Залог успешной торговли в "Семи королевствах"

      Торговый центр «Семь королевств» открывался в девять тридцать по местному, московскому, времени. В девять пятнадцать уже светились все вывески, уже готовились к муторной работе продавцы да кассиры, у которых успела въесться в мозг фраза «Вам что-нибудь подсказать?». Некоторые, для разнообразия, меняли порядок слов, но это мало помогало. Каждый день одно и то же, а уж в теперешние дни школьных каникул на головы повинных лишь в том, что по тем или иным причинам не сумели найти себе работу лучше, сотрудников сыпалось проблем количество приблизительно равное обещающемуся к новому году объёму снега. Жизнь их была тяжела. Молодой консультант, видимо, студент, включает, как всегда по утрам, подсветку на стеллажах с бриллиантовыми кольцами ювелирного магазина-ломбарда «Кастерли рок» — ООО «Лёвушка». Старый дряхлый техник запускает эскалаторы, уходящий домой ночной сторож со страшным от ожога лицом вяло складывает что-то в рюкзак. А в глубине седьмого этажа — у готовящегося к открытию частного магазина Волковых-Стариковых «Зима близко. Верхняя одежда, спортинвентарь» шла бурная дискуссия:       — Дядя Тима Львов какает украшениями! — с гениальным видом изрёк маленький Ромочка. Он не так уж давно научился говорить, но, тем не менее, делал это очень охотно. И, в данный момент, свои высказывания дополнял ещё символическим тыканьем пальцем в хорошо просматривавшийся ювелир-ломбард на шестом этаже.       Дашка и Боря посмотрели на него заинтересованно, а старшей явно стало плохо:       — Фу-у-у! — она, видимо, попыталась себе это представить, и собственные фантазии двенадцатилетнюю Соню не обрадовали. — Как вы можете?! Какая ерунда! — проговорила она истинно с интонацией героинь лирических мелодрам и демонстративно отвернулась. Нашла с кого брать пример.       — А ты что, видела, что ли? — осведомилась Дашка, уткнув руки в боки. — Переоделась в мальчика, зашла в мужской туалет и подсмотрела, как дядя Тима какает?       Ромочка и восьмилетний Боря хором заржали, как лошади, в то время как рыжеволосая Соня, будучи старше, а значит и умнее их всех, покраснела от обиды:       — Я все маме расскажу! Как вы про туалет разговариваете! — она стиснула зубы.       — А я расскажу, что ты у Родьки из стола утащила журнал «Плэйбой»! — Дашка, в свои годы понимающая уже тоже, на свой десятилетний взгляд, немало, нахально улыбнулась, хотя и не знала значения слова «плейбой»: военная вылазка к Родьке в стол была запланирована только на пятницу.       — А я!.. — Соня могла, по оттенку своей кожи, посоревноваться со свежим борщом из «Теремка». — Я расскажу, что Боря по пожарным лестницам опять без спросу лазит, а ты новые лыжи поломала! И ничего я не таскала! Бэ-э! — она одарила младших братьев и сестру крайне живописным видом собственного языка.       — Дура! — вложив весь данный ей природой энтузиазм в это слово, крикнула Дашка.       — Сама дура! — не осталась в долгу Соня. — Я твой велосипед в окно выброшу!       — Попробуй!       — И попробую!!!       Продолжаться это могло до бесконечности, а вернее, до того момента, пока либо проходящий мимо покупатель не сделает им замечание, после чего придется умолкнуть или же пока не явится кто-то из родителей, или Родька, или Жора. Первые трое устраивали взбучку, в совокупности с пятнадцатиминутным чтением нотаций, всем сразу, как правило, без разбирательств, кто прав, а кто виноват. А вот с последним везло, наверное, больше всего. Однако, в подобных спорах он почти всегда становился на Дашкину сторону, называя её сестричкой и взъерошивая короткие волосёнки. Соне всегда было ужасно обидно — раз маленькие, так, конечно, сразу и любят больше, и уступать надо. А когда Даша в бабушкином синем берете выскакивает из-за угла с громким: «Сдавайся, Аль-Каида!» и тычет в неё, Соню, лыжной палкой — это нормально, это детские игры. В такие моменты вторая по старшинству Волкова-Старикова была настолько зла, что даже красноречия, наработанного за двенадцать лет, не хватало, чтобы передать словами. Настолько зла, что даже сто таких, как злосчастный дядя Тима испугались бы и, наделав в штанишки, — уж всё равно, украшениями или нет, — предпочли бы побежать подальше, — куда-нибудь в сторону станции «Мирный» из рекламы, чтоб всю оставшуюся жизнь кушать там «Пеноплекс». Вот насколько зла! А Жора с Дашкой спелись: одна пока только хочет быть ВДВ-шником, а другой всерьёз собрался в армию. Этому Соня была, скорее, рада, Жора ведь был сыном её папы от любовницы. При этой мысли в рыжей голове Сони поверх всего появлялось одно только «Фу!». Если бы будущий Сонин муж, — а он у неё непременно будет! — притащил бы какого-то другого ребёнка, сказав, что изменил ей, — заплакала бы, а потом, будучи зла, как сто тысяч ночных сторожей Климовых, покусала бы обоих, а потом отдала бы что осталось в «Макдоналдс» на котлетки. А Жоре ничего. Мама, по крайней мере, смирилась с его существованием. Соня не могла понять, как. И при этом он её брат, злосчастный Жора Снежкин, которого после «Гардемаринов» Родька, старший Волков-Стариков, назвал байстрюком. Обиделся ли он никто не знал. Соня уж точно нет — ей было всё равно, это, вон, Дашка с Жорой бегает. Даша — ненормальная девочка. Нормальные девочки, а уж тем более девушки, — а ведь ей десять! — не хотят стать ВДВ-шниками, не кидаются в ночного сторожа Климова старыми, засохшими и поросшими зелёно0й плесенью гренками и не окунаются каждое утро головой в фонтан, а когда мама, не подпуская к фонтану, слишком крепко держит за руку — в туалет для посетителей. А Даша — мокрая, грязная и радостная. Маленький Ромочка, однажды, тоже полез с ней в фонтан, но, увы и ах, — и в урок себе, — простудился и заболел ангиной. «Слабак!» — сказала тогда Дашка. «И правильно» — добавила тогда Соня.       — Дети, сейчас же прекратили орать, — замолкнуть поспешили все четверо младших Волковых-Стариковых. Когда над ними вырастала из ниоткуда Анастасия Тимофеевна, жена хозяина торгового центра и, по совместительству, дочка злосчастного дяди Тимы Львова, все дети резко забывали, о чём только что говорили, и в головах у всех четверых оставалась одна лишь единственная мысль, что надо бы удирать.       — Тише, — повторила женщина, глядя сверху вниз. С пронзительно-властными зелёными глазами, высокая, золотоволосая, — хотя трое младших подозревали, что сучка она крашена, — говорила Анастасия Тимофеевна абсолютно спокойно, но от этого спокойного тона бросало в дрожь. Когда она уходила, стуча по свежевымытому кафелю шпильками страшно дорогих итальянских туфель, маленький Ромочка чуть не плакал, а Даша, недовольно скрестив на груди руки одарила её вслед звучным «Бэ-э-э!!!»       — Не завидуй, — сказала Соня. Ей Львова ужасно нравилась: настоящая принцесса, а то и королева.       — Ты тоже «бэ-э», а мы адекватные люди, — Даша, поправив не подходящую ей ни по размеру, ни по крою мужскую футболку с горящим черепом, пошла прочь.       — Ты куда? — спросил Боря. Он, в свои восемь, ещё даже и на собственный взгляд, действительно, мало что понимая, предпочитал всегда сохранять нейтралитет.       — За гренками, — не оборачиваясь, крикнула младшая и поскакала вниз по эскалатору.       — Да-аш!.. — в жалкой попытке её остановить, Соня протянула руку, как в мелодрамах.       Всё-таки это нехорошо. Климову и так от жизни досталось, а ещё и Дашка на его голову. И маленький Ромочка, тут же припустивший за ней.       Стандартная порция гренок в «крошке-картошке» являла из себя три половинки хлеба, чёрного или белого, на усмотрение покупателя. Дашка брала через раз: чёрные гренки лучше было кидать — их не подсвечивало вывеской продуктового гипермаркета «Ашан-Вышесад», а белые гренки оставляли на свитере Климова более яркие пятна.       Применять же крошкокартошкинские гренки по назначению Даша не собиралась, ибо гадкие прислужницы, из суверенного Узбекистана, пичкали их чесноком, который третья по старшинству Волкова-Старикова не переносила на дух. Три гренки — шесть выстрелов. Шесть шансов оставить на свитере у Климова пятно. Размер и форма пятна зависела от траектории и угла падения на свитер, — или любую иную часть ночного сторожа, — к тому же, это самое падение гренка могла совершить вперёд корочкой, а могла и плашмя. В последнем случае, пятно, естественно, получалось большего размера, однако так запустить гренку было довольно проблематично, особенно если между точкой «А» — Дашкиным стратегическим укрытием, — и точкой «Б», где стоял сторож, было слишком большое расстояние и, тем более, — препятствия, в виде покупателей. Это — самое страшное. Если ненароком попасть в покупателя — жди беды.       — Опять?! — Катерина Харитоновна, увидев младшую дочку с упаковкой гренок и бегущего за ней воодушевленного Ромочку, сделала строгое лицо. — Я, по-моему, предупреждала, Даш.       Дашка на упрёки обратила внимания не больше, чем на идущего на работу в ювелирный магазин злосчастного Тимофея Тамерлановича Львова, вылазку в туалет к которому она уже начала планировать: сначала к Родьке в стол, — надо же понять, что это за «Плейбой» такой; потом в «Теремок», в холодильник; потом предстояла передышка в атаках на Климова, дабы заготовить побольше гренок, чтоб они успели сперва заплесневеть, а после засохнуть, и запихать их ему в рюкзак, вытащив оттуда, предварительно, всё содержимое; а потом, после похода по школьным базарам и разглядывания табличек «Поздравляем с первым сентября!», — хотя, с чем это тут поздравлять?.. — когда в «Кастерли рок» поубавится покупателей, — можно уже и к дяде Тиме. Тогда хоть понятно станет, кто прав, — Ромочка или Соня. Тимофей Тамерланович был даже хуже своей дочки, Анастасии: хоть и позволяя детям обращаться к себе «дядя Тима», разговаривал и даже двигался он, как злые волшебники из мультфильмов. Поэтому Даша, хорошо подумав, решила, что все продукты жизнедеятельности у дяди уходят в характер.       — А что ещё делать? Предложи альтернативу! — От папы научилась.       — Отдай мне, — требовательно сказала мама и протянула руку. Взгляд её синих глаз права на помилование не оставлял. — Отдай, я сказала.       — Я хочу в сторожа кида-аться! — потребовал Ромочка.       Катерина Харитоновна попыталась убедить самого младшего сына, что ему тоже ведь ужасно не понравится, если Климов будет кидаться в него гренками. Ромочка, в ответ, заверил, что сторож кидаться не будет, а если будет, то придёт папа и надает всем лыжей по попе.       — А если его его папа придёт защищать? — Волкова-Старикова устало скрестила руки, звякнув серебряным браслетом, хорошо сочетавшимся с её бледностью вкупе с чёрной блузкой в мелкий серебристый горошек.       — Я буду куса-аться!       Даша с гренками, к тому времени, уже успела слинять.       Люди — покупатели или сотрудники, расступались при одном только виде выходящего из лифта хозяина торгового центра — председателя совета директоров, Роберта Степановича Багратиона. Он, будучи ростом в два метра, задел головой косяк, покидая стеклянный лифт, и уверенной походкой пожилой испанской уточки направился в «Зиму», которая близко. Из дорогого пиджака, последней миланской коллекции, выпирало пузо, а ярко-жёлтый галстук почти не был виден под густой чёрной бородой. От Багратиона несло коньяком.       — Э-эди-ик! — проорал он. Хотя, сказать по правде, намеренным произвольным ором это не было: боги изначально, по милости своей, одарили Роберта Степановича громовым голосом, отзвуки которого мгновенно могли обратить в бегство и Дашку, и ночного сторожа Климова, и гренки. Все покупатели разом повздрагивали, в пятидесяти своих процентах уронив ручную кладь. На зов тут же поспешил выйти Эдуард Романович, отложив приём товара. Для гарантии качества он предпочитал заниматься этим самолично, однако ради визита в «Зиму» хозяина дело своё тут же оставил — не хватало ещё клиентов распугать — и фирменными широкими шагами направился на запах алкоголя, к поджидающему его Роберту.       — Здра-авствуй, Боба, — Волков-Стариков вытер пот со лба. — Чем могу?       Хозяин центра ухмыльнулся в бороду, взял старого приятеля под локоть и деловито направился в кабинет Эдуард Романыча:       — Обсудим. И покрепче, — сказал он, столь же внезапно погрустнев и впустив в свою бородатую голову мысль определённо негативного эквивалента.       Они проследовали по всему магазину, мимо стеллажей с роликами и велосипедными замками, натолкнувшись по пути на Борю, с энтузиазмом бегущего в сторону пожарной лестницы. Энергии у мальчика было много, однако выплескивать её куда попало восьмилетний Волков-Стариков не спешил, предпочитая расходовать на исключительно любимое занятие, — лазанье по крутым лестницам, протянувшимся на всю высоту корпуса, взбираясь на самую крышу, а то и умудряясь достать до спутниковой антенны, — так здорово! Сколь мама не была против, и сколь не читала ему морали: «Боря! Упадешь, разобьёшься!», он не слушал. На высоте в двадцать метров над землёй вообще же не до запретов, когда ветер свистит в ушах, обволакивая тебя живым холодом со всех сторон и когда глядишь, а какая же маленькая перед твоими глазами Москва. А может, и не такая уж и маленькая — всей её всё равно не видать, увы, но ему, в его восемь лет, много было и не надо.       — Аверин умер, — угрюмо сказал председатель совета директоров.       Эдуард Романович, полезший было на подоконник, резко обернулся и распахнул глаза. До кучи, он не обнаружил графина с водкой: на законном месте оного сохли гренки.       — Как? — Волков-Стариков сглотнул.       Первый зам Багратиона был возраста уже, по объективной оценке, преклонного, но держался совершенно бодро, большими пачками пожирая Корвалол. На работе заместитель, Иван Иваныч Аверин, строил по росту, по стеночке, по команде «Ровняйсь на первый-второй!» всю администрацию «Семи Королевств» и, притом, успевал, помимо неё, ровно через день давать хорошего пинка тяжёлыми шведскими ботинками «Ароматному миру», так как жена его, Лизавета Харитоновна, была способна бизнес всей жизни Ивана Ивановича пустить по ухабам да по колдобинам.       Как Аверин сделался заместителем председателя совета директоров ТРЦ, магазин «Ароматный мир» пришлось оставлять на супругу. Хотя спутница жизни Ивана Ивановича в торговле смыслила ровно столько же, сколько Соня в гренках, доходы Авериных резко пошли, с повышением Ивана, вверх и тут — на тебе!       — Лихорадка, — понуро произнёс Роберт Степанович. Косматая его рука автоматически потянулась было к стакану, но, вспомнив, что Эдик водку не нашёл, гость лишь уныло вздохнул в бороду. — Ох, Эдик, не могу я… — он измученно посмотрел на Волкова-Старикова снизу-вверх: дескать, ну поддержи ты меня!       Эдуард Романович задумчиво подпёр стенку. С растрепанными каштановыми волосами, в грязных джинсах и старых ботинках, найденных Жорой с Борей на чердаке на даче, он выглядел крайне странно на фоне белых виниловых обоев и большой репродукции Сурикова.       — Одна задница, а не работа! — Роберт красноречиво развел руками. — И не говори мне ничего тут! Кто хозяин всей этой задницы?!       Волков-Стариков не счёл нужным отвечать, а Багратион рокочуще расхохотался и затряс пузом, так что Эдик всерьёз испугался за сохранность собственной мебели.       Однако мебель выдержала.       — Ох! — Роберт Степанович утёр усы. — Ну что… — он, кряхтя, поднялся, отряхнул брюки и с торжественным видом провозгласил: — Эдик! Ты теперь мой зам!       Волков-Стариков опешил:       — Боба Степанович, ты чего? Не, я не могу, — он поднял согнутые в локтях руки и сделал два шага назад, упершись попой в стеллаж с книгами. — Боба, у меня магазин, у меня семья… — начал было перечислять он, но взгляд Багратеона упразднил все возражения:       — Цыц, — сказал Роберт Степанович, внезапно сделавшись похожим на свою супругу, Анастасию Львову. — Завтра в должность вступаешь.       Эдуарда Романовича оставили наедине с собственными оптимизмом и радостью, то бишь — в полном одиночестве. Он посмотрел на «Взятие снежного городка» и угрюмо, даже сам не зная, хочет быть услышанным или нет, сказал:       — Знаешь, Роба, смотрел я это кино, — он скрестил на широкой груди руки. — Добром это всё не кончится.       Ответом ему послужили лишь тишина — всё-таки, звукоизоляция в кабинете — это прекрасно! — и слабый запах плесени на гренках. Власть — это деньги. Много денег. А количество денег прямо пропорционально количеству проблем. Одна багратионова супруга, Настя, чего стоила. Порядочная зараза, хоть и красивая. Зараза. Натуральная блондинка, между прочим.       — Си-иськи и драко-оны навсегда-а… — тихо мычал под нос Эдуард Романович, выходя из кабинета.