Мюзик-холл «Крылатое солнце»

      Какеин с улыбкой зашел в раскрытую скрипучую дверь и довольно осмотрел изменившийся интерьер с первого его визита к Рохану. Мебель вернулась в первоначальное положение, съемную комнату наполнял запах свежеиспеченного печенья, и все практически сияло в стареньком доме. Рохан оказался чистюлей, несмотря на труднодоступность проточной воды.       − Проходи скорее, а то холод затащишь! – Рохан закрыл дверь и повернул ключ, не вытаскивая его из скважины. Осторожничает. Нориаки ходил к нему на протяжении этой недели во время обеда в холле.       − Я же просил тебя ничего не приносить, − Рохан взял зеленую авоську с яблоками и блестящими апельсинами, привезенными отцом из Мюнхена. – Спасибо, балуешь меня.       − Ты столько пережил, мне не жалко, − Какеин снял ботинки и, оставив их в крошечной прихожей, проследовал за ним. – У меня еще кое-что для тебя есть! Рохан обернулся ровно в тот момент, когда Нориаки вытащил из-под пальто свежую утреннюю газету и развернул ее, показывая главный заголовок. Маленький город гордился своим маленьким издательством, но они не могли похвастаться качественной краской в пропечатке. Тем не менее, Нориаки уверен, что Рохан разглядел все до последней буквы, встречаясь взглядом с картинкой на титульной странице.       − «Ефрейтор из Мюнхена застрелен неизвестным!» − прочитал Рохан, не спеша подходя ближе к газете и дотрагиваясь до дешевой темной бумаги. Нориаки видел, как у него на лице расцветает невероятное количество эмоций. От непонимания до робких зачатков восторга. Даже менее заметные остатки той ночи на коже щек не казались такими болезненными и страшными, когда Рохан вскинул голову и воскликнул:       − Не верю! Это… Ты? Ты это сделал? Нориаки рассмеялся в ответ.       − Нет, что ты! Я просто указал отцу на него. Методы меня, конечно, не радуют, но что поделать? Мир не должен терпеть подобных людей.       − Боже… − Рохан еще раз пробежался глазами по строкам, уже держа газету в своих пальцах, а потом поднял голову и посмотрел на него, не скрывая трогательной улыбки. – Спасибо тебе за все!       − Боже, как тебе идет улыбка, Рохан, − Нориаки понял, что впервые видел ее в отношении себя от этого причудливого юноши. Рохан явно смутился и усмехнулся, проводя по аккуратно уложенным волосам, совсем не похожим на прическу в то утро.       − Ты… И ДжоДжо. Вы меня спасли. Я так вам благодарен! И особенно тебе! Навещаешь меня здесь, носишь полезные фрукты, о которых я и мечтать не смел… Я теперь к тебе хорошо отношусь, поэтому заходи, когда захочешь, даже когда я вернусь в холл, − но пока он только вернулся к плите, не переставая улыбаться. – Что ж, чай или цикорий?       − Ты благодарен, несмотря на то, что я видел многое… Слишком многое? И… Ты прости меня, раньше я был предвзятого о тебе мнения, но мне просто в каком-то роде… Обидно было после всех тех разговоров обо мне. В общем, я рад, что сейчас все стало хорошо, − Нориаки сел за стол. – Чай. В моем доме не так все гладко, и если бы там жили исключительно добрые люди, я бы тоже был рад тебя видеть в нем. Правда, там чаще всего дома только мама, поэтому можем заходить во время обеда! Я сегодня принес апельсины, но не знаю, любишь ли ты их. Тебе нравятся апельсины?       − Ох, ты тоже прости за все. Кстати, не так уж много ты и видел, если честно, − Рохан чуть ли не с головой проник в пакет с апельсинами и вдохнул этот прекрасный тропический аромат, смешавшийся с тонкими нотками зеленых яблок. – Не знаю, я пробовал похожие, только меньше… Кажется, мандарины, да? Апельсины это для меня такая роскошь, еще и в нашем городке продаются очень редко, спасибо!       − Да на здоровье, − Нориаки посмеялся и кивнул ему, когда Рохан поставил на стол перед ним чистую чашку. Видно, что очень старая и часть какого-то сервиза. – Повезло, что не течка. Неожиданное умозаключение Нориаки заставило Рохана немного напрячься, но он все равно с легкой улыбкой продолжил ножом чистить один из апельсинов.       − Да, а то было бы совсем не здорово, если бы этот урод мне еще ребенка заделал. Слава Богу, что он мертв. Нориаки передернуло от этих слов. Рохан не сказал ничего, что можно было бы назвать неправдой, лишь сухие факты. Высказывания, которые не требовали дискуссий, но почему-то Нориаки почувствовал дрожащую оболочку страха и беспокойства. Сама реальность за гранью отцовского крыла и мюзик-холла стала у Нориаки перед взором и пронзила насквозь своей жестокостью.       − Ты бы… Избавился от него…? – спросил Нориаки, глядя, как темный чай со шкварками наполняет его аккуратную старинную чашечку.       − Разумеется. А ты бы смог выносить и родить ребенка от человека, который совершил с тобой такое? – Нориаки с интересом проследил, как Рохан взял завиток шкурки от апельсина и сунул в рот, попытавшись пожевать. Если бы не щепетильность темы, он бы обязательно хихикнул над этим, но сейчас сдержался. Рохан сморщился и выплюнул. – Фу, ну и гадость.       − Я не знаю, − Нориаки нахмурился, опустив голову к своему темному отражению в чае. – Я никому почти не рассказывал, точнее… Никому. Вообще. Это было в начале лета и… Ух, мой первый и последний раз был с человеком, которого я не любил. В какой-то мере это тоже можно считать изнасилованием, я не давал своего согласия, но и не сопротивлялся по причине течки. И из-за нее я боялся, что у меня будет ребенок от него… Я не знаю, я бы не смог его убить.       − Надо же. Ты и правда не девственник, как привык сквернословить Леон, но хорошо, что все обошлось, − Рохан поставил тарелочку с дольками апельсина на стол и сел напротив Какеина со своей чашечкой и некоторым количеством боли на лице. – Правда, если бы младенец всё же появился, ты мог бы записать его на своих родителей. Или они бы такого не стерпели?       − Что ты! – Нориаки горько усмехнулся. – Отец бы выгнал меня из дома, только узнав, что у меня в животе кто-то есть. Повезет еще, если не побьет. Скорее всего, мне бы пришлось уйти к отцу ребенка.       − Интересненько. А кто же это, если не секрет? – Рохан отпил чай, и Нориаки заметил на себе взгляд очень экономичного хозяина, которому наверное, не нравилось, что его чай не пьют, поэтому Нориаки тоже совершил глоток. Еще он предложил кивком апельсины и танцор взял одну.       − Его имя начинается на «Д». У тебя пять вариантов.       − Хм-м-м, − Рохан серьезно задумался, откинувшись на спинку стула и жуя апельсиновую дольку с великим удовольствием. – Доппио бегает к хозяину пивного бара, да и он омега, Джотаро не мог, вы еще и знакомы не были… Джозеф? Нет, он вообще, похоже, ни на кого кроме Цезаря реагировать не в состоянии. Малыш Джоске? – Рохан громко рассмеялся, а Нориаки только тихо хихикнул. – Остается только Дио. Это он? Нориаки съел свою дольку и запил чаем, как ни странно. Затем он опустил голову и скромно улыбнулся.       − – Никому не говори.       − Серьезно? Ну и ну, всегда знал, что он тот еще мудак!       − − Нет, Дио не мудак. Тот момент, конечно, подпортил мое отношение к нему и я даже, побаиваюсь его в глубине души, и общаться с ним как раньше… Ну, помнишь, я весь июнь на него так томно смотрел. Потом все лето я вел себя очень тихо, не хотел притягивать его внимание. Дио казался таким опасным. Я бы… Я бы не смог так снова, да и не хочу. Я очень уважаю его как человека, а не моего мужчину. Нориаки договорил и они с Роханом одновременно вздохнули, после чего он робко поделился еще одним секретом, который он тоже еще не озвучивал.

***

      На следующий день Нориаки и Рохан уже вместе сидели за столиком в мюзик-холле в раннее бесснежное утро и смотрели на Джозефа, на котором уже не было никакой повязки, но он просто контролировал больную руку, чтобы сильно ею не махать в его привычной манере. Цезарь наблюдал за всей этой катавасией со сцены – сотрудники холла проходили на свои места в первых рядах, что-то тихо или бурно обсуждали и мешали ему руководить. Этим они создавали еще и его нелюбимый хаос. Цезарь понял, что такие собрания стоит проводить чаще. Когда последние люди – Джотаро и Спидвагон, заняли свои стулья, Цеппели кашлянул и осмотрел их беглым взглядом еще раз.       − Доброе утро, благородные лучи «Крылатого солнца!» – Цезарь поприветствовал своих ребят и сел на высокий порог сцены, свесив одну ногу и открывая свой альбом с планами к будущей постановке. – Как вы знаете, близится Рождество, а мы из-за идиота Джозефа («Эй!», прозвучало за его спиной, где на банкетке баловался со шторой ДжоДжо) не вписываемся в график! Вот например, вы видели хоть раз номер, который висит у нас на афише уже недели три?       − Нет! – прозвучал громкий ответ, разлетевшийся эхом, когда все собравшиеся вспомнили про плакат с омегой-балериной и пианистом, нарисованный и отпечатанный единственным городским иллюстратором.       − Вот именно, это выступление так и не состоялось, друзья! Мы отложили его на долгое время из-за оболтуса ДжоДжо. Итак, в эту субботу, третьего декабря оно состоится. Карточки с объявлением уже разнесены Джоске и Окуясу по городу, как и небольшие плакаты. Всё идет к этому и нельзя подводить ребят и главное нас. Ясно? Он дождался отвердительных кивков и продолжил.       − Теперь о главном. Я уже упомянул Рождество. В этом году мы не будем устраивать просто бесплатный ужин для всех желающих с обычной программой. Я решил, что мы поставим, мягко говоря, сказку. Меня в каком-то роде вдохновил наш милый Нориаки, который прошел обучение в достаточно известной в Баварии академии балетного танца…       − Ха, да он сдулся под конец! Цезарь проигнорировал Леона.       − Он займет одну из ведущих ролей. Не переживайте, большинство из вас тоже получат очень важные роли. Мы ставим его на первый план из-за потрясающего навыка, и потому что сама по себе эта история является балетом. Мы будем ставить «Щелкунчика». Да, тот самый про куклу, которая щелкала орехи. Балет Чайковского, и думаю, до нашего округа подобное уж точно не добралось. Вряд ли кто-то из вас вообще слышал о подобном. Но ваш Цезарь, молодец, и думаю, если мы поставим представление по, первоначально, немецкой сказке, жители города ее оценят!       − Но разве мы все умеем танцевать балет? – раздались вопросы.       − А можно и медведя заставить летать, − скептично цыкнул Цезарь и перелистнул страницу своего альбома. – Никто не будет танцевать балет, кроме двух человек, это Нориаки и Рохан. Рохан встал и Цеппели устало смерил его взглядом, после чего парень сел обратно, не решившись тягаться с хозяином заведения. Его возмущение оправдано – Рохан, как и другие члены труппы, танцевать балет не умеет и ни в какой знатной академии не учился.       − Есть еще два человека, которые будут танцевать нечто похожее, но я не изверг и все понимаю, поэтому это только пародия. Если честно, я уже решил кто есть кто, потому что изначально продумал образы под вас. И так. И Цезарь назвал. Девочка Марихен, или, согласно французскому переводу, Мари, естественно определили Нориаки. С именами и полом актеров, не вписывающихся в образы персонажей, Цезарь обещал разобраться. Джоске очень возгордился тем, что получил свою первую и хорошую роль на сцене, роль брата Мари, Фрица. Окуясу и Коичи, мальчик, которого иногда приводили они с улицы, ловя у школы, стали друзьями Фрица. Фея Драже это Рохан, Дио с легким неприятием согласился на роль мышиного Короля. Леон тоже не сразу принял предложение изобразить ожившую куклу Мари, Клару. Рады полностью зато Абдул и Жан-Пьер, они тоже должны были изобразить какие-то игрушки и картинки с их костюмами авторства Цезаря им приглянулись.       − А я, а я… Кем буду я? – Джозеф не унимался, пока Цезарь перечислял персонажей. Наконец, он закончил на няне, которую с радостью отдал Ванилле и повернулся к Джостару.       − Уймись.       − Ну, Цезарь, скажи!       − Щелкунчиком. И принцем для Мари-Нори. В зале воцарилось молчание. Где-то в толпе закашлялся в нервном приступе Джотаро.       − КРУТО! – воскликнул Джозеф и спрыгнул со сцены.       − А кем будете вы? – прозвучал вопрос из публики и Цезарь повернул голову, демонстрируя последний рисунок со статным человеком в богато украшенной серо-изумрудной мантии и белой рубашке.       − Дроссельмейер.       − А вы хотя бы сюжет расскажете?       − Завтра мы вместе прочтем сказку…

***

3 декабря

      Это и правда важный день. Цезарь видел, как Нориаки вздохнул и при этом его легкие в клетке ребер поднялись. Джотаро тоже вздохнул. Оба уже заняли свои позиции и представились зрителям в немом поклоне. На сцене горел мягкий свет и рампы нежно подчеркивали силуэт Нори.       Музыка заиграла. Джотаро был осторожен и не спешил. У него бывает, что разгоняется и делает помарки, но сегодня он цеплялся за каждую ноту, внимательно ее осматривая в своем глубоком музыкальном уме. Цезарю это представлялось так: сидит в мастерской и берет разные ноты, растирая их наждачкой, чтобы они были идеальны. Так Джотаро преобразует ряд в идеального звучания мелодию. В ней можно утонуть. Цезарь оценил, как они хорошо подобрали сопровождение, ведь не смотря на ласкающую слух музыку, внимание все равно остается на главном артисте. Эта пташка мерцала. Нориаки – воплощение мужской плавности и пластичности. Цезарь знал, что более опытные и известные омеги-балеруны наверняка танцуют куда лучше, но ему важнее то, что он видел здесь и сейчас. Под переливчатую игру Джотаро Какеин совершал движения, названий которых Цеппели не знал, но они захватывали его не смотря на то, что этот номер он уже видел с десяток раз на репетиции. Он представлял с замиранием, что чувствуют зрители. Так называемые клиенты, для которых это выступление настоящая премьера. Никак иначе, как дебютом для этих двоих, это нельзя назвать. Тут важно не переборщить, понимал Цезарь, когда поймал себя на мысли что без подсветки рояля, Нориаки был бы одним героем. Он напоминал Цезарю голубя. Породистого голубя. Длинные перья, отливающие белизной, сверкают на солнце, или может, ярком свете луны. Взлетает и садится на руку его хозяина. Хорошего человека, хоть и иногда чрезмерно хмурого. Но голубь знает, что в нем бьется отнюдь не злое сердце и что для любимых, он всегда сделает все возможное, чтобы им хорошо жилось.       Нориаки действительно рассказывал историю. Он останавливался, тянул к софитам руки и вскидывал голову, будто обращался к кому-то незримому. Или прикладывал тонкие пальцы к белой ткани мужской пачки и тогда каждый мог почувствовать громкое биение его влюбленного сердца в своей голове. Цезарь понимал, что они не сделали ничего особенного из этого номера. Это просто легкий и романтичный момент, наполненный музыкой и невероятным танцем. Трогательная история, оживала на сцене и просто поражала своей красотой. Да, это было красиво. Просто и красиво. Здесь не надо было разгадывать что-то, как факир например, глотает шпаги, вслушиваться внимательно в слова фокусника, чтобы ничего не пропустить. Здесь не нужны пламенные хлопки и топание, которым поддерживали танцы Джозефа.       Этого так не хватало «Крылатому солнцу» раньше! Цезарь наблюдал в восторге, как Нориаки, исполняя ряд своих движений, приблизился к Джотаро. Тот продолжил играть уже по наитию и наклонил голову назад, ткнувшись машкушкой в грудь Нориаки. Тот, как и на репетициях, нежно пробежался по его груди, плечам, шее и щекам аккуратными ладонями, но что произошло дальше, Цезарь и не ожидал!       Какеин наклонился, вытянув одну ногу и стоя так на пуантах. Он был похож на цаплю, но это не главное. Главное, как Нориаки коснулся в поцелуе губ Джотаро, мягко их сминая и едва ли это позволяло Куджо играть дальше без помарок. Однако, зрители прибывали в невиданном восторге, ахнув. Когда поцелуй завершился, Нориаки отстранился и под возобновившуюся игру, стал танцевать в свете прожекторов, выводя номер к финишной прямой. Прыжки, перебегающие шаги на пуантах, взмахи тонких рук и этот поцелуй, создавали цельную картину. Сюжет передан, музыка угасает. Нориаки опустился на колени, вновь тронув свое сердце сквозь телесную оболочку и согнулся. Свет потух, прозвучали овации.       Цезарь закурил мундштук. Потрясающе, они сделали всё как надо и даже больше. Вечер доказал мастерство этих двоих и то, что они стали настоящей командой.

***

      Нориаки забежал в кулисы, покрасневший до кончиков ушей и сразу прибился локтями к шершавой стене напротив, прижимаясь к ней горящим лбом и не боясь размазать подводку на глазах, зажмурился. Со сцены такое не разглядишь, но в нем играла сотня барабанов, разгоняя кровь по жилам. Годы шли, а волнение перед выходом на публику его не покидало, как и то, что он испытывал потом. Теперь все усилилось в стократ из-за этого откровенного поцелуя. Нориаки не жил во времени, когда все омеги и женщины обязывались быть монашками и такое было бы мовитоном, но черт! Это один из самых первых и настоящих его поцелуев, искренний и чистый. Он не должен был переживать и испытывать вину, но он чувствовал это вместе с толикой стыда и… И внутри всё так горит! Нориаки выдохнул и вздрогнул, понимая, что он сделал то, что хотел и это во благо. Но всё стало сложнее, когда тяжелые шаги Джотаро за спиной стихли – он стоял за ним.       − Ты меня поцеловал. Вот так. Он сказал это голосом, в котором не звучало ничего больше. Только звуки. Ни вопроса, ни восклицания, ни радости, ни горя. Джотаро словно монолит, застыл рядом, выдыхал в прохладный воздух кулис свой внутренний огонь. Нориаки нравилось воображать, что за сдержанностью разгорался настоящий пожар, как и его собственные чувства.       − Я тебя поцеловал, − он ответил так же спокойно и позволил себе робко попробовать обернуться. Его взгляд встретился со взглядом Джотаро, и Нориаки пожался от этой пронзительной голубизны. На сцене уже давно играла веселая заводная музыка для танца Джозефа и люди громко встречали его, соскучившись. Джотаро приподнял руку и Нориаки отшагнул, точно от страха, упираясь затылком в стену, которую красил самолично в августе. Может поцелуй ошибка? – Прости.       − Яре-яре дазе. Джотаро этим, видимо, хотел сказать, что извинений не стоит, и нагнулся, целуя Нориаки. Уже второй их поцелуй! Он вышел таким нелепым, неопытным и детским. Ну, правда, разве могут два парня лет восемнадцати-девятнадцати быть в курсе всех тонкостей поцелуев? Глупости! Нориаки испытал прилив радости от этой близости, однако понимание, что сейчас все внутри расплавится и смешается в одну массу, заставило его отвернуть голову. Джотаро не остановился и теперь наградил алую скулу Нориаки сладким и невесомым прикосновением своих губ.       − Уже третий, − тихо сказал Нориаки, срываясь на шепот вперемешку со смущенным «Ах». Он знал, что в кулисах их может видеть кто угодно из труппы и от этого румянец никак не сходил с его щек, а давно жаждущее ласки молодое тело непослушно хотело больше.       − Извини, − Джотаро отстранился слишком внезапно и Нориаки рвано выдохнул, поспешив двинуться к нему и обнять. – Оу, Какеин …? Рыжеволосый парень знал, что Джотаро, вероятно, просто хотел выместить накопившееся после того поцелуя на сцене. Для него это ничего не значило, и он играючи одарил его этими двумя … Тяжело. Нориаки его обнял, ища поддержки и защиты от своих же ощущений, все еще перекликающихся внутри. Джотаро, не смотря на свой вопрос, тоже его обнял. Они дождались, когда Джозеф закончит номер и только тогда отпрянули друг от друга.       − Это ничего не значит? Идет? – Нориаки пошел на отчаянный шаг.       − Ничего не значит, – Джотаро ответил кивком и они с усмешками посмотрели на Джозефа, пролетевшего мимо них в гримерные, и ясное дело, на второй этаж. Так легко и просто? Даже жалко. Нориаки уже не хотел отрицать что-либо, но ему нужно подумать об этом в более спокойной обстановке. Еще немного времени и… Снова посмотрев на хмурого Джотаро, вставшего поодаль и закурившего, Нориаки почувствовал что-то теплое в груди. Он прикоснулся к губам пальцами, надавив на тонкую кожицу, еще помнящую поцелуй ДжоДжо. Что-то совсем необычное, не похожее на первый его поцелуй, который уже был стерт давнишними туманами первой течки. Так странно, думал он… Его первая течка, его первый раз и первый поцелуй в конце первого рабочего месяца. Сплошная ирония и насмешка. Дио словно подсчитал всё тогда, но Нориаки теперь оказался благодарен ему. Странно, скажите вы? Весьма, но для танцора, отправившегося в кулисы, сейчас это раскрывало взгляд на некоторые вещи.       Нориаки убедился в том, что все познается в сравнении и хотя когда-то он испытал не совсем приятный опыт, это было лишь ложкой дегтя перед чем-то поистине волшебным, как губы Джотаро… Они − мёд, и поэтому отныне тот, на сцене, займет место первого поцелуя, как завоеватель уже точно.       − Ты такой счастливый, − сказал Рохан в гримерке, натягивая чулки для выхода омег.       − Он меня поцеловал, − тихо шепнул он, чтобы Леон не услышал.       − Человек, в которого ты влюбился? – Кишибе спросил явно с отсылкой на утренний секрет. Нориаки не называл имени, но Рохан итак знал о ком речь.       − Так глупо, − Нориаки хмыкнул.       − Так глупо, − согласился Рохан.