Осенние каникулы мистера Куинна

Крыша после дождя обсохла сразу, но земля еще темная. Особенно это видно в тени у забора и кустов. Вытягиваясь на прогретой полуденным солнцем черепице, Мюррей жмурится и упирается подбородком в сложенные локти. Он задрал футболку, и животу очень тепло. На широких железных поддонах выложены каштаны на просушку. Они быстро портятся, поэтому к заготовке на зиму родители подходят обстоятельно. Начинается все с первых чисел сентября, когда Мюррея и Джемайму отправляют на их сбор. «И смотрите, чтобы все как надо! — напутствует Мамс. — Мелкие не берите, с конскими не перепутайте, гнилье не тащите». А потом удаляется, мурча себе под нос, сколько всего сможет приготовить: тут тебе и торт с каштанами и сушеной малиной, тут и куриный паштет, тут и варенье с тысячей полезных свойств. Но обычно они их успевают только просушить и пожарить под Рождество. Выпотрошив корзинки детей, Мамс раскладывает добычу на противнях, а отец забирается на шаткую лестницу, прислоненную к стене дома, и оставляет их на те короткие дневные часы, что сентябрьское солнце не только светлое, но и мало-мальски теплое. Если дозволяет погода, конечно. Бывали годы, когда из-за холодной осени каштаны сушились на решетках прямо на кухне. Происходит сушка по выходным, поэтому Мюррей может даже не прогуливать школу, наблюдая за ответственным процессом. Редко он остается один. Едва Мюррей успевает потянуться за ближайшим к нему каштаном, чтобы проверить его на готовность, лестница поскрипывает. Он резко отдергивает руку, опасаясь, что это папа, который чисто теоретически может счесть, что он сокращает урожай, и наругать. Но это всего лишь Килиан. Выдыхая, Мюррей щурится и рассматривает его. Темные волосы всклокочены, под глазом зреет синяк — и Мюррей не берется догадываться, потому ли это, что его непоседливый друг с кем-то подрался, или же он в очередной раз попал под горячую руку своего отца. — Эй, веснушка. — Да иди ты. Килиан растягивается рядом с ним и тоже морщится навстречу солнечным лучам, как кот. Мюррей рассматривает его синяк вблизи, такой контрастный по сравнению с белой кожей, и вздыхает. — Готовы? — Не знаю. Еще не пробовал. Надо попробовать. Друг соглашается с ним негромким хмыканьем, но ни один, ни второй не сдвигаются с места. — Ненавижу субботы, — тихо замечает Килиан и кладет голову на бок, словно только вспомнив о синяке и устыдившись его. — Этот все время дома торчит. Бесит. Знаешь, что он сказал? — Что? — Что клянется богом, сделает все, чтобы я пожалел, если я снова сбегу на выходные. Мюррей сглатывает, беспокоясь за него. — А что ты? — осторожно спрашивает он. — А я ничего. Ну ты знаешь, как это. Богом. Пф-ф. Его ж нет. Это как дыркой от ошейника поклясться. — Дурак ты, Хьюз. Откуда мы, по-твоему, взялись, если не Бог нас создал? — Отец сказал, что я взялся через девять месяцев после того, как он засунул член маме в вагину. — Фу. Бред какой-то. Килиан тянется за ближайшим каштаном и трясет его, прислушиваясь. Сухой отзвук внутри подсказывает, что сердцевина уже ссохлась, отойдя от кожуры. Дело сделано. … Мюррей потерялся во времени, сколько именно он стоял с приоткрытым ртом, рассматривая Килиана в сутане. — Черт побери, — только и смог выдавить он. — Как тебе не стыдно говорить такое в храме божьем! — возмущенно воскликнула до сих пор безымянная женщина, цокая. — Хотя бы святого отца постеснялся, Мюррей. — Мюррей? Если и было что-то от того Килиана, что Мюррей помнил, то осталось оно неуловимо и лишь поверхностно. Его всегда торчащие и нечесаные ранее волосы; теперь они были уложены и выровнены по пробору. И глаза. Килиан всегда прятал их, стараясь смотреть куда угодно, только не на собеседника. Мюррей рассмотрел, что они голубые, задолго после того, как они с ним подружились. А сейчас Килиан смотрел прямо, и в его взгляде было такое спокойствие, будто его в мире ничто не волновало. Ему показалось, он встретил незнакомца, а не давно утраченного друга. — Мюррей! Он только и стоял, разведя руки, пока новоявленный священник притягивал его к себе, похлопывая по спине. — Не видел тебя, наверное, лет десять. Уже и не думал, что ты вернешься. — А, вы же были друзьями, да? — встряла женщина, несколько обескураженная такой теплой встречей. — Да, миссис Талбот. Были. Миссис Талбот. Кто это — понятнее не стало. — Я должен… — Килиан (он не мог назвать его отцом даже в мыслях) покосился на исповедальню, где прикрылась дверь, — я освобожусь к часу. Ты мог бы меня подождать? — Я? Да. Конечно, я буду снаружи. Килиан улыбнулся уголком рта, кивая сначала ему, потом миссис Талбот, и удалился вглубь церкви. — Кто бы мог подумать, — вздохнула женщина. — Таким шалопаем был. Ну, к Богу приходят разными путями. Да. Но только не он. Мюррей выбрался из церкви с каким-то нелепым ощущением того, что прошел целый квест. Липкие темные объятья божьего дома отпустили его неохотно, лишив некоторых сил. Устало Мюррей опустился на лавку перед входом и посмотрел куда-то неопределенно вперед. Килиан Хьюз. Святой отец. Бред какой-то. Он мог представить в этой роли кого угодно, даже проклятого Пата Джемаймы, которого ни разу не видел, или своего бывшего. Но Килиан? Неужели он никуда не поступил, кроме семинарии? Тот парнишка, которого он знал, скорее пошел бы работать на завод в каком-нибудь из ближайших городов, чем получил подобное образование. Может быть, он и не знал его. Воспоминания о прошлом клочками пепла носились в голове, но никак не складывались в картину. Что из того, что, как ему казалось, он помнил, было правдой? Двадцать минут прошли незаметно. Мюррей даже опешил, когда его тронули за плечо. Отведя его, он поднялся и оглянулся. От сутаны его преподобие благополучно избавился, оставаясь в темных брюках и черной заправленной рубахе с закатанными рукавами. Мюррей подумал, что в семинарии, должно быть, была хорошая физкультура, бегло оценив ширину его грудной клетки и размах плеч. Не к месту ему стало неловко за свой мягкий живот, которому пресс только снился. — У меня есть несколько часов, — сообщил Килиан, мягко улыбаясь. — Мы могли бы поговорить, если у тебя не слишком много дел. — Что ты сделал с Килианом? — Мюррей прищурился, шутливо отклоняясь назад. — Я тебя не знаю. Тот только покачал головой и пошел прочь, к воротам. Мюррей успел заметить, что на его руке были часы с большим циферблатом, пока та скользнула в карман брюк за сигаретами. — Первый раз вижу, чтобы святые отцы курили. — Спорю, ты не много святых отцов видел в своей жизни. — Ну. Нет. Килиан затянулся и прикрыл глаза. Опомнившись, он жестом предложил и ему, но Мюррей покачал головой: — Веду здоровый образ жизни. — Может быть, еще и не пьешь? — Не до такой степени здоровый. Второй велосипед у ворот принадлежал ему. Мюррей нахмурился, глядя, какой рухлядью смотрится его старый велик по сравнению с новым блестящим великом Килиана. Неприятная мысль о том, что у него за тысячи миль квартира — пусть и съемная, это дело временное, — в престижном районе Нью-Йорка и внушительная стоматологическая практика, в то время, как у Килиана, скорее всего, за душой, кроме этого велика, только приход в несколько сотен человек, показалась странно удовлетворительной. Но неприятной. — После некоторых историй без табака никак. — Килиан вздохнул и опустил глаза, будто оправдываясь. — Каких историй? Скандальные подробности? — Я не могу тебе этого рассказать. — А, тайна исповеди, — припомнил он. — Можно тебе покаяться, будучи уверенным, что ни одна живая душа об этом не узнает? — Да, в этом и смысл исповеди. — М-м. Но на тебе уже нет воротничка, это не так занятно. Килиан посмотрел вниз, будто мог разглядеть что-то под подбородком, и пожал плечами. — Я могу пригласить тебя на чашку чая. Мы поговорим. Они перекидывались фразами, будто не виделись не девять лет, но девять дней или около того. За исключением подобных неловких моментов, когда Мюррей вспоминал, кто они и сколько всего изменилось. — Боюсь, что сейчас, наслушавшись тебя, скажу какую-нибудь любезность. Так что просто: поехали. Обернувшись, Килиан внимательно осмотрел его лицо и снова улыбнулся. … В домике приходского священника не многое изменилось с тех пор, как Мюррей был тут еще во времена отца О'Рурка. Старая мебель, граммофон, изображения Христа в разных ипостасях. Стол был новым. Подложив под себя ногу, Мюррей ждал в гостиной, пока Килиан заваривал чай. Тот пробормотал что-то неопределенное про выходной экономки и отправился на кухню сам. Он сказал пару фраз, но Мюррей не расслышал, что именно, поэтому тот решил отложить диалог до того, пока они не окажутся в одной комнате. За занавеской он рассмотрел небо. Оно посерело, обещая очередной дождь. Он понадеялся, что хотя бы без ветра, а то оставленному у порога под навесом велосипеду придется несладко. Поставив перед гостем на новый стол поднос с двумя чашками чая и вазочкой кексов, Килиан неловко опустился на кресло напротив него. Они смотрели друг на друга с минуту, пока Килиан первым не преодолел паузу. — И надолго ты приехал? — На неделю-другую, — пожал плечами Мюррей, зажимая ладони между колен. Было прохладно. — У меня же должен быть отпуск в конце концов. Не отдыхал, наверное… со школы. — Понятно. Взяв в руки чашку за корпус, Килиан обнял ее пальцами и нахмурился. И даже эта гримаса вышла у него доброжелательно. — Почему… почему ты уехал? — Я же уже сказал, отпуск — это то лекарство от уныния, которое требовалось моему организ… — Я не про сейчас. — Он поднял на него глаза. — Тогда. — Если кому-то и задавать такие вопросы, то мне, — взяв свой чай, Мюррей откинулся назад, забрасывая ногу за ногу. — Святой отец. Серьезно? Ты? Ты же даже в бога никогда не верил. — Я ошибался. — О. Он ошибался. Но это не то решение, которое принимают вдруг. Тем более такие люди, как… как ты. — А какой я? Ты знаешь? Усмешка сползла с губ Мюррея. — Думал, что знал. Килиан сделал пробный глоток. Видимо, чай уже остыл, потому что он незамедлительно сделал следующий, оттягивая паузу. — Я решил, что мое место здесь. Что я должен помогать людям. Спасать души. — Ты, может быть, еще и демонов изгоняешь? — У меня нет на это лицензии. После каждого отрывка диалога тишина висла все дольше и все более пагубной казалась. Словно отдаляла и без того далеких людей друг от друга. Мюррей отставил свою чашку и поднялся, идя к окну. Рассматривая набрякшие тучи, он заложил руки за спину. — Я думал, епископство рассылает священников подальше от их родных городов. Вроде того, что если ты из глухой деревни, тебя шлют в Дублин. А если из Дублина, то в самые дебри Леттерфрака. — Я принадлежу лимерикскому диоцезу, меня не могут отослать. Когда с отцом О'Рурком случилась беда, я сам подал прошение о переводе из Глина, куда я был распределен после обучения. И меня перевели. — Не мог оставить родную деревушку без божьего благословения? Килиан прищурился. — Мне кажется, ты издеваешься надо мной. — А мне кажется, давая обет, ты не только яйца сдал, но и чувство юмора. — Я понимаю, что ты шутишь. — Хоть что-то. — Мюррей развернулся. — Ладно. Есть у тебя что-нибудь покрепче чая? Это все слишком необычно. — Ты будешь пить один? — Один? — Я не могу. Мне в шесть часов еще служить. — Служить. Мюррей вздохнул и сел напротив. — Священник. Ты. Килиан Хьюз. Мне все еще кажется, что я дремлю. Старый друг откинулся на кресле и положил руки на подлокотники. Ни дать ни взять миссис Лодд, психолог, которую он как-то посещал. Только с черными густыми бровями. — У меня есть небольшая идея, — сказал он. — Помолимся? — Если... если тебе угодно. Но я не об этом. Я подумал о том, что завтра после двенадцати буду совершенно свободен. Мы могли бы встретиться где-нибудь. Не здесь. Мюррей прекрасно его понимал. Общее нависание такого количества ликов божьих заставляло чувствовать его стесненно. Что говорить о Килиане, для которого они были, очевидно, начальством. — Может быть, съездим на реку? На старое место. Для купания слишком холодно, но небольшой пикник устроить можно. Расскажешь про себя. Я с удовольствием послушаю. Мюррей сделал вид, что задумался о том, сможет ли он выкроить в своем загруженном графике окошко под личную встречу. Учитывая, что его график состоял частично из прогулок, частично из торчания в интернете через планшет, частично из общения с частичной семьей, лицо у него вышло не слишком деловое. Но беспокоило его не это. Его беспокоило, куда приведет эта встреча. За то недолгое время, что они уже проговорили, он выяснил, что от того Килиана Хьюза, который был его другом, не осталось практически ничего. Ошейник ли воротника его сдерживал или дисциплина, вбитая в семинарии, он не знал. Как не знал, хочет ли дальше общаться с этим незнакомцем. Решение далось ему не без тяжести. Сглотнув, Мюррей медленно кивнул. … Переступив через Кобонку, решившую, что лучшее место для ночевки — середина коридора, Мюррей постучал костяшками в закрытую дверь комнаты сестры. — Джем? — спросил он, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. — Отвянь, предатель. — Это ты первая начала. — Бе-бе-бе. Пожалуйся своей мамочке. — Она не только моя мамочка. — Не сыпь мне соль на рану. Уф. Ладно. Заходи. Он приоткрыл дверь, заглядывая внутрь. Джемайма лежала на своей постели, растопырив пальцы ног, между которых торчали поролоновые разделители для педикюра. На коленях ее примостился ноутбук. Мюррей определенно услышал кваканье от пришедшего сообщения в одной из социальных сетей. Сюда с момента приезда он зашел впервые. Не больно много и изменилось. Разве что новые обои, темно-синие, под цвет ее характера, и отсутствие постеров мальчиковых групп вроде Take That, которые он тут видел раньше. — Чего тебе? — спросила сестра, смягчившись. — Я не могу просто зайти и посмотреть на тебя? — Вчера не насмотрелся? — Я не видел тебя девять лет. — Ты так говоришь, будто это моя вина. Вздохнув, он сел на стул у стола рядом с окном. Джемайма приоткрыла рот, чтобы сообщить, что он сел на ее журнал или что-нибудь еще, но, видимо, подумав, не увидела особого ущерба, и вернулась к компьютеру. — Нет, не твоя. — Мюррей сложил руки перед собой на колене. — Мне жаль. — А мне нет. Если бы я смогла свалить отсюда, то свалила бы и не появлялась не то что девять, девяносто лет. И это как минимум. — Не любишь Друр? — Ненавижу. Тишина вся эта. Только овцы блеют. А самое большое развлечение — воскресная утренняя месса. Он хмыкнул ее замечанию, не показывая, что именно это та причина, по которой он здесь. Среди прочих. — Не любишь нашего преподобного? Она обернулась к нему и приподняла бровь. — А, ты уже видел своего дружка. Да, я тоже была в шоке, когда услышала, куда он отправился учиться. Я разве не упоминала? А я ведь еще замуж за него собиралась. Она загоготала, качая головой. Мюррей вспомнил, как она, тогда еще малявка, таскалась за ними и просилась во все играть. А, как взрослые ребята, они в большинстве случаев ее отшивали, и она убегала в слезах домой. — Еще он сразу после тебя уехал. Мне стало совсем не с кем водиться. Пришлось заиметь этих… подруг. Так что я частично виню тебя в своем несчастливом отрочестве. В то время, что старшие братья знакомят своих сестренок с красивыми сексуальными друзьями, ты познакомил всего с одним, который вдобавок фанат религии. — Я думал, ты рада, что так все обернулось. У тебя же есть Пат. — Ой, заткнись. Она быстро набросала кому-то сообщение и повернулась к нему. — Он тебя уже благословил? Отпустил грехи за твои хождения по мальчикам? — Я не сказал ему, что гей. — У-у-у, ну готовься, что в следующий раз он треснет тебя кадилом. У нас с этим строго. Интересно, насколько прогрессивным священником был отец Хьюз. Мюррей забеспокоился. … Он почувствовал себя совсем мальчишкой, когда Мамс, услышав про предстоящий пикник, бросилась ставить в печку яблочный пирог. Она поинтересовалась, с кем у него встреча, а, услышав ответ, просияла. А раньше, слыша про приключения с отпрыском Хьюзов, только стонала и качала головой. «Опять в беду попадешь с этим сорванцом». Забавные изменения происходили с этой деревней, с этим миром. Приобретя в магазинчике в центре две бутылки белого сухого вина, Мюррей на некоторое время замялся. Не сочтет же его Килиан невоздержанным? Он покачал головой. Было очень трудно думать о нем как о старом друге, а не о святом отце. В нем появилось столько всего нового, непонятного, что он больше казался незнакомцем. Как миссис Талбот. Но с ней ему не хотелось сближаться. А хотелось ли с ним? Могли ли они, стоя на мосту через безымянный отток Шэннона, вспомнить, как пускали тут кораблики из тетрадных листов? Могли ли пройтись по каштановой аллее, воскрешая в памяти мгновения, когда они набирали во влажной листве крупные ядра орехов, а потом падали в нее и приходили домой грязные, как собаки? Было прошлое, от которого можно было оттолкнуться. Но было ли что-то за ним еще? Было ли в Килиане что-то, что могло заставить общаться с ним сейчас? Не смотреть, как на живое свидетельство того, что человек может в корне измениться, а именно общаться. Как с другом. Как раньше. Если бы у него были ответы на все эти вопросы. Именно поэтому он и отказался идти с матерью на мессу, хотя она напирала на него, как первые поселенцы на индейскую общину. Еще одного кирпичика в образе «не друг — священник» для него было бы слишком много. Мюррей просидел почти до двенадцати перед окном, поглядывая то на вино, оставленное в прохладном углу на кухне, то на поднос с нарезанным пирогом, накрытый вафельным полотенцем. Он волновался. Он очень волновался. Почти так же сильно, как перед посадкой на самолет, несущий его в прошлое. Потому что там было столько всего. В прошлом. … Поглядывая на часы над дверью в класс, Мюррей сосредоточенно мнет бумажку в клетку, где мелким корявым почерком Килиана нацарапано «сегодня». Стрелки ползут так медленно, словно чтобы сильнее разозлить его, а голос миссис Браун как никогда монотонный и раздражающий. Мюррей смотрит на Килиана, сидящего через два ряда от него, и тот чувствует его взгляд, оборачиваясь. И улыбается «той» улыбкой. Самодовольной с толикой превосходства, которая заставляет его верить в то, что все с ними всегда будет хорошо. Последний урок. Пятница. И они сегодня вечером будут делать то, о чем ни в коем случае нельзя знать взрослым. Наконец-то. Едва звенит звонок, он плюхает свою сумку на стол, начиная сметать с него все, что лежит на нем — тетрадь, ластики, записки от Финолы, — чем знатно привлекает внимание учительницы. — На место, Куинн! — гаркает она. И задерживает его еще на десять минут — десять минут его жизни, которые можно было потратить на что угодно, кроме слушания ее пустого трепа. Как только миссис Браун заканчивает нравоучения, он удостаивает ее кивком и припускает прочь. По дороге к речке Мюррей стаскивает с себя галстук, заталкивая его в сумку, закатывает рукава пиджака и рубашки. Времени переодеваться нет. Если он завернет домой, Мамс обязательно что-нибудь выдумает, начиная с ужина, заканчивая какой-нибудь невероятно нужной вещью, которую он должен сделать в данный момент и ни в какой другой. А сейчас невероятно нужная вещь всего одна, и он летит к ней на всех парусах, перепрыгивая через собственные шаги по направлению к реке. — Достал? — с ходу спрашивает он, различив Килиана у раскидистого старого каштана, древние корни которого настолько длинные, что некоторые доходят почти до воды. Деловой и невозмутимый, тот оглядывается на наличие свидетелей и коротко кивает. Для полного антуража ему не хватает только светлого плаща с поднятым воротником и шляпы. Коломбо. Мюррей спускается вниз, отходя от дороги. С этого угла их не будет видно. Именно поэтому это их секретное место. Он бросает сумку в траву рядом с корнями и, разминая шею, перескакивает через них, оказываясь рядом с Килианом. — Показывай. Заговорщицки наклоняясь к нему, Килиан ныряет рукой под основание каштана, выуживая оттуда длинную жестяную банку. Темное, 6,7 градусов, читает Мюррей над надписью Гиннесс. — Где ты взял? — все же спрашивает он, думая, неужели его друг в тринадцать выглядит таким взрослым, что ему продают пиво без документов. — Стащил у отца, он не заметил, у него их дофига. — Килиан пожимает плечами и садится на землю. Мюррей следует за ним. Складывает ноги и почти с благоговейным трепетом смотрит, как тот мастерски поддевает железный язычок. С характерным шипением банка извергает немного пены, которая падает на траву между ними, но потом утихомиривает свой стихийный проблеск эмоций. — Будешь первым? — спрашивает Килиан. — А почему я? — Да я уже этого дерьма столько в жизни выпил, меня аж тошнит, — небрежно бросает он и машет рукой. И Мюррей внутри ему очень, очень завидует. Он уже такой взрослый и такой крутой, а старше ведь всего на какие-то пару месяцев. Но за эти какие-то пару месяцев он успел столько! Ух. Мюррей храбро берет банку в руки, и она прохладная от земли, в которой лежала, наверное, весь их учебный день, а, может быть, Килиан спрятал туда ее еще раньше. Из дырочки на вершине банки пахнет странно. Кисло. И горько. Землей и пшеницей. И пабом, в котором он случайно побывал несколько недель назад. А Килиан напротив смотрит на него пытливо и выжидательно, и глаза у него прозрачные, как вода. Мюррей не может его разочаровать. Приложившись губами к холодному металлу, он делает пробный глоток. Какая же пакость! Сухая терпкая жижа застревает в его сжавшемся горле, отказывающемся пускать ее внутрь. Таких помоев Мюррей еще не пробовал. Несколько капель все же проскальзывают внутрь, но остальное он выплевывает и морщится. Оттирая язык тыльной стороной ладони, смотрит на смеющегося над ним Килиана и зол настолько, что хочет двинуть ему в лицо. — Ты еще маленький, веснушка, — снисходительно улыбается тот и забирает свое пиво обратно. Его рука вздрагивает в первую секунду, но мальчик все равно крепко хватает банку и глотает сразу, наверное, половину. Так показалось Мюррею. Килиан смотрит на него, как на младенца, улыбаясь после, а следом вдруг стискивает губы, отставляет банку и закрывает рот рукой. Его выворачивает прямо рядом. Плечи дрожат, а лицо у него красное, смущенное и очень-очень пристыженное. И глаза от обиды сверкают влагой. Мюррей протягивает ему свой платок и ничего не говорит, пока тот вытирает рот. — Дрянь, — заключает Килиан. Вместе они выливают оставшееся пиво в речку, банку прячут под корни, решая выкинуть ее как-нибудь позже, а потом разбредаются по домам. В субботу, сидя на крыше сарая у Куиннов, они заключают, что взрослые очень глупы, раз по своей воле вливают в себя такую мерзость. А еще курят этот ужасный табак — эксперимент их прошлого месяца, кончившийся тем, что у Мюррея гудела голова несколько часов подряд. И они принимают ответственное решение — никогда не становиться взрослыми.