Пролог
9 сентября 2016 г. в 16:34
Холодное мартовское солнышко заливало улицы своим ещё пустым, но уже многообещающим светом. Лужи от этого, конечно, не подсыхали, зато снег понемногу исчезал, оставляя после себя твёрдые наледи на земле. Так и хотелось по ним потоптаться, но мимолетная мысль о грязи и новеньких весенних ботинках зарубала идею на корню.
Весна постепенно отвоевывала позиции у зимы, которая сдаваться не хотела и порой задувала ледяными ветрами и сыпала робким таким снежком, таявшим уже через пару часов. Вот только она все равно была сильнее, ведь её упорно призывали к себе деревья, трава, живущее и птицы. Даже люди, и те ждали весну, хотя им-то разницы не было никакой. Ну, станут надевать меньше одежды да больше будут гулять. Вот и вся разница.
И все же это странное, настроение, когда внезапно хочется запеть или влюбиться, захватило и их. На скамейках появлялись вырезанные перочинным ножиком сердечки, перед подъездами размалевывали дороги красками, спеша донести свои немногословные признания адресатам. И даже бабульки у этих самых подъездов ворчали меньше. Им тоже казалось, что душа вот-вот воспарит вместе с птицами, прилетевшими с севера.
Не обошло это настроение всеобщего помешательства и молодого человека лет двадцати трёх. Он задорно шёл по аллее, насвистывая под нос сложно угадываемый мотивчик. Его мартовский холод как-то не беспокоил, и даже ледяной ветер не обжигал румяные щеки, хотя пшеничные вихры, торчащие из-под криво нахлобученной кепки, то и дело разлетались от резких порывов, грозя сорвать с головы кепку.
Он шёл по аллее, глядя радостными глазами на оживающие деревья, на детскую площадку справа, на пустую дорогу слева, и жизнь ему казалась лёгкой и спокойной. Внезапно он споткнулся и замер на месте. Он готов был на чем угодно поклясться, что на столе, за которым летними вечерами старики играют в лото и домино, он заметил смутную фигуру, кажется, женскую. Фигура мигнула и исчезла, а парень стал протирать пальцами глаза. Такой настоящей фигура была, даже будто более настоящая, чем промерзая черная земля под ногами или вон те качели… Но на столе не было никакой женщины, только три вороны долбили старую деревяшку клювами. Одна небольшая, будто еще совсем птенец, а две другие — пышные, черные, с длинными клювами.
— Да ну его, — тряхнул головой парень, поправляя кепку. — Уже вон черти что мерещится…
Сунув руки в карманы просторной куртки, он пошел дальше. Еще несколько метров его лицо омрачалось сомнением, а потом на него снова заползло это необыкновенное весеннее умиротворение. Душа вновь запела, инцидент с фигурой плавно перетек в категорию «странности», и вскоре он уже забыл, что вообще спотыкался на какой-то аллее. Парень шел дальше по своим делам и даже не подозревал, что за ним наблюдали.
Едва узкая спина, одетая в просторную куртку неопределенного серого цвета, скрылась за поворотом, вороны на столике оживились. Как одна расправили черные крылья, потянулись… И вот уже вовсе не птицы сидят на столе, а подозрительная компания, со стороны похожая на чудаковатую семью, вышедшую на прогулку.
— Фаина, ну, сколько раз тебе говорить, нельзя нам проявляться перед ним, нельзя, — ворчал низенький седой старичок в ватнике. Если приглядеться к нему, то можно было заметить, что седина в его волосах и бороде какая-то необычная, будто голубоватая, да и кожа у него не морщинистая, а скорее надтреснутая, будто засохшее тесто.
— Я и не проявлялась, — резко фыркнула та, к кому он обратился. То была эффектная черноволосая женщина в темном пальто. Губы ее были ярко алыми, а в глазах танцевал огонек. Она сидела на столе, закинув ногу на ногу, и ничуть не беспокоилась, что каблук туфли продавливает дыру в скамейке, на которую она опиралась. — Думаешь, я настолько глупая? Я знаю правила!
— Но он же тебя заметил, — укоризненно произнес старик. — Не меня, не Хаврошу, а тебя.
Фаина быстро облизнула губы, бросив краткий взгляд на старика. На девочку, сидящую на земле возле них, она старалась не смотреть. Даже ногу отодвинула, чтобы случайно ее не коснуться.
— Я знаю правила, — повторила она, и в этот раз ее голос звучал громче и жестче. — Может, это ты стал слишком стар и туп?
Борода старика возмущенно колыхнулась, а сам старик сжал руки в кулаки. Фаина только самодовольно усмехнулась, сверкая глазищами, и скорчила рожу, притворяясь старой бабкой, явно передразнивая собеседника.
— Да как ты смеешь, девчонка! — взревел тот, вскакивая на ноги. Плотный ватник мешался, притягивая старичка к земле. — Пигалица черноглазая!
Фаина засмеялась от его потешного вида и украдкой шевельнула рукой с длинными черными ногтями. Тотчас старичка окатило грязной водой из ближайшей лужи. Старик покраснел, раскалился, и вдруг пошел паром, будто вода, попав в него, просто испарялась в атмосферу.
Улыбка на лице Фаины слегка поугасла, но самодовольный вид никуда не делся. Она горделиво вскинула голову и не заметила, как с земли по скамейке ужом скользнул большой толстый червяк, разбуженный и вытащенный чьей-то неведомой волей на поверхность. Червяк, сам удивленный собственной прытью, незаметно поднялся по ноге женщины, свернулся в кольцо на ее коленях и, стоило Фаине открыть рот, сам себя катапультировал точно в открывшийся люк.
Фаина подпрыгнула, взвизгнула, вытащила червяка изо рта, разглядела, что держит между пальцев, снова завизжала. Старик зашелся в хохоте, перемежаемым похрюкиванием.
— Да я… Да я тебя… — закричала Фаина со страшным лицом.
— Да будет тебе, — донесся до нее спокойный голос снизу, — всего лишь червячок.
Фаина тут же замолчала, глядя на девочку. Та сидела на корточках и держала на руке отброшенного Фаиной толстого червяка. Он не пытался уползти с ее ладони, а будто бы заснул, успокоенный ласковым поглаживанием пальцем по тельцу. Девочка откопала другой рукой небольшую ямку в земле, подула на червяка и опустила его в ямку. Накидав сверху земли, она встала на ноги, оказавшись ростиком всего около метра.
— А тебе, Епифаний, стыдно должно быть, — строго сказала она старику. Тот сразу же скуксился, достал откуда-то большой белый платок и протянул его девочке.
— На-ка, Хаврош, вытри руки, — буркнул он. — А эта пигалица сама виновата. Сначала проявляется, потом обзывается…
— Фаина не проявлялась, — сказала Хавроша, принимая платок. С виду она казалась обычной десятилеткой с косичками и нелепой шапкой с клубничками, но на лице ее светилось такое спокойствие и умиротворение, будто бы она знала главные секреты вселенной. От ее тонкой фигурки шла такая сила, что и Фаина, и Епифаний стыдливо попрятали глаза, чувствуя себя нашкодившими котятами.
— Не проявлялась? — переспросил старичок, когда Хавроша вытерла руки и сунула платок в карман. — Но ведь…
— Он сильный, весь в деда, — просто сказала Хавроша. — Уже начал видеть сквозь мороки, а сам еще даже в силу не вступил. Орловская порода, — хмыкнула она, глядя туда, где скрылся давешний парнишка. — Помнится, когда его дед был в этом возрасте, он мог с трехсот шагов заметить любую кикимору, прикинувшуюся булавкой, а когда подучился немного, то…
— Хавроша, — мягко перебила ее Фаина. Она знала, что девочка любила пуститься с долгие пространные воспоминания, которых у нее набралось за века яркой жизни видимо-невидимо.
Хавроша моргнула, прогоняя туман памяти, который начал клубиться вокруг ее головы.
— Да, — ее детское личико стало серьезным. — Думаю, пора.
Она повернула голову к Епифанию, который при этих словах аж подпрыгнул на месте.
— Маланья? — как-то деловито отозвался он, а борода, переливаясь то синим, то зеленым, взволнованно пошла рябью.
Хавроша склонила голову на бок, размышляя.
— Пусть будет Маланья. Только скажи ей, чтобы нежно, а не как в прошлый раз, — добавила она, слегка нахмурившись.
— Конечно-конечно, так и передам, мол, Хавроша говорит, будь нежной, а не то, говорит, ласты твои бесстыжие поотрывает, — закивал словно китайский болванчик старичок.
Низко поклонившись Хавроше и показав фигу Фаине, Епифаний развернулся и прошел прямо сквозь стол. Дойдя до самой большой на детской площадке лужи, он ухнул, подпрыгнул, стукнул в воздухе коленками и провалился в лужу с легким плеском, уйдя в нее с головой. Если бы кто-нибудь посмотрел в этот момент на поверхность лужи сверху, то увидел бы на мгновение большой каменный грот с зеленоватыми стенами. Но мгновение прошло, и лужа вновь стала лужей — мелкой, грязной, с облаками, плывущими по небу в отражении.
Хавроша проводила Епифания задумчивым взглядом и посмотрела на небо. Стоило ей поднять глаза, как сквозь облако пробился лучик солнца и упал девочке на лицо. Хавроша улыбнулась, зажмурилась, наслаждаясь светом.
Фаина покосилась на небо с неприязнью. На нее оно так никогда не светило, а Хавроше стоило просто голову поднять. Ее мысли наполнила липкая вязкая зависть, и Фаина тут же отвернулась. Ей говорили, что для Хавроши ничьи мысли секретами не являются.
— Идем, — внезапно сказала девочка, делая вид, что ничего не заметила. — Нас еще ждет много дел.
Фаина спрыгнула со стола, и Хавроша взяла ее за руку. Ладошка у нее была холодная, маленькая, а пальчики словно ледышки. Фаина невольно сжала ее руку своей и почувствовала, как холод, будто живой, проникает в ее кожу и замораживает кровь.
Хавроша двинулась вперед, и Фаине ничего не оставалось, кроме как следовать за ней. Несколько метров спустя они тихо растаяли в воздухе, будто бы и не было их на детской площадке.