Родственные связи

Скрипнул пол под неосторожными шагами. Молодой человек положил худенькую руку на массивные перила широкой лестницы и посмотрел вниз. В полукруге проёма была видна гостиная, край тёмно-бежевого кресла и спина отца, читающего газету. Шорох шёлкового платья и воркующий, раздражённый щебет свидетельствовали о присутствии неподалёку матери, но в поле зрения она пока не появлялась. Нико свесился ниже, но мама уже упорхнула на другой конец огромной комнаты. Парнишка выпрямился и задумчиво уставился в потолок. Ему не нужно было присутствовать там, чтобы знать, о чём обычно беседуют его родители. — Эмма, дорогая, хватит бегать взад-вперёд! У тебя подскочит давление, как позавчера! — Марк фон Шульц, прямой потомок славной баронской династии, ведущей свою историю из глубины веков, раздражённо встряхнул газету и посмотрел поверх листка на свою жену. — Ты не понимаешь! Эдварда стоит уволить за такой проступок! — женщина вскинула подбородок, и её сверкающие глаза наводили на мысль, что некий Эдвард совершил по меньшей мере массовое убийство. Между тем шофёр был повинен лишь в том, что вовремя не почистил сиденья в лимузине баронессы. Марк тяжело вздохнул и вновь углубился в отчёт о работе политической партии. Его супруга всегда отличалась излишне экзальтированным поведением, которое он сам не понимал и не воспринимал, даже в разрезе собственного положения в обществе. Однако они с Эммой прожили вместе без малого двадцать лет и отношения всегда были ровными. Не считая вот таких всплесков по мелочам. Молодой человек, стоящий на верхней ступеньке лестницы, передумал спускаться и уже развернулся уйти, как унылый весенний вечер разбил телефонный звонок. Его звонкая трель заполнила всю гостиную, отзвуки долетели до верхнего этажа, и парнишка вздрогнул. В такой поздний час их обычно не беспокоил никто. Замерла на очередном витке раздражительности баронесса и с укоризной уставилась на аппарат, затем на замешкавшегося мужа. Марк, словно успокаивая натянутые нервы Эммы, коротко глянул с улыбкой и поднял трубку. И тут же разулыбался во все тридцать два: — Михаэль! Как я рад слышать тебя! Нико, всё ещё стоящий на верхней ступеньке, прыснул в кулак. Он представил себе мамино лицо, медленно багровеющее при этом имени, и лихую взбучку, которую получит его отец, когда положит трубку. Радостная дрожь в голосе папы свидетельствовала только об одном — позвонил родной брат Марка фон Шульца, дядя Нико, никаких других Михаэлей в знакомых не числилось. И никому другому отец не отвечал бы с таким восторгом. Поскольку его мать не питала к родственнику никаких тёплых чувств, можно было предположить, что звонку она не обрадуется. Значит, впереди нешуточные семейные разборки. Хоть какое-то развлечение посреди серых будней осточертевшего дома. Поэтому парнишка, недолго думая, спустился вниз по лестнице и замер, не дойдя до низа несколько ступенек, облокотившись о перила. Теперь ему была хорошо видна вся мизансцена. Стоящая вполоборота мама, словно натянутая струна, готовая противно звякнуть в определённый момент. Её напряжённую спину, по неистребимой светской привычке выпрямленную до отлёта назад, отражало высокое зеркало в старинной витой раме. Отец беззвучно шевелил губами и кивал головой, отбивая пальцами сложный ритм на подлокотнике, словно собеседник был способен видеть его сейчас. — Что ты говоришь? Когда ты приедешь? — отец даже привстал с кресла, стараясь лучше расслышать. — В первых числах июня? Прекрасно! Мы как раз будем в Хорнберге… «Что? Мы поедем в грёбаную деревню, когда у меня столько планов на последнее свободное лето моей жизни?!» — разум Нико не возмущался, он стенал и плакал от вопиющей несправедливости. Он даже забыл о том, что хотел полюбоваться на мечущих друг в друга стрелы сарказма родителей. Парень кипел нарастающим гневом и осознанием собственного бессилия. Рука против его воли теребила кончик носа, а другая беззвучно скребла старое дерево перил. Нико мог возмущаться, просить и даже требовать сколько угодно. Его никто не будет слушать. Родители всегда так делали. «Мы знаем, что тебе нужно!» Характера не хватало, чтобы перечить, доказывая свою правоту. Молодой человек справедливо считал себя достаточно взрослым, потому что закончил школу, подал документы в престижный университет и собирался как следует отдохнуть в компании сверстников. По крайней мере, он рассчитывал, что таковая найдётся, поскольку круг его знакомых не был богат закадычными приятелями и подругами. Но в любом случае у Нико были свои планы, а тут… Хорнберг! Родовое поместье на полпути от Берлина в Лейпциг, недалеко от излучины Эльбы, а проще говоря — у чёрта на куличках в деревенских трущобах. Сколько Нико себя помнил, поездки в Хорнберг были просто невыносимыми. Уклад сельской жизни был нетороплив и не терпел суеты, немногочисленные местные слуги двигались, словно под водой, ничегонезначаще улыбаясь и роняя раз в полчаса ни к чему не относящиеся фразы. Их гладкие лица и безмятежные глаза казались мальчику искусственными, сделанными специально. Кукольными, а оттого вдвойне страшными. Огромный пустой дом и необъятные холмистые окрестности, принадлежащие семье Шульц, заставляли тогда ещё совсем крохотного Нико прятаться в единственно знакомом ему месте — в библиотеке. Наличие стен и пыльных молчаливых томов с интереснейшим содержимым было гораздо лучше открытой местности. Мальчик на полном серьёзе боялся заплутать навсегда в этих просторах. Боязнь открытого пространства надолго останется с ним, благодаря упорству его незабвенной мамочки, которую сносила в трепет мощь и сила титулов, владений, денег… Воспоминания о высоченных потолках, тёмных резных шпалерах, точеных молью, и запотевших мозаичных окнах в многочисленных эркерах наводили на Нико откровенную, головокружительную тоску. Мысль о том, что это проклятое место придётся посетить в аккурат перед его вступлением в самостоятельную жизнь в качестве студента Лейпцигского университета, убивала наповал хуже пули, пущенной в упор. Между тем телефонный разговор завершился, и трагический ход мыслей Нико перебил возмущённый возглас матери: — Опять приезжает твой братец? — Эмма задала вопрос таким тоном, словно Михаэль топчет её драгоценный паркет из белого клёна как минимум раз в две недели. Отец устало выдохнул, сложил руки на животе и принялся держать оборону, что было не таким уж непривычным в его жизни. На самом деле Нико даже не мог припомнить, когда он в последний раз видел своего единственного кровного родственника. Наведывался домой тот очень редко, с периодичностью не чаще чем раз в пять-шесть лет по большой и неотложной надобности. В его детской памяти дядя Миха остался как одно большое и беспокойное аляпистое пятно, появление которого всегда сопровождалось громким смехом, резкими движениями и вереницей совершенно бесполезных, но незабываемых событий и подарков. Мальчишка нетвёрдо помнил, как он выглядел, но точно знал, что отличался Михаэль фон Шульц от остальных его знакомых, как домашняя кошка, спящая у камина, отличается от дикого амурского тигра во время охоты. Дядя был первым, кто посадил его на американские горки в парке аттракционов — новое и довольно необычное тогда развлечение. Как ему потом удалось отбиться от Эммы, которая угрожала Михаэлю физической расправой за это немыслимое преступление, для Нико навсегда останется загадкой. Как навсегда он запомнил и свой испуг, сменившийся на ни с чем не сравнимое бешеное чувство свободы и удовольствия от нереального полёта вниз и вверх. В другой свой визит дядя Михаэль оставил ему пластинки настоящего китового уса и засушенную необычную рыбку средних размеров. Подарок был царский для пятилетнего пацанёнка, пока Эмме не пришло в голову поинтересоваться, кому принадлежат эти мумифицированные останки. Глубоководный житель оказался звездочётом — довольно опасной и ядовитой рыбой Средиземного и Чёрного морей. Бесполезно было доказывать разъярённой женщине, что звездочёты ядовиты лишь в сезон, в живом виде и очень непродолжительное время. Да и яд их, как выяснилось, вовсе не смертелен. Подобный подарок, надо сказать, весьма напугал даже отца, который любил и, кажется, втайне завидовал своему свободолюбивому и отвязному братцу. Подобные истории врезались в память своей необычностью и продолжительными яростными разбирательствами. Но дядя лишь смеялся, громко и весело, не принимая в расчёт никакие доводы здравого смысла. Вот его смех Нико запомнил очень хорошо, а всё остальное, как особенности внешности и поведения, выпало из памяти напрочь. Тем более что непоседливый и отнюдь не чадолюбивый Михаэль не появлялся ближайшие лет десять. А если и приезжал, то Нико не знал об этом ничего. — Что на этот раз? — не унималась баронесса, наступая на своего мужа. — В арктических льдах замерзают пингвины или африканским аборигенам не хватает продовольствия? Нико тут же вспомнил, что дядя болтался по миру в поисках археологических диковинок, по ходу дела занимаясь спасением всего живого и неживого, что ещё не подмяла под себя цивилизация. Ему очень хотелось вставить хоть слово в угрожающий монолог матери, чтобы определиться с собственным будущим, но Эмма фон Шульц не собиралась слушать никого, кроме себя. — Твой брат мог бы использовать специально нанятых людей, чтобы распоряжаться своей частью имущества так, как ему заблагорассудится. А не гонять тебя всякий раз, когда ему приспичит вытянуть деньги из семейного капитала! Мать перешла на змеиное шипение, а значит дела плохи. Такой способ общения она использовала лишь в крайней степени раздражения и перед тем, как поставить ультиматум без рассмотрения доводов противных сторон. Однако отец держался, как мог, что не могло не вызывать определённого восхищения. — Дорогая! Михаэлю требуется сменить банк или депозитный вклад, проценты… — договорить ему не дали: — Ах, вклад! Ах, проценты! С каких это пор твой не вовремя сбежавший из дома братец разбирается в экономике? — Нико навострил уши. «Вот это новость! Дядя Михаэль сбежал из дома?» — Дорогая! — отец встал из кресла и, засунув руки в карманы домашнего короткого халата, упруго зашагал по гостиной. — Ты прекрасно знаешь, что если бы Михаэль не совершил в молодости столь необдуманный поступок, то не видать бы нам с тобой ни родового особняка, ни просторного трёхэтажного дома в пригороде Берлина, ни семейного бизнеса. Если ты помнишь, я, как-никак, младший сын барона Николаса фон Шульца, моего отца. Отец говорил мягко и негромко, его фразы, как всегда, были взвешены и обдуманы его острым аналитическим умом задолго до того, как он успел высказать их вслух. При этом говорил он не глядя на собеседника. Словно сам себе, что странным образом заставляло прислушиваться к нему. — Мой старший брат добровольно и совершенно безвозмездно отказался от наследства в мою пользу и принял лишь долю компании в акциях, что само по себе чрезвычайно благородно с его стороны. С моей же стороны, — тут Марк остановился, посмотрел на жену и поправил сам себя, — с нашей стороны естественно приложить все усилия по сохранению семьи и общей сохранности капитала. Отец привычным движением поправил мягкий ворот синего халата. — Поэтому, Эмма, будь добра, умерь свой пыл и прими Михаэля так доброжелательно, как ты одна это умеешь и можешь. Баронесса сама не ожидала, что когда муж закончил говорить, её руки оказались сжаты в его, а последние слова невзначай, но насовсем, растопили возмутившуюся было злость. Для Нико эта сцена была привычна, но он всегда очаровывался, с какой лёгкостью его немногословный и медлительный отец умудряется справляться с взрывным материнским характером. Она даже начала неуверенно улыбаться, молча смотря в глаза совершенно спокойного супруга. Тикали старинные напольные часы, тепло домашнего воздуха разбивал далёкий отзвук возни прислуги в глубине дома. Нико очень хотелось чихнуть, и он едва сдерживался, уж очень мирно и тихо было в комнате. Внезапно дверь распахнулась и появился дюжий, щекастый молодец в широком плаще и кепи. — Машина возле подъезда, фрау Шульц! — гаркнул он, заставив Нико проглотить свой неудавшийся чих, а маму подпрыгнуть перед отцом, словно в партии виргинской польки. — Эдвард, возле крыльца! Сколько раз повторять тебе — возле крыльца! — снова раздражённо взвилась баронесса, переключившись, слава богу, на посторонний объект возмущения. В этот момент на глаза ей попался стоящий возле подножия лестницы собственный сын. — Нико! Можешь начинать собирать вещи, мы скоро уезжаем в провинцию! После раздачи всех замечаний и приказов, баронесса величаво удалилась на очередной благотворительный обед, накидывая на ходу демократичное твидовое пальто. За её стройной фигуркой закрылась дверь, и отец шутливо поклонился ей в след, вызвав у сына неловкий стеснительный смешок. — Ты слышал, Николас? Боюсь, тебе не понравится, что мы так распорядились твоими каникулами, но мама… Нико уже не слушал своего отца. Несмотря на извиняющийся тон, на улыбку в его глазах, парень не мог избавиться от чувства, что его обманули. *** Назвали его, конечно, в честь дедушки, которого он не знал. Потом с лёгкой руки матери старомодный «Николас» трансформировался в легкомысленного «Нико» с не менее легкомысленным ударением на последнюю гласную. Для маленького мальчика это было подходящим именем, но для взрослого парня Нико никуда не годился. Его бесило собственное имя и то, с каким упорством все вокруг называли его так. Даже одноклассники и более-менее близкие друзья. Юный фон Шульц сильно подозревал, что и в университетской среде он никогда не превратится в демократичного «Ника», а на всю жизнь так и останется а-ля французский гарсон Нико! Ребята, посвящённые в проблему, говорили — забей. Нормальное имя, не хуже и не лучше других. Вон, Шрёдер, вообще, Армин, а каннибалистическое прошлое этого имечка всем известно*. Однако живёт парень, не парится. Нико мог бы добавить, что двухметровому блондину-футболисту, увешанному девчонками, как лоза в сезон — гроздьями винограда, переживать не из-за чего. Как бы его ни звали. Но пареньку, который не блещет никакими талантами, кроме довольно звучного папиного титула, иметь такую идиотскую кличку в качестве имени не с руки абсолютно. Кроме Нико, в его классе была ещё парочка графов и прочей знати, но никто никоим образом подобные отличия не афишировал. И уж тем более друг перед дружкой не кичился. В их среде это было не принято, молодые люди дружили по принципу схожести интересов, а не по принадлежности к высшему свету. Кто знает, когда эта «развилка» произойдёт, и светские львы и львицы перестанут здороваться с теми школьными друзьями, кто статусом попроще. Именно про своих приятелей Нико и раздумывал с тоской, медленно поднимаясь по ступенькам в свою комнату. Вальтер и Оливер, скорее всего, рванут в Англию и Шотландию, попутно разведывая обстановку с возможностью получения образования там. Анна, София и Джин с парнями давно грезили о поездке в Америку. Добрая половина класса отправится на средиземноморские курорты, имея недвижимость в Коста-Брава и Ницце, сделать это было совсем не трудно. Причём их путешествие не обязательно дополнится такой радостью, как родители. Одному Николасу фон Шульцу очень крупно повезло, и его ни в коем случае не собирались оставлять без присмотра. Мальчишка опустился спиной на мягкое покрывало своей кровати и продолжал прокручивать в голове все возможные варианты событий. Нико раздумывал о том, как было бы здорово, если бы все, включая старушку Целестину, свалили в деревню. А он остался бы дома. Инес тоже остаётся в Берлине, как и Клаус, и Александр. Инес… Парень перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку. Темноволосая и темноглазая, в противовес светловолосому и вечно бледному Нико, шустрая, как юный щенок, девчонка считалась чем-то вроде его пары. Хотя Нико было сложно определить, нравится она ему на самом деле или нет. Они много времени проводили вместе, одновременно зачитывались Гофманом, а позже — Кафкой, смотрели одни и те же фильмы, долго гуляли по окрестностям после школы и знали друг о дружке почти всё. Одноклассница побывала у Нико в гостях, была безоговорочно принята отцом и даже заслужила одобрительный кивок матери. И всё это несмотря на отсутствие развесистого генеалогического древа и богатой родни. Что считалось в глазах Эммы фон Шульц необходимым условием для далеко идущей дружбы с её сыном. Она была любопытной и очень живой, провоцируя Нико на всевозможные шалости. Инес сама прижалась к нему в тёмном переулке возле кафе. Взяла его руку, запустила себе под джемпер. «Нико, я тебе нравлюсь?» Парнишка помнил, как сбилось его дыхание от прикосновения к упругим округлостям совсем юной грудки. Не до конца оформившейся, нежной. Инес с таким пылом целовала его губы, а Нико никак не мог заставить себя ответить хотя бы с половиной того интереса, с каким девчонка изучала его тело. Ему не нравились холод от её поцелуев на влажных щеках, духота объятий и нелепость их позы, возможность быть застигнутыми в любой момент посторонним человеком. Нико едва не вздохнул с облегчением, когда подруга отпустила его, не дождавшись ожидаемой реакции на свою смелость. Они могли бы продолжить где-то в более уединённом и подходящем месте, но это пугало его. Но больше всего он боялся оттолкнуть Инес и лишиться единственного близкого друга. Невозможно постоянно бегать от её объятий и держать на расстоянии молоденькую красавицу, которая хотела явно не прогулок за ручку. Однако девушка, хорошо знавшая стеснительность Нико, не настаивала на повторении. В её взгляде парень читал вину за свою стремительность и полное понимание его неготовности пойти на большее. От этого становилось ещё хуже, Нико проклинал себя за нерешительность, за глупое стеснение в самый ответственный момент. И теперь, когда ему подвернулась возможность заниматься после школы чем захочется, он твёрдо решил затащить Инес в постель. Вряд ли она будет против. Но судьба в лице непреклонных родителей рассудила иначе. Вместо вечеров, а может быть, и ночей, наполненных терпким ароматом взрослых развлечений, он будет шататься по окрестностям Хорнберга в компании фокстерьеров, совсем ручных фризов**, таскать за мамой бесконечные баулы с благотворительным тряпьём и выслушивать от отца, какую часть особняка пристроил такой-то и такой родственник в глубине веков. Для полного счастья ему не хватало только визита злосчастного дяди Михаэля. Который будет бесконечно лаяться с мамой, папа их разнимать, а до Нико по-прежнему не будет никому дела. Всё как всегда в их чинном семействе. Он встал с постели и заметался по комнате в каком-то лихорадочном отчаянии, бросая в сумку первые попавшиеся под руку вещи. Потом отказался от ужина, без труда пережив укоризненное ворчание Целестины, и весь вечер переписывался с Инес. Его сообщения были полны показушной бодрости и извинений за несостоявшееся лето. Она ни в чём его не упрекала, прося отдохнуть как следует и не переживать слишком сильно, но Нико ей не верил. Наверняка девушка подумала, что он сбегает. И был уверен, что никогда больше не увидит её. Инес найдёт себе парня понаглей, который не будет отталкивать её руки, расстёгивающие его ширинку. А ему самому останется проводить время наедине со своими бестолковыми мечтами в унылом одиночестве. *** Закончились дремучие джунгли пригорода с затейливыми транспортными развязками, суетой эстакад, обилием разномастного транспорта и огромными зданиями складских помещений. Их высоченные серые стены в грязных дождевых потёках были завораживающе ужасны. Навевали мысли о пахнущих плесенью сырых застенках или могилах заживо погребённых. Нико ёжился, но продолжал выворачивать шею, разглядывая постройки. Настроение создавалось соответствующее его нынешнему состоянию. Отец благоразумно уступил ему место возле водителя, хоть и собирался всю дорогу изучать какие-то бумаги. Сидя рядом с женой несколько часов кряду это было невозможно. Эмма сидела как на иголках, без конца выясняя — «не смялось ли платье», «долго ещё до заправки», «посмотри-вид-на-озеро-какое-чудо». Путешествие с мамой Нико относил в разряд отдельных развлечений не для слабонервных. Природа средней полосы разнообразием не отличалась, за окном не было ровным счётом ничего интересного. Парень вздыхал, стараясь не привлекать к себе внимание родителей и тоскливо разглядывая ровные стрелки молоденькой травы, покрывающей невысокие холмы, редкие вспаханные поля, кудрявые первыми листьями лесочки и рощицы. Весна в этом году была поздней и какой-то робкой. Но это не давало повода не радоваться ей, однако Нико рад не был. Его ничто не могло отвлечь от жалости к самому себе и обиды на весь окружающий мир. Он откинул голову на удобную спинку сиденья отцовского кроссовера и не нашёл ничего лучше, чем проспать всю дорогу до ненавистного родового гнезда. Проснулся он только от шороха гравия на подъездной аллее Хорнберга и от изумлённого восклицания отца: — Не может быть! Нико едва разлепил глаза. Невесть откуда взялось солнце, разогнав редкие дымно-серые облачка, и парень тут же снова сощурился, всматриваясь в окно. На широком крыльце поместья, расставив ноги и уперев крепкие руки в бока, стоял мужчина. Белая рубаха с закатанными до локтей рукавами, небрежно заправленная в серые мятые брюки, была фривольно распахнута на груди, светлые волосы в беспорядке торчали во все стороны, на его лице цвела удивительно радостная улыбка. Недоумение, с которым мальчишка приподнял было брови, тут же развеял его отец. Марк едва дождался, пока водитель сделает дежурный полукруг и остановит машину возле самого входа. Он выпрыгнул из двери, даже не прикрыв её за собой, резво взбежал по ступеням вверх и, протягивая вперёд обе руки, бросился здороваться: — Михаэль! Что ты здесь делаешь? Ты же собирался приехать через неделю? Вот это сюрприз! Выбираясь из машины, Нико отметил про себя, как его отец раскраснелся и, пожалуй, помолодел прямо на глазах. «Дядя, значит, уже осчастливил нас своим присутствием», — с непонятной для самого себя досадой подумал Нико. Михаэль тем временем, пожал брату руку, хлопнул того по плечу и приобнял как полагается. Громкое фырканье за спиной дало парню понять, что не одного его не радует такой скорый приезд родственника. Мать вздёрнула подбородок и стянула губы в прихотливую складку, всем своим видом выражая неприступную строгость. И тут же вздрогнула от громогласного возгласа. — Эмма, душа моя! Как я рад снова видеть тебя! — Михаэль сбежал по ступенькам вниз и, не успела женщина опомниться, заключил её в панибратские объятия, чего она уж совсем не ожидала. — Ты так похорошела и помолодела! И хорошо ухаживаешь за моим недотёпой братом! И так рада меня видеть, я просто горжусь собой! Дядя обнимал маму, поглаживал её руки и сыпал комплиментами, но от внимания Нико не укрылся хитрый прищур его глаз и ядовитый сарказм в каждом слове и улыбке. Он залихватски подмигивал Марку и косился в сторону юноши, растерянно стоящего возле автомобиля. Однако мама хлопала ресницами и, похоже, принимала всё за чистую монету. — Ничего себе! А это Нико? Когда это ты успел так вымахать, мальчик мой? Я даже не узнал тебя! — Михаэль хлопнул себя по ляжкам и весело засмеялся. Парень поморщился. Дядя был настолько шумным и бесцеремонным, что он начал понимать неприязнь своей матери. — А ну, иди сюда, непоседа! Дай обнять тебя! — только сейчас Нико увидел затейливую вязь татуировок на загорелых дочерна руках дяди Михи. Его рукопожатие было слишком сильным, и хлопок по плечу заставил пошатнуться. Что-то он не мог припомнить из своего детства пару крупных серебряных колец в мочках ушей Михаэля… Разинув рот, Нико разглядывал своего дядю, который обнимал его за плечо одной рукой и безудержно жестикулировал другой, проходя вперёд, одновременно успевая показывать водителю, куда нести вещи и как лучше ставить машину. Михаэль перепрыгнул через ступеньку, дёрнул за рукав брата, махнул рукой Эмме, не выпуская при этом плеча Нико. Парень поймал себя на том, что дурное настроение от дневного сна и ненавистной поездки рассеивается. Он невольно улыбался, наблюдая за неуёмной энергией дяди. От него пахло солнцем, потом и табаком, сверкали в бликах света крупные зубы, блестящие глаза, и покачивались от резких движений серьги в ушах. Нико не сводил с него глаз и думал о том, что, возможно, это лето в Хорнберге не будет таким скучным, как обычно.