Осенние каникулы мистера Куинна

Осень, 2014

U2 - Ultra Violet

Мюррей Куинн проснулся за десять минут до того, как объявили о посадке рейса JFK-SNN в международном аэропорту Шэннона, что находился почти в двадцати милях от Энниса. За шесть часов, которые длился полет от Нью-Йорка до его родины-матери, старушки зеленовласой Ирландии, он успел занять себя абсолютно всем. Прочитал рекламный журнал в глянцевой обложке, заткнутый под сетку перед сидением. Сделал пометку на будущее купить водонепроницаемые часы из рекламы. Отобедал. Одной из самых важных причин, почему ему так понравился этот рейс, были подносики с разноцветными коробочками, на этикетках которых были нарисованы какие-нибудь оливки, а при вскрывании же внутри обнаруживался джем из инжира. Выпил бокал дешевого, но приятного вина. Мюррей никогда не разбирался в алкоголе, хотя честно сходил на два занятия курса дегустаторов, куда его затащил бывший парень. Мюррей знал, что есть хорошая выпивка, а есть плохая. Этого хватало в обычной жизни. Достав книгу, которую откладывал на этот полет, «Наивно. Супер» Эрленда Лу, Мюррей прикорнул на двенадцатой странице и нашел себя через два часа прижавшимся лицом к иллюминатору. За толстым стеклом уже не стелился вечный Атлантический океан, но зеленели изумрудные земли графства Клэр. Самолет миновал его скалистые берега и неумолимо приближался к пункту назначения. Мюррей рвано вдохнул, надеясь ощутить что-то особенное, но ничего особенного в надвоздушном пространстве отчизны не было. Только пассажир справа взглянул на него с неодобрением. Очевидно, решил, что у него приступ паники от приземления. Но Мюррея не волновало мнение спутника по рейсу. Меньше, чем следующие две недели, что он планировал провести в Друре, деревушке, в которой родился, вырос и которую скоропостижно покинул, променяв покой провинции на шум города, не спящего ночью, — Нью-Йорка. Беспокойство от предстоящей встречи с родными местами захлестывало. Мюррей, еще с детства планируя стать врачом, выбрал путь наименьшего сопротивления и перешел в стоматологию. Много денег, говорили ему, преданные пациенты, которые не будут названивать среди ночи, требуя выехать к себе немедленно. Конечно, так хорошо и легко было только на словах. Чтобы заработать много денег и преданных пациентов, приходилось впахивать на свою практику годы. Возможно, порой он больше терял, чем приобретал. Например, три года назад, когда умер отец, Мюррей не мог покинуть клинику, чтобы отдать ему дань уважения, и утрату переживал, копаясь в чужих кариозных ртах. А бывший, тот самый, что был поклонником вина, так и сказал, что Мюррей не оставляет их отношениям ни шанса, все глубже погружаясь в работу. Эх, видел бы он его сейчас. Летящего всего с одной маленькой сумкой через плечо, сгрузив всех пациентов на своего партнера. Мюррей откинулся затылком на подголовник сидения, рассматривая потолок салона. Вот оно. Железная птица вибрировала, входя в нижние слои тропосферы. Пассажир рядом взволнованно зажмурился и вцепился потными ладонями в колени. Мюррей затолкал за щеку лимонную карамельку, чтобы не заложило уши, и выглянул в иллюминатор. Сладкая тягучесть конфеты на какое-то время смягчила ностальгическую горечь. Когда-то он улетал из этого аэропорта и ни капли не боялся. Ни капли не жалел. Врал ли он себе тогда? Кто знает. Суматоха при разгрузке самолета ненадолго выбила Мюррея из колеи. Стараясь удержать свою сумку, он выбрался в проход и гуськом последовал за остальными. Девочка перед ним не уставала спрашивать мать, куда именно они приехали и далеко ли это от Нью-Йорка. Она была тут первый раз и хотя беспокоилась, совсем не так, как он. Каждый новый шаг сделать было труднее, чем предыдущий, а каждый глоток ирландского воздуха, проникающего через открытую дверь, дурманил, захламляя голову ненужными мыслями. Отойти от поездки и перекусить времени не оставалось. До автобуса, едущего в Друр, оставалось двадцать минут. Мюррей успел только схватить сэндвич с курицей, прежде чем их автобус прогудел, оповещая опаздывающих об отправлении. Оглядываясь в салоне, он не узнал никого из тех пассажиров, с которыми сидел рядом. На этот раз Мюррей оказался сидящим ближе к проходу, поэтому даже не мог насладиться видом за окном без вида человека рядом. Но это тоже было что-то. Выехав за пределы аэропорта, их автобус поплыл по ровной дороге, минуя бескрайние поля. Сейчас, в сентябре, они уже не были столь сочно зелеными, как весной или летом, но по сравнению с каменными джунглями, к которым привык Мюррей, казались ослепляюще яркими. Если честно, он настолько отвык от провинции, что несколько удивился отаре овец. С июня — сезона, когда их стригли — они уже отрастили дюйма полтора шерсти, но все равно выглядели куцыми по сравнению с теми комками ваты на тонких ножках, как их обычно изображают. Мюррей вспомнил, как его отец, Куинн-старший, участвовал в состязаниях по их стрижке на время год за годом, но победил всего раз. На выигранные деньги ему купили велосипед, красный, большой, совсем как у взрослых. Признаться, Куинн-старший был хитер, поскольку одалживал его у сына ничуть не реже, чем несколько раз в неделю, но Мюррей все равно был рад. У его лучшего друга, Килиана, уже был велосипед, и Мюррею ужасно надоедало сидеть на багажнике, пока они колесили по деревенской долине и берегу реки Шэннон. Ему всегда приходилось держать корзинку для пикника на руках, и это было вдвойне утомительно. И втройне обидно, потому что ему тоже хотелось крутить педали. Килиан был хорошим другом. Как-то вечером он принес свой велосипед к нему домой и сказал, что тот может кататься на нем весь день, потому что он сам будет помогать собственному отцу в столярной мастерской. А Мюррей отказался, сказав, что занят. Хотя и не признался, что на самом деле один ездить не хотел. Мюррей засмеялся, вспоминая зеленую наивность детской дружбы. Не то чтобы он не завел друзей в Нью-Йорке, но это ведь было совсем не то. Взрослая дружба была осмысленной. Ты общался там потому, что вы вместе учились в университете, или работали, или как-то были заинтересованы в делах друг друга. Не потому, что было весело вместе играть. Когда они добрались до автовокзала Друра, Мюррей не захотел брать такси, хотя пассажирка рядом уверяла, что ей нужно в то же место, а на двоих машина обойдется дешевле. Сумка у него была легкая: кроме пары комплектов одежды, планшета, подарков и кое-каких предметов гигиены, там ничего не было. Мюррей внимательно следил за дорогой. В детстве он знал каждый закоулок своей деревни и мог найти путь до дома с закрытыми глазами. Но прошло почти десять лет, он уже не был так уверен в себе и полагался не только на интуицию, но и на глаза. Погода для начала сентября и Ирландии, в принципе, была на удивление приветливой. Навскидку градусов семнадцать-восемнадцать. Солнце не пекло, но лишь золотило желтеющую листву, каменную кладку непохожих друг на друга домиков и его собственную макушку. А тепло вокруг, казалось, исходило от земли. Дорожки Друра, усеянные первым листопадом, разительно отличались от широких чистых мостовых Нью-Йорка в тротуарной плитке. Ветер сливался с шагами — и все, что можно было слышать, это шуршание хрустких листьев. Четыре часа дня, а вокруг не было ни души. Дети в школах и садах, взрослые на работе. Мюррей не собирался видеться с кем-то особенным этой осенью, поэтому и выбрал тихий сезон, когда может насладиться прелестью родных мест без назойливого люда тут и там. Ему не нравилось, что он вновь сравнивает, но в Нью-Йорке это было бы невозможно. Там постоянно кто-то где-то шатался. Куча безработных, кто по своей воле, кто по чужой. Прогуливающие подростки и непристроенные дети. Ведь Нью-Йорк — очень большой город. Совсем не Друр, где все знают всех, а население около шестисот человек. Главная достопримечательность тут — церковь, вокруг которой и выросла деревня, а немногими магазинами заправляют не владельцы мировых франшиз, а местные предприниматели, называющие их в честь своих жен. Вспомнив церковь, Мюррей остановился у сланцевой изгороди, за которой и стояла небольшая серая церквушка. Во дворике он наконец увидел людей — женщину, ухаживающую за цветами, и помогающего ей мальчика. Наверное, прихожанка с сыном. Монастыря рядом не было, чтобы можно было с утверждением сказать, будто это монахиня с министрантом вне службы. Чуть в отдалении находился дом приходского священника. Мюррей хорошо его помнил. Отец ОʼРурк, хмурый и грозный медведь снаружи, но внимательный слушатель внутри. Он умел доходчиво и терпеливо объяснять, в чем каждый раз мальчик ошибался, подсказывая, как искупить тот или иной грех. Сейчас, когда Мюррей стал взрослым, все те «грехи», так пугавшие его в то время, казались ему детскими сказками. В католическую купель Нью-Йорка — собор Святого Павла — он заглянул всего раз, и это было совсем не похоже на то, что он помнил и знал. Куча людей, большая часть которых старается отмолить свои грехи не потому, что верит, а потому, что так положено. Все нарочитое и приукрашенное. Мюррей пообещал Богу на пороге, что оставит его в сердце, пусть и не будет посещать эти выбеленные монументы католицизма, в которых ощущает себя деревенским дурачком на балу. Надо будет позднее заглянуть, навестить отца ОʼРурка. Возможно, даже покаяться. Мюррей хохотнул, вспомнив количество грехов, которым поддался в… столице грехов. Пожалуй, отцу придется выделить на него весь вечер. А вот калитка родного дома не показалась такой знакомой. Может быть, отец сменил ее, пока был жив? Впрочем, конструкция ее осталась той же — простая задвижка. Учитывая высоту изгороди, которую можно было с легкостью перешагнуть, задрав ногу повыше, она тут так и осталась лишь ради приличия. Отодвинув шпингалет, Мюррей ступил на каменную тропку, ведущую к двери домика. Цветастая занавеска на кухонном окне зашевелилась — миссис Куинн, она же старушка Мириам, она же Мамс, выглядывала, проверяя, кто зашел к ней в гости. — Силы небесные, — услышал Мюррей ее голос из глубин дома. Он не смог сдержать улыбки, когда Мамс, которую он никогда не замечал за такой стремительностью, вылетела пробкой из входной двери, впечатываясь в него. Она доставала ему до плеча, поэтому все, что ей удалось — обхватить его за торс и вжаться лицом в грудь. — Мюррей, я думала, ты будешь к вечеру. — Уже вечер, Мамс. — Как же ты вырос! — Да нет, просто потолстел, — рассмеялся он. Она взъерошила его светло-русые волосы и взяла за обе руки. — Жаль, что отец не видит, каким ты стал. Он не нашел, что ей ответить. Ужин в родном доме спустя девять с лишним лет — не самый привычный ужин на его памяти. Последние годы Мюррей проводил вечернюю трапезу различными способами. Иногда — полуфабрикатами у себя дома перед широкими окнами с видом на слепящий огнями город с двадцать шестого этажа, иногда — перекусывая прямо в кабинете перед очередным клиентом, иногда — но крайне редко, — ходил куда-нибудь и с кем-нибудь. Бывший любил рестораны, особенно с длинными названиями и французским меню. Домашнего ужина у Мюррея не было столько же, сколько и дома. Он чувствовал себя несколько скованно, подобрав под себя ноги и рассматривая комнату. Напротив окна, занавешенного шотландкой, у плиты суетилась Мамс, быстро жаря говяжьи отбивные. Она сказала, что хотела их запечь с овощами, думая, что у нее еще есть время, но теперь нужно было торопиться. Сам Мюррей сидел за круглым столом, накрытым праздничной клеенкой — он узнал ее, как только она вылетела из шкафа. Рядом стояло еще два стула — матери и сестры, которая, по словам Мамс, все еще трудилась — работала кассиршей в местном супермаркете. Четвертый стул — отцовский — был уважительно отставлен в сторону. Под ним лежала Кобонка — толстая австралийская пастушка, жившая у них уже лет одиннадцать. Придирчиво обнюхав ноги, принесшие новые запахи в дом, собака посмотрела на него с прищуром, последний раз проверяя, и завиляла хвостом, узнав. А потом под тяжестью своего объемного брюха плюхнулась на место. Картины из прошлого понемногу всплывали в памяти — солонки и перечницы, бутылка из-под уксуса, банка с сушеной травой — все это стояло вдоль кухонной тумбы и много лет назад, и в том же порядке. Шкафчик рядом с раковиной, там все еще был его прибор. Мюррей ощутил невероятный укол совести, осознав, что его всегда здесь ждали и помнили, в то время как он нередко забывал о существовании своих корней, погружаясь в учебу, работу и личную жизнь. — Ты с кем-нибудь живешь? — участливо спросила мама. — Тот мальчик, Джейсон, про которого ты писал. Он еще с тобой? — Нет, мы расстались. — Очень жаль, — вряд ли ей было настолько жаль. Больше жаль ей было, когда она получила от него первое письмо, в котором он сказал, что не собирается заводить детей и женщин по причине своей полной, абсолютной и стопроцентной гейственности. — Одному там быть очень сложно. Я как-то была в Нью-Йорке. — Да, ты рассказывала. — Мы с твоим отцом всюду побывали. Какой же большой город! А какой шумный! — Я привык. — Да, ты уже такой взрослый. А вот Джемайма совершенно меня расстраивает, — мгновенно перевела тему Мамс на его сестру. — Сказала, что никогда не выйдет замуж. — Наверное, расстроена кризисом в отношениях с Патом. — С каким еще Патом? — Ну, они же… — Мюррей прикусил язык. — Неважно. — С Патом Клири? — Мамс развернулась к нему лицом, забыв о скворчащей сковороде. — С Патом Маллоуни? — Я не знаю, Мамс. — С Патом Даффом? Мюррей и забыл, сколько тут бывает Патов. Практически каждый второй. Чего далеко идти — его отца тоже звали Патрик. — Я привез вам кое-что, — поспешил перевести тему разговора Мюррей, поднимая с пола свою сумку. Мамс, хоть и была несколько разгневана новостями о неизвестных отношениях дочери, отложила лопатку, которой орудовала на сковороде, вытерла руки о полосатый фартук, впрыгнула на соседний стул. Она обожала подарки. Когда-то он находил это постыдным. Например, когда она показывала всем своим знакомым открытку, которую он сделал ей на день рождения, приклеив на нее аппликации, вырезанные из юбки сестры. Вынув из сумки предварительно упакованные сувениры, он поставил их на стол. Длинный сверток красно-желтой бумаги — флакон духов, которые просила привезти Джема, и большой мягкий — шарф с тончайшей вышивкой для матери. Он понятия не имел, что стоит им привезти из Нью-Йорка, тем более после стольких лет. Ему казалось, он выбирает подарки для совершенно незнакомых людей, позабыв, какими они были и что любили. Хорошо, что Джема всегда была в сети, и он мог спросить ее напрямую, что им надо. — Мюррей, это прелестно. — Мамс накинула обновку на себя и стала в стойку американской модели тридцатых годов. Не выдержав, она немного покрутилась перед ним и ускакала в коридор — к зеркалу. Он улыбнулся, надеясь, что попал в точку, и отложил подарок для сестры на соседнюю тумбу. Однако одного надолго его не оставили. Мамс вернулась на кухню к тому моменту, как мясо подрумянилось со второй стороны до нужной кондиции. Загрузив его тарелку отбивной и картошкой, приготовленной в том же жиру, она вновь опустилась на стул напротив и начала любоваться тем, как он ест. — Никак не могу привыкнуть к тебе, — не смолчала она. — Что? — Пришла с работы и… знаешь, крутила в голове, как все будет. Сказала себе: Мириам, просто представь, что все, как раньше. Что он все тот же милый мальчик, который прибежит со школы и налетит на твою кухню, как стая саранчи. Накорми его хорошо, и все будет, как обычно. Он неуверенно облизал вилку, поднимая на мать глаза. — Но это так сложно. — Мамс протянула руку, поглаживая его пальцы. — Ты уже совсем не мальчик. — Да, Мамс. Прости. — За что? За то, что ты вырос? — засмеялась она, качая головой. — Я очень рада за тебя. За то, что у тебя все в жизни получается. За то, что ты сможешь больше, чем смогли мы… конечно, жаль, что… Неважно. Она вздохнула и взяла его тарелку. — Еще положить? — Нет, достаточно. — Тогда оставлю Джемайме. Мамс сварила ему чашку кофе, и он выпил его вместе с куском ее знаменитого пирога с крыжовником и патокой. И когда мама уже домывала тарелки, а он чесал Кобонку, все еще с некоторым недоверием подставившую ему левый бок, с работы пришла сестра. Джемайма выглядела лучше, чем он думал о деревенских девушках, но серее, чем была на отфотошопленных снимках, которые она выставляла на фейсбук. — Этот ублюдок все-таки приехал! — воскликнула она от дверей и заключила его в объятия, не менее тесные, чем материнские. — Где мои подарки? Выдохнув, Мюррей с хрипом указал место их дислокации и выбрался из комка ее любви. Запихнув Кобонку обратно под стул, Джема села на свое место, мгновенно сдирая с духов упаковку. — Ты лучший, Мюрр. — Она подмигнула ему и постучала руками по столу. — Я, конечно, в курсе всех твоих историй — из сети ты надолго не пропадаешь, но рассказывай все. Как доехал? Сколько стоили билеты? Все еще занимаешься своими голубыми делишками? — Джемайма! — Мамс, ну мы же среди своих. — Это некрасиво. — Но он занимается. — Да, я знаю, но… — Как там Пат, Джем? — ненавязчиво спросил Мюррей, встревая в обсуждение своей персоны. Глаза Мамс загорелись. Активировалась программа «счастье дочки». — Да, о каком это еще Пате речь? — Совершенно ни о каком. Мигрируя задом к двери, Мюррей прихватил свою сумку и исчез в дверном проеме. Его комната находилась все еще там, где он помнил. Но это единственное, что от нее осталось. Нутро семья явно приспособила под свои нужды. В углу рядом с его столом стоял верстак, гардероб занимали зимние вещи. Однако постель была застелена чистыми простынями и стояла незахламленной — видимо, ее Мамс успела подготовить. Мюррей сбросил ветровку и, упав на кровать, запрокинул голову, разглядывая плакат U2, все еще висящий над спинкой. Кровать казалась гораздо короче, чем в детстве. Подложив руки под затылок, он тяжело вздохнул. Вот оно. Прошлое. И мигом перед глазами выстроилась вся жизнь, что он помнил в этой комнате. Стол, за которым они с отцом красили деревянных солдатиков, которых тот специально для него выстругал. У них не было денег на то, чтобы купить готовых, но эти самодельные оказались намного лучше, чем у всех мальчишек в школе. Или шкаф, в котором пряталась маленькая Джема. Всегда в одном и том же месте. А он делал вид, что не может ее найти, и искал под кроватью или в коридоре. Или те стулья рядом. Они с Килианом сдвигали их, представляя, что это корабль, который унесет их прочь из маленькой тихой деревни Друр в настоящую жизнь, где огни, крепкое пиво, и Боно поет до рассвета. Килиан однажды все же упал с этих стульев и рассек себе лоб. Вот крику от его матери было. Как, впрочем, каждый раз, когда сын влезал в переделки, а случалось это частенько, учитывая его задиристость. Или кровать. Мюррей вытянул руку, гладя ее. Он вспомнил Финолу с их параллели, подкидывающую ему записки в коробку для ланча. Она сказала ему, что хочет с ним заниматься историей, и он приводил ее домой, чтобы честно заниматься. А она садилась на кровать очень близко и все равно придвигалась, надеясь, что он поцелует ее. Тогда он не знал, кто он. Ну. Не был уверен. В дверь тихо заскреблась Кобонка. Заглянув, она заметила его и посеменила к постели. Залезть на нее самостоятельно она не могла, поэтому Мюррею пришлось ей помочь. Почесывая собаку за ухом, он вспоминал, каким маленьким пищащим комком она была давным-давно, когда отец притащил ее, найдя где-то у железной дороги. Как сметала всю еду, которую могла найти, дежуря у холодильника. Зарывшись длинным мокрым носом ему в подмышку, Кобонка вздохнула и закрыла глаза. Через несколько минут в комнате слышалось только ее сопение. А еще через несколько — и самого Мюррея. … Утро, начавшееся не с назойливого пиканья электронного будильника, уже было предпосылкой замечательного дня. Мюррей почти пятнадцать минут лежал на спине, глядя в потолок, по известке которого в углу пробежалась темная клякса: протекала крыша. Понимал, где находится, вспоминал, как находился тут первые семнадцать лет своей жизни. Дело не из простых. Кобонка, уходя от него вечером, скреблась в дверь и оставила после себя щель. Холодный утренний сквозняк, пробежавшийся от оконного проема до нее, забрался и под его одеяло. Пора было вставать. Чувствуя некий азарт от предстоящего путешествия по былым местам, Мюррей не стал спрашивать Мамс утром о том, что изменилось за время его отсутствия. Он хотел раскрыть каждую тайну самостоятельно. — Джема работает по субботам? — только и поинтересовался он, наматывая кусочек блинчика на вилку. — Нет. — Мать неожиданно ожесточенно затерла тряпкой по столу, хотя тот уже блестел. — Еще утром сбежала. К своему Пату Галлахеру. — Галлахеру? — Ну или к Пату ОʼШи. Девчонка так и не призналась. Мюррей вздохнул, подпирая щеку. Девчонка уже подошла ко второй половине третьей декады своей жизни. Интересно, в разговорах с подругами Мамс тоже называет его мальчишкой? И… говорит ли она вообще о нем с подругами? Почему-то он представил, как эти наседки собираются вечером за чашкой чая, каждая из них считает своим долгом рассказать, кто из детей снова дал ростки, и Мамс, как и все они, искренне веря в то, что продвижение в карьере и самосовершенствование не такие уж заслуги по сравнению с обзаведением новым потомком, вздыхает, спрашивая, не подлить ли кому-нибудь еще кипятку. Надев клетчатую рубашку с коротким рукавом поверх светлой водолазки, Мюррей оседлал старый велосипед и подготовился к путешествию. Путешествию в прошлое. Он не отмечал как-то по-особенному сентябри в Нью-Йорке. Прожив в нем столько лет, Мюррей бы озадачился, если бы его спросили, какая там погода. Нью-Йорк был разным. Иногда сентябрь холодил дыханием последующих осенних месяцев, верных предвестников зимы, иногда парил, забыв, что календарные дни августа кончились, и пора бы уже переключить рубильник на осень. Единственное, что не менялось — толпы школьников, за лето подпортивших свои зубы шоколадным мороженым, которые оказывались у него в кабинете с началом учебного года. Но сентябрь в Друре... Это то, что было в его крови. То, что он мог почуять, узнать по запаху ветра и вкусу капли дождевой воды, скатившейся с каштанового листа. Ночная морось делала асфальтированные дороги для автомобилей темнее, а небо — серее. Листва окрашивалась в пестрые тона отнюдь не всегда. Часто можно было найти лист, с одной стороны красный, а с другой промерзший и серый. Порой осень не успевала развернуться до ирландских ветреных суровых холодов. Но пока они не наступили, солнце проскакивало днем-двумя, озолачивая макушки каштанов, которыми тут поросло практически все. О, каштаны. Они собирали их, сваливая прямо в подолы рубах, пачкаясь и получая потом нагоняй от мам. Но что это было по сравнению со сладковатым вкусом каштанов, когда дети пекли их зимой и хватали горячими прямо с жаровни. Проезжая мимо ограды, Мюррей заметил овцу, высунувшую голову меж бежевых рей. Он позвонил в колокольчик, надеясь получить от нее какую-нибудь реакцию, но животное, флегматично пожевывая траву, лишь с укором посмотрело в сторону. Путь Мюррея лежал через множество достопримечательностей. Деревенский колодец, который теперь скорее остался местным раритетом, чем до сих пор используемым пережитком прошлого. Сколько же монет желаний он бросал в его темный зев, веря в сказки, бродящие по Друру. Следующим пунктом был паб «У Фарго». Мюррей был внутри всего раз, когда Мамс послала его забрать отца, засидевшегося там с коллегами после дня в поле. В нем было шумно, грязно, кто-то постоянно матерился и наступал другим на ноги, пахло крепким портером и потом работяг. Он, тогда тринадцатилетний мальчишка, брел к стойке мимо спин, одетых в пиджаки с заплатками на локтях, надеясь, что его никто не одернет и не заметит. И взрослый мир, этот запах алкоголя и тел, был тем местом, куда он так торопился. Изменилось многое, наверное. Иначе отчего так хотелось теперь снова побыть ребенком? Ждать, когда мама с утра приготовит блинчики, беспокоиться больше всего из-за плохой отметки в школе, а вечером пятницы мечтать лишь о том, как завтра отправишься к пруду, куда впадал небольшой безымянный отток Шэннона, ловить лягушек. И как сердце деревушки, церковь, к которой вели все дороги, было невозможно избежать. Оставляя велосипед у сланцевой изгороди рядом с одним, уже стоящим там, Мюррей на минуту замялся перед входом в здание. Интересно, почему церкви в Америке были всегда светлыми и гостеприимными, а тут, в Ирландии, такими темными и неприветливыми, пугающими еще у порога? Оторопь вместе с ускользающим ощущением собственной ничтожности кольнули его на приступке, но дальше чувство принадлежности к чему-то большому и правильному наполнило легкие. Захотелось дышать. Он робко перекрестился у распятия и прошел дальше. Народу внутри было немного. В субботу сюда стекались ближе к вечеру, когда проводилась месса, утром тут толпилась пара-другая зевак и тех, кто пришел исповедоваться, как говорится, без очереди. Отец ОʼРурк, должно быть, и не узнает его, подумал Мюррей. Ох. Возможно, так будет даже лучше. Если повезет, ему удастся исповедоваться в своих грехах еще до того, как тот встретит его по ту сторону от кабины тайн. Потом можно будет подойти к нему лично. Уж кто-кто, а священник может сказать об изменениях, коснувшихся привычного уклада деревенской жизни, получше многих. Ступив в кабинку, Мюррей задержал дыхание. Он отвык бывать в таких тесных и неуютных местах. Вместе с тем воспоминания о том, как бывал тут годы назад, как спокойно и легко становилось после, не дали ему уйти. Примостившись на неудобное сидение, он расправил плечи и посмотрел в стенку напротив. Темнота, тишина, минимум воздуха. Как в вертикальном гробу. Поймав эту мысль, Мюррей забеспокоился. А если отец узнает его сразу же? С другой стороны, зачем еще он сюда пришел? Скрипнула дверь по ту сторону. Он напряженно посмотрел в зарешеченное окошко. Заслонка не отодвигалась. Это точно ошибка, подумал он, отворачиваясь. У него была секунда или две, чтобы уйти, но он… он остался. Толстая панель соскользнула в сторону, пуская внутрь немного тьмы из соседней кабинки. Он открыл рот, но понял, что не знает — не помнит, — с чего следует начать. — Я слушаю тебя, дитя. И невидимый жгут сдавил связки. Голос был не тот. Он не принадлежал отцу ОʼРурку. Более высокий и молодой, без той узнаваемой хрипотцы и тяжести. — Простите. Мюррей поднялся и вышел прочь. Ему нечего было сказать. Мог ли он признаться себе, что пришел сюда не столько для того, чтобы увидеться с Богом, которого не терял, но чтобы услышать человека, воспитывающего его наравне с отцом? Это было тяжело. Неприятное осознание того, что в Нью-Йорке он избегал не пафосных монолитов религии, а боялся чужих людей, которым не мог доверять так, как своему преподобному, заколотило внутри. Это было нормально? Или не было? И где же все-таки был отец ОʼРурк? Обойдя исповедальную кабину, Мюррей устремился к выходу. Далеко пройти ему все же не удалось. — Мюррей? Мюррей Куинн? — позвали его сбоку, и не обернуться он не мог. Признав в женщине вчерашнюю даму, ухаживающую за церковным садом, Мюррей, к своему стыду, не смог вспомнить, кто это. — Это сколько лет тебя не было в Друре? — любезно осведомилась женщина, принимая его руки в свои, отчего он испытал изрядную неловкость. — М-м… девять. — А. Мириам говорила, ты учишься на врача. — На стоматолога. Я давно работаю. — Сколько лет, сколько лет. Женщина закачала головой. — Все так поменялось, — с тяжелым вздохом заметила она, переводя взгляд на ряд свечей перед белой статуей девы Марии. Поменялось ли? Она ли видела происходящее иначе, или он действительно так привык к стремительному темпу жизни, что изменения тут для него стали лишь белым шумом сбоку глаза? — А где отец ОʼРурк? — спросил он, чтобы сгладить паузу, значение которой для него стало искренне непонятным. — О, ты ничего не знаешь, Мюррей. — Женщина трагично покачала головой, как будто со священником случилось что-то ужасное. — Тот инсульт… Мюррей тяжело сглотнул. Неужели он потерял за свой отъезд… обоих отцов? — …знатно его подкосил. — Он выдохнул, когда она завершила фразу. — Он больше не мог заниматься приходом, поэтому и оставил нашу церковь. — Это… печально. Я хотел с ним поговорить. — Боюсь, это будет сложно. Насколько я знаю, он сейчас живет у своей племянницы, в Эффине. Наверное, епархия не нашла достаточно средств, чтобы обеспечить ему должный уход здесь… Но все в итоге сложилось не так плохо. Семья — это главное. — Да, м-м-м… — Мюррей вновь вспомнил, что не знает имя собеседницы. — Я, наверное, пой… — А ты видел нашего нового священника? — заговорщицки шепнула она, приближаясь к нему. — Думаю, такого никто не ожидал. «Не видел, но слышал, и мне не понравилось». — Я вас могу познакомить. «Надеюсь, он не поймет, что это я так позорно сбежал от диалога». — Отец Хьюз! — позвала она. Такого он точно не ожидал.