Космос и ангелы-хранители

Джим не помнит, когда она появилась. И ему стыдно её спросить. Эйприл Сандрес смеялась над всякими глупостями и приносила ему самые свежие корабельные сплетни за завтраком. Эйприл Сандрес чинила репликаторы и составляла для них паттерны алкогольных коктейлей. Эйприл Сандрес поправляла ему волосы после «обычной миссии», потому что: «Капитан, Вам отчитываться Совету. Нужно выглядеть презентабельно, хоть и с фингалом». Эйприл Сандрес воровала у Боунса настоящие яблоки и витамины в оранжевой сахарной оболочке. Эйприл Сандрес под вопли МакКоя ставила ему капельницу, когда он опять умудрялся закинуть в рот инопланетную печеньку, не предназначенную для его желудка.

Эйприл Сандрес. Эйприл Сандрес. Эйприл Сандрес. Эйприл. Эйприл. Эйприл.

Ему становилось легко дышать рядом с ней, легко говорить, легко улыбаться. Джим не помнит, как она появилась в его жизни — весёлая и цветная, одетая в синюю форму, с просто огромнейшими тёмными, нечеловеческими и безумно добрыми глазами. Джим не помнит, и поэтому ему кажется, что она всегда была рядом, всегда успокаивающе дышала ему между лопаток (выше не доставала даже на цыпочках), держалась за его форменный рукав и ободряюще улыбалась, кивая судорожно-резкими движениями шеи. Джим не помнит, как вышло так, что она сидит в его каюте, на его кровати, в его золотой форме и больше ни в чём. Джим думает, что Боунс ему голову оторвёт, и не только её, потому что медсестёр, связисток и научниц трогать нельзя. Но Джим не помнит. И всё это кажется ему долгим, тёплым, осенним сном. — Лен ведёт медосмотры командного состава, — говорит она, а Джим вздрагивает. — Лен? — спрашивает он и чувствует себя идиотом. — Доктор МакКой. — Лен? — спрашивает он ещё раз с притворным недоверием в голосе. — Всё лучше «Боунса». — Напомни как-нибудь рассказать тебе, почему «Боунс». — Ну-ну, уводи тему от медосмотра. Рассказывай. Он смеётся и утыкается носом в каштановые волосы, от которых пахнет стерильностью лазарета и грушей, крепче обхватывает руками тонкие женские рёбра, грудью чувствует, как сквозь ткань формы впиваются в его кожу её острые позвонки, и бормочет про шаттл, похмелье, кукурузный виски, псевдоаэрофобию и «я тебя облюю». Эйприл слушает, рисует что-то пальцами на его предплечьях и, на мгновение изогнув шею под болезненным углом, целует его в подбородок. И ему становится легко-легко, как никогда не бывало ни с кем: ни с Боунсом, ни с мамой, ни с Кэрол. И это его немного пугает. — А на медосмотр ты всё равно пойдёшь. — Да. Джим не думает о медосмотре, он ни о чём не думает. Он просто на всё согласен, лишь бы продлить этот момент лёгкости и доверия ещё ненадолго.