***
На столе стояли крохотные часы и издавали солдатские тихи, минуты шагали по твердой мостовой, разрезали носком сапога крохотные секунды, не оставляли им ни малейшего шанса на выживание. Вика глазела на них, вычисляла, сколько она здесь уже находится. Она помнила, что короткая стрелка в самом начале находилась на цифре пять, сейчас же та стремится к отметке с цифрой семь. Прошло приблизительно полтора часа, мизерный миг, но размазанный по целой вечности. Здесь были дешевые обои синего цвета с редкими черными полосами, которые шли перпендикулярно полу. Обои поклеили криво, в спешке, поэтому некоторые полосы, возможно, когда-то пересекутся между собой, уничтожат законы геометрии в клочья. Через пятнадцать минут зашел мужчина. Лысый, пожилой, с недовольным лицом. Одет хорошо, рубашка гладкая и блестит от чистоты, будто хвастается этим. Он держал поднос с пластиковым стаканчиком, в котором бултыхался кофе из пакетика с сухими сливками. Кофе пах отвратительно, даже с нескольких метров. Вряд ли Вика станет пить это. Но такая забота о ней немного успокоила. Значит, о ее нахождении здесь все еще помнят и таким вот жестом намекают, что в скором времени кто-то сюда войдет и поговорит с ней. Вика не знала, что ей скажут, как попытаются объясниться. Она прокручивала в голове пейзажи, что мелькали за тонированным стеклом внедорожника пару часов назад. Они покинули город, пересекли проселочную дорогу, вырытую в огромной безжизненной степи. В конце стояло приземистое строение из бетона, без сложных форм и закругленностей. Обычные кубы, понатыканные в землю. А на плоских крышах сети из толстых проводов, чуть погнутые от ветра антенны с мигающими красными огоньками на концах и несколько крупных спутниковых тарелок. С виду традиционная военная база, а может государственное учреждение, куда обычного человека без приглашения вряд ли пустят. Все говорило о том, что основные помещения находятся под землей. Весь этот комплекс — айсберг, перед глазами лишь малая его часть. Между одинаковыми корпусами — редкая техника: в основном, внедорожники, на одном из которых Вику сюда и доставили. Их сопроводили четверо мужчин, которые у входа проверили у прибывших документы и только потом позволили пройти дальше. Вику будто никто не замечал. Ее не трогали, не осматривали. Она спокойно шла по территории базы, анализировала все лица и пыталась найти хотя бы одну эмоцию. Но все были угрюмы, даже бровью не повели. Далее следовали коридоры: один — копия другого. Белые стены, металлические двери с электронными замками, светодиодные тусклые лампы. В таком месте легко схватить приступ паники, ощутить головокружение и тошноту. Здесь все кружится перед тобой, как на карусели. Стены спускаются под небольшим наклоном. Нет ни ступеней, ни лифтов. Только пересекающиеся рукава из бетона и металла. Виктория слышала шум техники, множество голосов, тихие крики и стоны. Она не желала смотреть на своих сопровождающих, на эти одинаковые стены и двери. Потому что боялась. Руки тряслись, ладони вспотели, мочевой пузырь напомнил о себе, а язык рассох от недостатка влаги. Легкие сжались, тело одолело ложное чувство удушения. Но вдохнуть воздух она даже не пыталась. Вряд ли ее тронут, остановят, если та решит сбежать. Но Вика не верила в абсолютную безопасность. В любой момент вернется звук сирены, и эти невозмутимые лица исказятся от голодной ярости. С одной стороны, она согласилась приехать сюда, потому что поверила в слова того приятного на вид мужчины в белом костюме в обтяжку из модного журнала для гомосексуалистов. Он знал, как все закончить, где находится место, куда угроза не посмеется заглянуть. Но с другой, она не верила, что и здесь не случится то, что происходило вот уже множество раз. Сначала все меркнет, искажается, как в кривом зеркале, а после наступает полное безумие: мир рассыпается, люди теряют разум и бросаются друг на друга в голодном припадке, без зазрения совести отрывают от каждого встречного куски плоти при помощи обычных зубов, и их аппетиту нет равных, они будут поедать себе подобных до тех пор, пока не останется только один и не начнет трапезничать самим собой. Она до сих пор та девочка в подсобном помещении, на ее коже следы от зубов, одежда мокрая от пота и крови. На нее смотрит парень с прелестными глазами, надевает один из ее наушников. И оба в состоянии экстаза слушают песню Билли Айлиш «lovely»: Оу, надеюсь, когда-нибудь я смогу выбраться отсюда, Даже если это займёт всю ночь или сто лет. Мне нужно найти место, где я смогу спрятаться, но я не могу найти такое поблизости. Я хочу почувствовать себя живой, снаружи я не могу бороться со своим страхом. Разве это не прекрасно? Я совсем одна. Моё сердце хрупкое, как стекло, моя голова тяжела, как камень. Разорви меня на кусочки, от меня остались лишь кожа до кости. Здравствуй, добро пожаловать домой. Вика улыбнулась и пронаблюдала, как стрелка часов продолжила свой парадный марш по площади времени. Кофе уже остыл, перестал пахнуть. Пенка от сухих сливок растаяла, оставив после себя лишь пару маленьких пузырьков карамельного оттенка. Рядом стоял пустой стакан из-под воды. Его она осушила еще в первые минуты своего нахождения здесь. После сходила в туалет, который находился недалеко от этой комнаты, нужно было лишь завернуть в соседний коридор и пройти еще три двери. Никто не ограничивал ее передвижения. Скорее всего, она могла изучить здесь все, но девушка не желала это делать. Здесь каждый предмет выглядел одинаковым, поэтому без сопровождения без проблем заблудишься. Да и к тому же она ждала, когда с ней поговорят. Гуляя по коридорам, она не получит того, ради чего согласилась сюда приехать. Ответы. В туалете она умылась, над раковиной в шкафу нашла пакетик с одноразовой расческой, причесалась, ополоснула лицо, не слишком громко высморкалась, пописала, поглядела на себя в зеркало несколько минут, повторила умывание. Ее ресницы без туши казались чуть более редкими, чем обычно, но искусственный пигмент так и не смылся с них до конца, как и водостойкая подводка, все это в сумме с припухлостями и темными кругами от усталости создавали на лице девушки маску болезненности. Она потрогала волосы. Те были чуть грязными, но только от пыли и паутины. Вика так давно не видела себя такой. Без рыжих и платиновых прядей она выглядела просто, но не менее ярко. Темный цвет подчеркивал яркие черты лица: миндалевидные глаза, аккуратный нос с широкой чуть веснушчатой спинкой, длинный рот с вздернутой верхней губой и вечно поджатой, будто специально, нижней. Она не считала себя красавицей, но и не видела в себе дурнушку. Мужчины любили ее внешний вид, возбуждались от ее худобы и не стеснялись об этом говорить прямо, вне электронных писем. Но собой она никогда не любовалась, даже не имела альбома фотографий в социальных сетях. Она видела в себе что-то стандартное, что есть у каждой обычной девушки, которая не вызывает ни у кого отвращения или сердечных приступов. Вот только сейчас она не была стандартной. Девушка в зеркале лишь обертка. То, что родилось внутри, вырвало ее из толпы, откуда она не решалась выйти ни на минуту. Это вызывало больше страха, чем какого-то трепета или легкого восхищения. Она не знала, что она такое теперь. Рука потянулась к одноразовой расческе, но не коснулась ее. Пластиковый предмет сам приблизился к пальцам: поднялся над раковиной, пролетел немного и плавно опустился на ладонь Виктории. Она сжала расческу что есть силы. Ей не надо было утруждать себя, чтобы проделать этот фокус. Лишь желание, чтобы это произошло. Вытяни руку и представь, что это уже случилось. А дальше все происходит само собой. Вот только в конце наступает утомление, сильное, как после трудного будничного дня. Чем сильнее желание, тем меньше сил остается в конце. Вика старалась это правило учесть и помнить о нем всегда. «Возможно, я еще слаба, и нужны тренировки… Вот только хочешь ли ты это продолжать? Считаешь ли нормальным эти изменения в себе? Если есть способ избавиться от этих сил, согласишься ли ты на это?» Она нахмурила брови и отодвинула лицо от зеркала. Нет, она ошиблась. Она больше не та девочка в подсобном помещении. Это другой человек. С похожими мыслями, целями. Но с другим видением мира. Этот человек повидал слишком много, чтобы оставаться испуганной крохой с играющей музыкой в наушниках. Сейчас она слишком спокойна в критической ситуации. За этими стенами происходит что-то плохое, но это не вызывает того волнения, которое должно быть. Да, ее колени трясутся, дыхание сбито, а сердце упало к ногам. Но это не тот страх. Вовсе нет. Он простой, слишком простой. Это не животный ужас. Не панические атаки от каждого шороха. Это беспокойство, которое есть всегда в незнакомых ситуациях. Но это беспокойство она могла контролировать, ее мысли были собраны и расставлены по местам. Она сжала и разжала кулак, снова посмотрела на часы на столике. Прошло тридцать минут с тех пор, как ей принесли кофе. Девушка походила по комнате, изучила качество поклейки обоев и оторвала пару лоскутков от них, после чего смяла и выбросила в стаканчик с бодрящим напитком. Ветер за окном не утихал ни на минуту. Она представляла, как провода извиваются, словно сердитые змеи, запутываются в морские узлы, отчего создаются помехи в электропитании здания: несколько раз лампы меркли, погружая комнату и бесчисленные коридоры в подсвеченный красным мрак. От воя непогоды было не по себе, но Вика успела к этому привыкнуть за то время, что она отсиживается здесь и чего-то ждет непрерывно. Нечто ударило по закрытому жалюзи стеклу. Возможно, ветка. А может одна из антенн сорвалась со своего места. Вике было все равно. Она смотрела на часы и гадала, сколько минут ей осталось быть здесь одной. Вряд ли слишком много. Ее кофе уже холодный. И действительно. Дверь открылась совсем скоро. И в тот же миг ветер погасил верхний свет. Лишь на долю секунды, но этого хватило, чтобы между присутствующим и вошедшим возникло первое недопонимание. Они не видели лиц друг друга, не знали мыслей. Бесформенные силуэты в красном свечении. Когда же лампы снова зажглись, а ветер в очередной раз что-то швырнул в окно, вошедший уверенной походкой направился к столу и опустился на свободный стул. Вика видела перед собой женщину в строгом костюме бледно-болотного оттенка. Вполне спелая наружность: не слишком молодая, но и до старости еще шагать и шагать через русло быстрой реки, не имея с собой ни лодки, ни даже плота на крайний случай. Собранные волосы в пучок пахли гелем для укладки. Женщина потерла указательным пальцем внутренний уголок лишенного косметики глаза, после поставила на стол крохотную дешевую сумку и достала оттуда очки, повесила их на нос и внимательно взглянула на Вику своим вдумчивым и чем-то расстроенным взглядом. Виктория ощутила себя провинившейся школьницей в кабинете директора. А эта женщина уж очень сильно походила на главу средней школы. Не хватало только более угрюмого взгляда с ее стороны. Да и для директора она слишком интересная женщина: правильная здоровая худоба, длинные ноги, обернутые в телесного цвета колготки, минимум макияжа и омерзительных духов. Устаревший, но притягательный образ. Для директора школы не подходит. Даже для самой доброй учительницы. На ее пиджаке висел бейдж с именем. Степанова Анна. Простое и банальное имя, не пугает, не вызывает вопросов. — Здравствуй, Виктория. Как ты себя чувствуешь? — ее тон был ровным, без лишних эмоций и наигранной заботы: такому голосу лучше верится. — Я слишком долго ждала вас, — пожала плечами та и положила нога на ногу. — Не спрашивайте, как я. Вам должно быть и так ясно. Ничего хорошего не испытываю после пережитого. Меня едва не убили, и я увидела некое дерьмо, извините за выражение. А сейчас сижу в непонятном месте и жду непонятно чего. Мою подругу держат в одном из коридоров, а мне даже не дали с ней увидеться по приезде. Наградили только ужасным кофе. — Это латте, — улыбнулась та, прищурив свои темно-зеленые глаза. — Еще хуже, — прыснула Вика и вольно вздохнула, высвободив весь накопившийся в ней воздух. — Если офисные крысы, вроде вас, пьют такое, то мне вас жаль. Это не грубость. Это правда. — Я хочу с тобой поговорить на очень, как бы это сказать, щекотливую тему. Она касается твоего отца. Последнее слова заставило Вику напрячься и похолодеть от макушки до пят. — Что случилось между вами пару дней назад? Расскажи, — Анна задала этот вопрос так спокойно, будто хотела выведать у Вики обычные сплетни. — Не буду таить от тебя. Его нашли без признаков жизни в вашей общей квартире приблизительно в семь часов вечера. Полицию вызвала его сожительница. Но она не смогла ничего рассказать. Упомянула лишь, что твой отец сильно повздорил с тобой, а потом… упал. И получил травмы головы, которые не были совместимы с… — Анна замолкла и с выжиданием посмотрела на девушку напротив. Вика напрягла лицо, губы задрожали, ресницы стали влажными. Знала ли она, что ей это скажут? Скорее да, чем нет. Девушка снова нарисовала в голове облик отца, его отлетевшее на пару метров от нее тело. Он лежал на полу без движений. Без крови. А она не ощутила в тот момент ничего такого, что должна испытывать дочь к отцу. И сейчас эта информация о его смерти пронеслась по ней вторичным вихрем, без разрушительных последствий. Она заплакала, прижала тыльную сторону ладони к кончику носа, закивала головой. Да, она знает, что произошло. Все это время знала. И сейчас из нее выходили эмоции, которые она не выпустила из себя раньше. Боль ушла, а слезы пришли только в этот момент, когда стрелки часов остановились на семи часах вечера. Анна протянула ей платок, достала из сумочки бутылку с водой, наполнила жидкостью пустующий стакан. Вика вылила в себя воду до последней капли, всхлипнула, вытерла влагу с носа пальцами и принялась быстро кивать, соглашаться с действительностью. — Да, да, — шептала она. — Это я. Я сделала это. — Ты здесь, потому что нуждаешься в помощи. И ты ее получишь, если поможешь нам. Ты ни в чем не виновата. Я лишь хочу понять, что заставило такого скромного и терпеливого человека пойти против дочери, которой, в свою очередь, пришлось защищаться всеми силами? — Вы знаете, что. Эта сирена… Эта гребаная сирена... Мой отец был слабым. Очень слабым. И физически, и душевно. Моя мать была единственной, кто всю его жизнь не давала ему рассыпаться. Но… когда она ушла… он развалился. И лишился целостности. Остались лишь осколки. Но я была для него всем. И он любил меня. Я это знаю. И то, что с ним произошло… Я скажу лишь, что это не мог быть он. На меня напало нечто в его обличии, — голос Вики дрожал, но был озлобленным, почти рычал, как загнанный зверь. — Я тебя услышала, — кивнула Анна и стала что-то записывать в свой блокнот. — Что вы пишете? — вскрикнула Вика и стала вытирать слезы, растирая кожу вокруг глаз до царапин. — Ты должна понять, что твоей вины здесь нет. Ты — жертва. И здесь все готовы тебе оказать поддержку и дать помощь. Поэтому будь сдержанной. Никому не показывай свои эмоции. Эмоции в твоем случае могут быть опасными. И тебе решать, кем ты станешь: жертвой, которой нужна защита, или же опасностью, которую следует устранить. — Я не считаю себя жертвой. И не считаю опасностью. Я не буду сидеть здесь и ждать, когда мне что-то скажут, а потом мои слова запишут в блокнот. Я хочу, чтобы мне ответили: что будет дальше? — Скоро придет человек. Он сопроводит тебя к твоей подруге, где вы сможете поесть и поспать. Что будет дальше, мне неизвестно. Прости меня, — она поднялась со стула, собрала свои вещи, аккуратно сложила их в свою сумочку и без каких-либо дополнительных слов и переглядываний направилась к выходу. Вика проводила ее изнеможенным взглядом, после чего понурила голову и сжала ее руками. Она не боялась этого места. Она боялась себя. — Я убила отца. Хотела этого или нет. Но он мертв, в этом мире и в другом. И альтернативного варианта не будет. *** Анна вошла в тесную комнатушку, где единственной мебелью был кофейный столик с парой стульев, а поблизости от них — автомат с холодными напитками. Она подошла к аппарату, заказала себе апельсиновый сок, дождалась, пока оранжевая жидкость заполнит пластиковый стаканчик, после чего жадно осушила его. Внутри все ходило ходунами, она больше не скрывала своей нервозности в полном уединении. Лампы загудели, будто спрашивали, что женщину беспокоило. Но она молчаливо поглядела на них и ничего не сказала, лишь покачала головой и устало села за столик. Поставила перед собой пустой стаканчик, поглядела на него, а потом резко смяла и выбросила в стоявшее возле автомата неприметное мусорное ведро. Затем Анна положила сумочку на гладкую поверхность стола, порылась в ней, обнаружила телефон. Немного потянула время, что-то обдумывая. Не решалась включить устройство, позвонить кому-то, но знала, что это необходимо в данный момент. В конце концов она вывела смартфон из спящего режима, набрала чей-то номер и приложила телефон к уху. Раздались гудки. Анна застучала ноготками по столу, громко, будто надеялась, что это позволит заглушить ее предстоящий разговор от тех, кто любит подслушивать. — Анна? — раздался мужской голос. — Игорь, — выдохнула та с облегчением и потерла переносицу. — Она здесь. Напугана. Ничего не понимает. Но держится. Считаю, что сейчас за нее не следует беспокоиться. Как у тебя дела? — Ванесса написала сообщение. Скоро они будут в Торжке, обещали добраться туда до рассвета. Сказала, что возникли какие-то непредвиденные сюрпризы, но не вдалась в подробности. Стараемся следовать плану. — Сообщи мне, когда что-то узнаешь, — завершила вызов та и быстро убрала телефон в сумку. Она задумчиво посмотрела в сторону. Следовать плану. Ни шага в сторону.***
Дверная ручка опустилась вниз с напрягшим барабанные перепонки скрипом. Это произошло через десять с четвертью минут после той дамочки в старомодном офисном костюме. Вика была так глубоко погружена в свою тоску, что не заметила того факта, что омерзительный латте из пакетика оказался в ее желудке. Губы слиплись от сахара, а жажда и сонливость лишь усилились. Но это было меньшее из зол. Худшее, что сейчас с ней было, трудно описать словами. Это напоминает нанесение увечий самой себе тупым предметом в надежде получить открытые раны, которые порадуют фонтаном крови. И она никогда бы не подумала, что может быть так больно от мыслей, обыкновенных, черт возьми, мыслей. Она не в состоянии забыть облик отца. Он был всюду, как туман на улице, от которого никуда не деться, как вода, внутри которой находишься. Это высохшее молчаливое тело с густой растительностью на лице, его лысеющий неправильной формы череп, сломанный нос. Он никогда не был красивым, и алкоголь забрал остатки той симпатичности, что у него имелась ранее. На него трудно было смотреть дольше минуты. Он умирал, медленно, без боли. С каждый годом его вес стремился к нулю, а эмоции исчезали следом. Вика не помнила, когда в последний раз слышала от него хотя бы словечко. Его разум передавался через уста сожительницы, а та, в свою очередь, скрашивала слова алкоголика своими собственными метафорами и эпитетами в стиле самой последней стервы. Девушка думала над тем, смогла бы она точно так же убить эту женщину и что бы почувствовала в итоге от содеянного? Корила бы себе так, как корит себя за смерть родного отца? Она на секунду закрыла глаза и представила, как прижимает эту огромную тушу с обвисшими сиськами и тремя сальными подбородками к стене. Та катается по гладкой вертикальной поверхности. Визжит, плачет. Туш и накладные ресницы стекают по щекам вместе со слезами, перемешиваются со слоем тонального крема и румян. Вика просто стоит и смотрит. Нужно только думать о том, что хочешь. Вот невидимая гигантская рука надавливает на ее туловище, женщина вдыхает из последних сил воздух, но кислород не доходит до легких в полном объеме. Та делает еще попытку. Все тщетно. Сожительница отца перестает плакать. Лишь пытается дышать. Вика представляет кровь. Размазанную по стене. Стекающую вниз. Девушка ощущает этот запах. Глаза женщины вылезают из орбит, сосуды на них полопались, создали сеточку из различных оттенков, начиная от бледно-розового и заканчивая лютым бордовым. Из кухни по воздуху летят кухонные ножи, осторожно подлетают к сожительнице отца, кивают в знак приветствия. А потом один за другим вонзаются в огромную человеческую плоть. Первый нож попал в середину живота, второй между ребер, третий, последний, находит свое пристанище в горле, чуть ниже подбородка. Все три вошли в кожу так легко, так плавно, что могло бы показаться, что они проникли в чуть подтаявшее сливочное масло. Женщина больше не кричит, не плачет, не дышит. Просто смотрит на Вику, удивленно, с застывшим вопросом. А за спиной сожительницы отца расползается облако красной жидкости, пропитывает черствые обои, вгрызается в стены и хвастается собой перед соседями. Входная дверь открылась. Вошла ангельской привлекательности особа в плаще поистине небесного белого цвета. Рыжие волосы катастрофически длинные, и, чтобы хоть как-то с ними справиться, женщина собрала их в сложную объемную прическу, но часть прядей все же выбилась, и те по-детски игриво раскачивались при малейшем движении их обладательницы. — Марена, — прошептала Вика и улыбнулась вошедшей красавице. Она не помнила ни дня, когда называла эту особу мамой. Просто Марена. Никак иначе. Не из-за какого-то негативного отношения — вовсе нет. Марена сама так хотела. И была настойчива. Слово «мама» в этом доме было под строгим запретом. И не было ни объяснений, ни даже намёков на них. Приходилось лишь смириться с правилом. «У меня есть имя», — говорила она. «Имя самое ценное, что у нас есть. И я не хочу, чтобы ты мне каждый раз напоминала, кем я тебе прихожусь. Я это помню всегда. Об этом помнишь ты. Верно? Поэтому только имя. Никаких прозвищ. Договорились, Виктория?» Марена повесила пальто на крючок около трюмо, поправила волосы, изучила свое изумительное лицо с легким слоем макияжа, потом вновь продемонстрировала нежную улыбку дочери. Между ними в подвешенном состоянии висело окровавленное тело сожительницы отца. Но ни одна из них не обращала на нее никакого внимания. Обе знали, что она здесь. Но они смотрели друг другу в глаза и не смели отводить взгляда ни на секунду. Никаких вопросов, ни даже крохотных слов. Но вскоре Марена все же посмотрела на истекающее кровью тело и задумчиво покачала головой, чуть прошла вперед, вытянула руку и коснулась ножа, что торчал из горла женщины. Сожительница отца в свою очередь ответила на прикосновение криком, коротким, но его хватило, чтобы Вика снова очутилась в пустой комнате со столом и двумя стульями. Она уснула, сон длился лишь миг, но этого короткого промежутка хватило, чтобы оказаться в реальности и забыть, где находишься. Но стрелки часов находились на том же месте, где были, когда Вика смотрела на них в последний раз. Неужели такое возможно? Или же она не спала вовсе, и этот сон не был сном? Сердце колотилось. Но страха не было. Дыхание ровное. Потливость отсутствовала. Перед глазами нет ни облика отца, ни окровавленной туши его сожительницы. Лишь улыбчивое лицо Марены. Она все еще стояла здесь, перед ней. Одета в короткую юбку и легкую блузку такого же белого цвета, каким обладало весеннее пальто. Улыбка на ее лице стала меньше, но излучала не меньше нежности и доброты. Вика бы все у нее спросила, все до последней капли. Но вопросов не было. Их украли у нее. Оставили только немое молчание. Вика не могла выдать ни звука. Лишь изучала улыбку этой рыжеволосой красавицы. Ручка во второй раз опустилась вниз. Дверь не поддалась. Что-то не давало гостю войти сюда. Марена посмотрела на дверь, потом на дочь, и так несколько раз. Она о чем-то думала, возможно, хотела чем-то поделиться. Но молчала. Никто в этой комнате не смел говорить. Ручка опустилась в третий раз, в четвертый, пятый. Неведомая сила держала дверь закрытой намертво, хотя замок никто не запирал. Вика посмотрела на тень, что виднелась на полу и принадлежала человеку, что желал сюда попасть. Попыталась понять, кто это может быть. Но силуэт был слишком размыт. Странно, что этот тип — наверняка мужского пола — не пытается звать Вику, кричать, как это принято в подобных ситуациях. Он просто нажимает на ручку. Спокойно толкает дверь. У него ничего не выходит. Но он не сдается. Совершает еще попытку. Через некоторое количество одинаковых манипуляций дверь наконец-таки посмела открыться. Петр удивленно осмотрел комнату, его дыхание было сбито, но быстро выровнялось. Он нашел среди скудной обстановки Викторию, что завороженно глазела куда-то в сторону и сидела в странной позе — напряженной и неестественной. Но больше всего его удивил сильный запах, принадлежавший женским духам. Он не помнил, чтобы Вика чем-то пахла при встрече с ним. Не помнил, чтобы так пахла Анна, когда пересекался с ней тридцать минут назад. Здесь был кто-то другой. И его чувства не могли лгать. Вот только камеры не показали, чтобы сюда кто-то входил или выходил, кроме Степановой и Ильдара Захарова, их престарелого мальчика на побегушках. Все перемещения Вики были отслежены. Тогда откуда взялся этот аромат? — Виктория, — прошептал Петр и посмел пересечь порог. В комнате царила стужа, и ее законно можно назвать зимней, потому что все, до чего касались глаза, было покрыто тонким слоем инея. Тепло из коридора чуть согрело маленькое помещение, но источник холода по-прежнему продолжал подавать новые порции морозной свежести. Вика замерзала, синела, лишалась жизненных оттенков, но никак на это не реагировала. Девушка находилась в состоянии транса, ничего не видела и не слышала. Петр подошел к ней, сжал плечо и тут же поморщился — настолько холодной оказалась девушка. Даже мертвецы в сравнении с ней горячие, как запеченная в углях картошка. Он потянул ее за руки, силой вытащил из комнаты. Прижал к стене, при свете ламп изучил ее лицо, глазами, руками, не стеснялся перед ее миловидными чертами, со страстью заглядывал на территорию ее ключицы и пунцовых ушных раковин. Должна была пройти половина минуты, чтобы Вика очнулась от транса. Она быстро заморгала, неправильно задышала и всеми силами демонстрировала состояние аффекта: что-то ее изумляло, выбивало из равновесия. Девушка покачнулась, и ее ноги согнулись самостоятельно. Петр успел ее подхватить и удержать на себе. Они стояли, обнявшись, глядели друг на друга. Он выглядел удивленным и задумчивым, она выдыхала пары страха и искала расширившимися ноздрями запах спокойствия. — Что ты видела? — прошептал Петр. Он сжимал ее талию, касался ребер, восхищался женственными изгибами и здоровой худобой. В обычное время парень испытал бы стыд. Но не сейчас. Вика вызывала у него удовольствие. Одним лишь своим испуганным личиком. Она была хороша собой, крепко сжимала его запястья, дышала, как во время активного полового акта, глотала сухую слюну и смотрела на него без отвращения, как на человека без единого изъяна. Из-за разницы в их росте ему пришлось напрячься, чтобы его лицо находилось выше. Частично это достигалось из-за чуть согнутых коленей Вики, но, в основном, ему приходилось приподнимать свои пятки. Петр снова уловил запах духов. Аромат перемещался, как живое существо. Он покинул комнату и теперь наблюдал за молодыми людьми чуть поодаль в коридоре. — Отведи меня к Карине, — взмолилась Вика и сжала запястье парня еще сильнее. — Я хочу ее увидеть. — Я для этого и пришел за тобой, — кивнул тот одобрительно. — Только я хочу знать, что тебя так встревожило. — Моя совесть меня гложет, — хмыкнула она. — Я убила своего отца. И теперь пытаюсь привыкнуть к этой мысли. Она врет. Петр это знал. Но Вика и сама не понимает, что видела. Или же не верит в то явление. Парень связывал ее страх с тем запахом духов. Некая гостья была здесь, и ее не видят ни камеры, ни те, кого она видеть не хочет.