и внимательно осмотрела местность. — Помоги мне. Нужно их оттащить от воды. Тела животных были, к большому удивлению, легкими. Каждый из волков напоминал высушенный на солнце плод. Их животы впали, а лапы оказались настолько худыми, что мальчик боялся, что те попросту сломаются от малейшего воздействия на них. Ванесса предположила, что волки не ели длительное время, но сама же не поверила своим словам. Лес был полон жизни. Волки просто не могли не найти добычу, они не выглядели пожилыми, их тела имели совершенно здоровый облик, если не считать чрезмерную худобу. Но что-то все же погубило их, высосало из невинных существ всю жизнь, до последней капли. — Это семья, Петр, — прошептала Ванесса. — Самка, самец и их ребенок, уже заметно окрепший. Самец шел впереди, за ним самка, а следом плелся детеныш. А теперь их нет. Целой семьи. Она понурила голову и поджала губы. Ванесса скорбела, хоть и не пыталась показывать эмоции. Петр же не ощущал ничего, только удивление от произошедшего. Это было странно, очень странно: видеть смерть и воспринимать ее так спокойно. Неужели животные те, кто не мог пробудить в нем хоть что-то, что напоминает чувства к людям? Он не знал ответа на этот вопрос и опасался, что никогда не узнает, так как безразличие к смерти целой семьи волков переливалось через края. Сквозь журчание реки донесся едва заметный треск, какой может возникнуть от чьи-то шагов. Ванесса этого не услышала, поэтому осталась невозмутимой и продолжала печальными глазами изучать тела волков. Петр же оглянулся и стал искать того, кто нарушил тишину этого места. Возможно, это было дикое животные, учуявшее запах мертвой плоти. Но шаги были осторожными, изучали каждый клочок земли и имели талант бесследно исчезать на пару секунд. Чуть погодя среди деревьев Петр рассмотрел рыжие локоны, те имели такую длину, что, фактически, волочились по земле и собирали пожухлые листья. Незнакомка остановилась, Петр почувствовал ее взгляд на себе. Но не мог найти ее лица, ведь оно старательно пряталось за густой растительностью. Женщина долго наблюдала за ними, меняла местоположение, замирала и вновь продолжала свой бесшумный бег. Она не пыталась приблизиться, изучала издалека. — Нам надо идти, — Ванесса будто тоже учуяла чужое присутствие и резко поднялась с земли. — До литургии осталось совсем немного. Нам нельзя опаздывать. Святой отец будет в ярости. Его нельзя расстраивать. Ты же помнишь это? — Да, — послушно кивнул мальчик и еще раз посмотрел назад, где пару мгновений назад стояла рыжеволосая женщина и неотрывно смотрела на них. Но позади никого не было. Незнакомка исчезла.

***

Ванесса спотыкалась, ее ноги совсем обессилели и требовали незамедлительного отдыха. Девушка после каждых пройденных сотен метров останавливалась, обхватывала крохотными ладонями свои колени, спускалась к ступням, тяжело дышала, а после лучезарно улыбалась брату и продолжала шествие по густой роще. Ее платье помокрело, от дождя, от усилившегося потоотделения, но совершенно никак не пахло, напрочь лишилось этого качества, хотя еще в их доме ткань издавала приятные запахи, красивые, как у луговых цветов. Ванесса имела на лице отпечаток усталости и застывшего страха; брови опустились к векам, почти касались ресниц, уголки губ устремились вниз, как если бы улыбка решила перевернуться вверх дном. В обычное время Петр посчитал бы это выражение лица нелепым, может даже забавным, посмеялся бы, пустил какую-нибудь колкую шутку. Но не сейчас. Он видел и на своем лице такие же эмоции, и они ничуть не отличались от тех, что можно было наблюдать на его старшей сестре. Мальчик взял ее за руку. Та возражать не стала. Но в этот раз не улыбнулась, даже не посмотрела на брата. Просто сжала его пальцы в своих, но с некой вялостью, как у дряхлого старика. Тропинка резко поднялась в гору, стала каменистой и скользкой из-за обилия дождевой воды здесь. Солнце съел мрак, даже не подавившись. Наступили дневные сумерки, краски облила смуглая синева. Позади доносились торопливые раскаты грома: один сменял другой, не чувствуя усталости. Дождь на мгновение застыл, собрался в легкий туманный поток, что рваными облаками скользил вниз по склону, собирался в плотную и непроходимую субстанцию. Петр боялся смотреть вниз, там исчезло все: лес, трава, дым из печных труб, даже взмахи крыльев птиц. Была только белесая гладь туманного озера, что затопил весь остров — и только холмы продолжали бороться и оставались видимыми как в самую ясную погоду. Мальчик чихнул, чем вызвал недовольство местной фауны. Заорали пожилые вороны, сидевшие на ветвях тут и там. Их седое оперение засыпало всю землю, как осенние листья. И сейчас, после их крика, перья взмыли ввысь и стали кружить над головами Ванессы и Петра. А мальчику оставалось только чихать, когда одно из перьев подходит к нему слишком близко. Он редко ходил по этой тропе, и радовался этому событию сильнее других. Не потому, что ему нравилось это место, его чистый воздух, ровные низкорослые деревья и абсолютно лишенные колючести кустарники, гладкая, будто стриженная, трава, что была зеленой круглый год и выглядывала даже из-под толстых слоев снега. Петр помнил, что в конце всегда стоял храм, а поодаль от него новое кладбище, где были похоронены те, кто погиб во время пожара. События того дня дошли до мальчика в виде рассказов, да и они больше походили на слухи, чем на быль. Петр старался в это верить, верил так, как служители верили в Библию. На закате вспыхнула конюшня на заднем дворе часовни. Огонь распространялся быстро, съедал сухую древесину, не пережевывая. Часовня обгорела полностью. Те, кто находился внутри, не имели никаких шансов выбраться без последствий. Кровля обрушилась, и большая часть прихожан была либо погребена под обломками, либо задохнулась от дыма. Те, кому повезло, больше никогда не разговаривали. Святой отец называл их мучениками, приравнивал к святым и часто обращал свои молитвы именно к ним, полагая, что Господь дал им некие знания, подарив право на жизнь. Господь их выбрал. И теперь они несут знания, весть с мира, который никто не может увидеть и познать в облике живого. Никто не знал, кто устроил поджог. Виновного не искали, все списывали на дьявольские потехи. Старую часовню разобрали, на ее месте возвели новую, чуть поменьше, но такую, чтобы было видно даже с самого дальнего холма. И плотники сумели воплотить свои идеи в реальность. Часовня действительно была отовсюду, даже посреди густого леса. Она всегда смотрела на шедшего откуда-то сверху, следила за каждым его шагом и призывала направиться к ней, стать частью ее семьи. Ванесса говорила, что их семья — служители церкви, ее прихожане. Настаивала, чтобы брат не имел иного мнения на этот счет. Петр же пытался вспомнить ту семью, что произвела его на свет, дала ему тело и право на жизнь. Эти люди, дряхлые, высохшие под палящим солнцем, жили при церкви. Всегда молчали, копались в земле, пугливо и растерянно смотрели по сторонам. Петр не знал их голоса, прикосновений, лишь наблюдал за ними издалека, пытался представить, что было бы, если бы они заметили мальчика, своего родного сына. Но они не видели его. Смотрели сквозь. Чуть погодя Святой отец запретил ему приближаться к ним. И с тех пор он их не видел. Эти люди просто исчезли. — Ты тоже видела их? — спрашивал Петр сестру в редкие моменты. — Наших родителей. — Да. Однажды они назвали мое имя. У мамы был приятный голос и улыбка. Я часто вспоминаю ее и пытаюсь понять, что сотворило с ней такое, что заставило лишиться голоса. Они были первыми, кого прихожане осмелились назвать мучениками. Никто так и не узнал, что с ними произошло. Их разум просто отключился, они перестали понимать мир, превратились в детей. Возможно, их уже нет, а может и есть. Но меня это практически не волнует. Я их не знала. И не пыталась узнать.

***

У часовни — скопление людей. Каждым был одет в черные одеяния, покорно опускал голову и что-то шептал с мольбой в голосе. Некоторые осмелились опуститься на колени, кто-то же тихо, почти беззвучно плакал. Даже самые молодые лица казались морщинистыми, их тела высохли до болезненной худобы. Свободная ткань не скрывала под собой костлявые тела, передавала всю дрожь костей при малейшем дуновении ветра. Свинец разъел небеса, дневной свет потускнел, преобразив раннее утро в поздний вечер. Петр ощущал мороз на гусиной коже, его одежда полностью намокла от разразившегося ливня и осела на коже и вызывала ощущения, словно она какая-то вытащенная из болота вязкая грязь, смешанная с водорослями. Никто не замечал непогоду, каждый из присутствующих стоял, направлял к Всевышнему свои просьбы и пожелания через ладони, прижатые друг к другу у кончика носа. Петр посмотрел на Ванессу. И увидел в ее глазах безразличие. Она не молилась, ее не пугал сердитый взгляд нескольких священников, которые сквозь свою молитву глазели на нее исподлобья. Молчаливым состояние она призывала брата последовать за ее примером, не склонять голову, не прижимать повернутые ребром ладони к лицу. Петр слушался, но чувствовал, что поступает скверно, и его пугали собственные действия, потому что не желал ощущать на себе колючие взгляды окружающих. Но они с сестрой не были единственными, кто не посмел приступить к молитве. Поблизости стояла женщина в крупном плаще с капюшоном. Ее лица не было видно, но прослеживалась самодовольная улыбка и пряди длинных рыжих волос, что не думали намокать от поцелуев дождливой погоды. Женщина видела на себе взгляд мальчика, отчего заулыбалась сильнее. Она посмотрела на свои посиневшие от холода пальцы, потеребила их и, повернувшись к Петру спиной, зашагала прочь. Эту особу словно никто не видел. Она плыла сквозь толпу, как ветер, задевала плащи, цеплялась чужих рук, но ни один не оторвался от молитвы. Для остальных эта женщина была невидимой. И только Ванесса смотрела на нее вместе с братом. И нарисовала на лице приветливую улыбку. Она была рада видеть эту особу. Петр хотел было спросить сестру о ней, но увидел быстро приближающегося к ним со стороны леса Святого отца. Тот выглядел неважно в этот день. Волосы растрепаны усилившимся ветром и слиплись от влаги, а щетина уже стала переходить в самую настоящую бороду, отчего его юность моментально улетучилась. — Пойдем, — приказал он и схватил Ванессу за ладонь и потянул девушку за собой. Та ахнула и испуганно оглянулась по сторонам. Петр боязно отошел на пару шагов назад и невольно сжал в правой руке четки, хотя даже не представлял, чем те могли ему в данной обстановке помочь. Ванесса приглушенно кричала, сопротивлялась, но чрезмерная настойчивость священника принудила ее покорно последовать за ним. Петру же повелели оставаться здесь и ждать начала литургии. Он не стал спорить. Подобные сцены между его сестрой и этим мужчиной случались настолько часто, что Петр попросту стал их игнорировать, воспринимал чем-то безобидным и обыденным. Святой отец не стал уводить девушку слишком далеко. Она осталась в поле зрения младшего брата. Ни один из прихожан не заметил криков девушки, ее отчаянных стонов. Пару раз она споткнулась и упала, но Святой отец в грубой форме поднимал ее, обхватив руками тонкую талию, и тащил дальше. Они остановились у самого леса, где тень от деревьев смогла скрыть их искривленные от эмоций лица. Их голоса растворились в шелесте дождя и поредевших раскатов грома. Но Петр знал, что они кричали, настолько громко, что срывали голоса. Петр вздрогнул, когда рука мужчины вонзилась в живот Ванессы по подобию лезвия сабли. Мужчина повторил удар несколько раз и ни один удар не оказался слабее предшествующего. Девушка сгибалась от боли, складывалась, как книга, но Святой отец каждый раз раскрывал ее, поднимал и повторял свое движение до тех пор, когда Ванесса не сумела подняться на ноги даже при помощи мужской физической силы. После этого Святой отец оставил ее и затопал в сторону часовни. Раздался звон колоколов. Петр посмотрел на Ванессу еще раз. Та так и не поднялась. Ее хрупкое тело покоилось на земле и собирало на себе ледяную небесную воду. Мальчик не сразу заметил, что бежит в ее сторону, выкрикивает имя, плачет и даже не пытается вытереть слезы. Он впервые ощутил злость и одновременно страх от увиденного. Это были настолько необычные и чуждые чувства, что от них имелась возможность без каких-либо трудностей захлебнуться. Что с ней сделал Святой отец? Почему причинил его сестре такую боль? Отчего так спокойно идет и даже не оглядывается? Колокола вопили, молитвы приняли облик хоровой песни. Тишина тотчас же оказалась умерщвлена. Но мальчик слышал только слабые стоны сестры. Она с грустью неописуемой силы смотрела на брата и протягивала в его сторону руку, но не из-за желания подняться с его помощью, а ради жажды просто прикоснуться к мальчику. — Что он сделал с тобой? — зашептал Петр и схватил ее пальцы и запер в своих так крепко, насколько это возможно. Тело девушки было горячим, но вот пальцы ледяными, как поверхность свежего льда. Ванесса дрожала и прижимала свободную руку к животу. Ее ноги были раздвинуты, а подол платья чуть приподнят, отчего большая часть ног оказалась обнажена. По внутренним частям бедер струилась алая жидкость, смешивалась с дождем и оседала на мягкой траве. Кровь вытекала из организма девушки медленно, слишком лениво, но в очень больших количествах. Петр завороженно смотрел на это и просто замер в полном непонимании. Он не знал, что следовало делать, а равнодушный взгляд сестры лишь усиливал это непонимание. — Не волнуйся. Это должно было случиться, — произнесла Ванесса и скрыла свои измаранные кровью ножки под платьем. — И это случилось… Петр ощутил чужой взгляд на себе. Повернув голову, увидел ту самую особу с копной рыжих волос. Она смотрела на него своими поразительно красивыми глазами, излучала спокойствие и доброжелательность. Ее не пугало состояние Ванессы, женщина видела в этой картине что-то простое, что не требует дальнейших разбирательств и каких-то обсуждений. Его сестра тоже глядела на ее высокую фигуру. Но без какого-либо удивления. Будто ожидала ее появления.