***
Северус стоит на коленях в бывшей спальне Сириуса. Слезы стекают по его крючковатому носу: он читает старое письмо… Моё письмо. На втором листе всего лишь несколько слов: «…Мог дружить с Геллертом Грин-де-Вальдом. Я лично думаю, что Батильда просто помешалась! С любовью, Лили». Северус берёт листок с моей подписью — и моей любовью — и прячет себе под мантию. Потом он разрывает надвое фотографию, которую держал в руках, оставив себе смеющуюся Лили — меня — и отбрасывает другую половинку с Джеймсом и Гарри на пол, под комод…***
Дамблдор набирает в грудь воздуха и закрывает глаза. — Сказать ему, что в ту ночь, когда Лили поставила между ними свою жизнь, словно щит, Убивающее заклятие отлетело назад, ударив в лорда Волан-де-Морта, и осколок его души, оторвавшись от целого, проскользнул в единственное живое существо, уцелевшее в рушащемся здании. Часть лорда Волан-де-Морта живет в Гарри, и именно она дает мальчику способность говорить со змеями и ту связь с мыслями Волан-де-Морта, которую он сам не понимает. И пока этот осколок души, о котором и сам Волан-де-Морт не догадывается, живет в Гарри, под его защитой, Волан-де-Морт не может умереть. Это воспоминание расплывается перед моими глазами и хотя я, кажется, начинаю понимать, что сейчас увижу, в груди всё равно сжимается болезненный комок. Почему так? Почему?! — Значит, мальчик… мальчик должен умереть? — Северус спрашивает это очень спокойным голосом, и мне хочется прикоснуться к нему, но я могу лишь смотреть, задыхаясь от отчаяния. — И убить его должен сам Волан-де-Морт, Северус. Это самое важное. Опять молчание. Комната дрожит и плавится от этой тишины, и мне странно, что никто из них не замечает, как сгорает время в пламени отчаянной боли, которую излучает Северус. — Все эти годы… я думал… что мы оберегаем его ради нее. Ради Лили. — Мы оберегали его, потому что было очень важно обучить его, вырастить, дать ему испробовать свою силу. — Дамблдор по-прежнему не поднимает плотно сомкнутых век. И это, наверное, первый раз, когда я хочу, действительно хочу, его ударить. — Тем временем связь между ними все крепнет, болезненно разрастается. Порой мне кажется, что Гарри сам это подозревает. Если я не ошибся в нем, он устроит все так, что, когда он выйдет навстречу своей смерти, это будет означать настоящий конец Волан-де-Морта. Дамблдор открывает глаза. Северус смотрит на него с ужасом, а я чувствую себя ледяной статуей, готовой разлететься на осколки. — Так вы сохраняли ему жизнь, чтобы он мог погибнуть в нужный момент? — Вас это шокирует, Северус? Сколько людей, мужчин и женщин, погибло на ваших глазах? — В последнее время — только те, кого я не мог спасти. — Северус встаёт, и мне страшно смотреть в его лицо. — Вы меня использовали! — То есть? — Я шпионил ради вас, лгал ради вас, подвергал себя смертельной опасности ради вас. И думал, что делаю все это для того, чтобы сохранить жизнь сыну Лили. А теперь вы говорите мне, что растили его как свинью для убоя… — Это прямо-таки трогательно, Северус, — серьезно говорит Дамблдор. — Уж не привязались ли вы, в конце концов, к мальчику? — К мальчику? — выкрикивает Северус, и лицо его искажается в гримасе почти сумасшедшей боли. — Экспекто патронум! Из кончика его палочки вырывается серебряная лань, спрыгивает на пол, одним прыжком пересекает кабинет и вылетает в раскрытое окно. Дамблдор смотрит ей вслед… Когда серебряное свечение гаснет, он оборачивается к Северусу, и глаза его полны слез, только я уже не в силах верить этим слезам. — Через столько лет? — Всегда.***
Это снова кабинет Дамблдора, только, кажется, на несколько лет раньше. Северус корчится в кресле, подавшись вперед, а Дамблдор с мрачным видом стоит над ним, и, клянусь, сейчас я готова удушить Альбуса на его бороде. Северус поднимает взгляд, и мне становится больно от того, насколько отвратительно он выглядит — будто разом постарел на десяток лет с того мига, как я видела его в прошлый раз. А ведь предыдущее воспоминание было позже… — Я думал… вы… спасете ее… — Они с Джеймсом доверились не тому человеку, — произносит Дамблдор. — Как и вы, Северус. Вы ведь тоже надеялись, что лорд Волан-де-Морт ее пощадит? Северус задыхается, и я вижу, что его лицо залито слезами, а горло сжимает спазм. — Ее сын выжил. У него ее глаза, такие же точно. Вы ведь помните глаза Лили Эванс? — ПРЕКРАТИТЕ! — этот выкрик похож на крик дикого животного, и у меня от него разрывается сердце. — Умерла… навсегда… — Вас мучает совесть, Северус? — Лучше бы… лучше бы я умер… — И какая от этого была бы польза? — холодно произносит Дамблдор. — Если вы любили Лили Эванс, если вы действительно любили ее, то ваш дальнейший путь ясен. Глаза Северуса затуманены болью, и я вижу, как медленно к нему приходит осознание… Желание удушить директора становится уж вовсе нестерпимым. — Что… что вы хотите этим сказать? — Вы знаете, как и почему она погибла. Сделайте так, чтобы это было не зря. Помогите мне защитить сына Лили. — Ему не нужна защита. Темный Лорд ушел… — Темный Лорд вернется, и тогда Гарри Поттер окажется в страшной опасности. На какое-то время в комнате повисает молчание. Северус дрожит, но я вижу, что он постепенно берёт себя в руки и его дыхание становится ровнее… Наконец он произносит: — Хорошо. Ладно. Но только ни слова никому, Дамблдор! Это должно остаться между нами. Поклянитесь! Я не вынесу… тем более сын Поттера… Дайте мне слово! — Дать слово, Северус, что я никому никогда не расскажу о самом лучшем, что в вас есть? — Дамблдор хмурится, глядя в злое, измученное лицо Северуса, и я понимаю, что сейчас умру, прямо здесь, если он посмеет это сказать. — Ну, если вы настаиваете…***
Он стоит в темноте на пустынной, холодной вершине холма, и ветер свистит в голых ветвях деревьев. Я вижу, как Северус тяжело дышит и беспокойно крутится на месте, крепко сжимая волшебную палочку, явно в ожидании чего-то или кого-то… Сейчас он ещё совсем молодой, такой, каким я запомнила его, и мне непонятно, чего или кого он может здесь ждать. Зачем он здесь? В воздухе мелькает ослепительная вспышка белого света. Мне кажется, будто это молния, но Северус падает на колени, и палочка вылетает у него из рук. — Не убивайте меня! — Я и не собирался. Дамблдор возникает внезапно — шум ветра заглушил звук трансгрессии. Он стоит перед Северусом в развевающейся мантии и его лицо освещает снизу светом волшебной палочки. — Итак, Северус, что за весть шлет мне лорд Волан-де-Морт? — Нет… никакой вести… Я пришел по собственной воле! — Северус заламывает руки, и мне страшно от того, каким безумным он выглядит. Черные волосы развеваются на ветру вокруг его головы, и всё это похоже на какую-то дурную постановку… Как весь наш с Джеймсом последний год. — Я пришел с предостережением… нет, с просьбой… пожалуйста… Дамблдор взмахивает палочкой. Листья по-прежнему летят по ветру, но там, где стоят они с Северусом, становится совсем тихо, так тихо, что начинает звенеть в ушах. — Какая же просьба ко мне может быть у Пожирателя смерти? — Пророчество… предсказание Трелони… — Ах да, — откликается Дамблдор. — И что из этого вы доложили лорду Волан-де-Морту? — Все… все, что слышал! — Северус дрожит и я вижу ужас в его глазах. — И поэтому… из-за этого… он думает, что пророчество относится к Лили Эванс! — В пророчестве ничего не сказано о женщине, — произносит Дамблдор. — Речь там шла о мальчике, который родился в конце июля… — Вы понимаете, о чем я говорю! Он думает, что речь идет о ее сыне… Он собирается отправиться к ней… убить их всех… — Если она так много для вас значит, — негромко хмыкает Дамблдор, — то лорд Волан-де-Морт, несомненно, пощадит ее. Разве не могли вы попросить его пощадить мать в обмен на сына? — Я… я просил… — Вы мне отвратительны, — Дамблдор поджимает губы, и я впервые в жизни слышу в его голосе такое презрение. Северус отшатывается, будто ошпаренный, а я понимаю, что моё хрустальное сердце вот-вот разлетится на осколки, прямо сейчас. — Значит, вам плевать, что ее муж и сын погибнут? Пусть гибнут, лишь бы вы получили то, что хотите? Северус молчит, и в глазах его медленно поднимается отчаяние. — Ну так спрячьте их всех, — отчаянно хрипит он. — Спасите ее… их. Прошу вас. — А что я получу взамен, Северус? — Взамен? — его взгляд почти потух, но через секунду в нём вспыхивает надежда, такая же отчаянная, как и всё остальное: — Все что угодно. И в эту секунду я рассыпаюсь. Трескаюсь, ломаюсь, взрываюсь градом осколков, разлетаюсь на хрустальную пыль, потому что больше не могу этого выдержать. Северус готов открыть мне все свои воспоминания, все остальные воспоминания, но я просто-напросто больше уже не могу — я вываливаюсь в реальность и отчаянно, громко, безудержно захожусь в рыданиях, бросаясь к нему, перегибаясь прямо через стол и обхватывая его плечи, чтобы он не вздумал в очередной раз отстраниться и сделать какую-нибудь глупость. — Северус… Северус… — я захлёбываюсь собственными рыданиями, давлюсь ими, отчаянно цепляюсь за его мантию, потому что это единственная вещь в мире, которая позволяет мне удерживать реальность. Я знаю, что он мне скажет, я всё знаю, но он не понимает, не помнит, может быть, всё то, что помню про нас я. Его ладони касаются моей спины, я заглядываю в его глаза и распахиваю собственные воспоминания, почти выплёскивая их на него, чтобы он понял, почему я никогда не обвиню его в том, что он сделал. Почему я не имею ни малейшего права его обвинять. Лили Эванс спускается по ступеням, прижимая к бедру сумку, то и дело норовящую раскрыться и вывалить под ноги или термос, или яблоки. Поход в подземелья — та ещё авантюра, и её там явно никто не ждёт, но Северуса не было сегодня ни на занятиях, ни в большом зале, и она уверена, что на кухню он тоже не заходил. Лестница будто норовит то и дело вывернуться из-под ног, и Лили ругается, крепче сжимая палочку. Северус показывал ей путь, но она терпеть не может спускаться в подземелья, потому что всегда, всегда это заканчивается одинаково. — Твою мать, — она всё-таки падает, но умудряется не выронить сумку и даже не рассыпать ничего из того, что заставляет ту трещать по швам. — Ой. Ругательства не её сильная сторона, но рядом с Северусом невольно и не такому научишься. В чём-то отец был прав, когда говорил, что водиться с мальчишкой с другой стороны реки — это попасть в плохую компанию… — Лили? Что ты здесь делаешь? — он возникает из-за поворота, взмахивая полами мантии, точно большая летучая мышь, и Лили невольно улыбается. — Я принесла тебе ужин и домашку к завтрашней трансфигурации. Спорим, ты опять её не сделал? — Не сиди на холодном, — Северус протягивает ей руку, недовольно хмуря брови, и она точно знает, что он злится на то, что она гуляет после отбоя, но ведь из-за него она этому и научилась. — Ты должна быть в башне Гриффиндора, какого чёрта? — Ты тоже должен быть в гостиной Слизерина, — она поднимается с пола и зеркально отражает его гримасу с поднятой бровью (вернее, пытается её отразить). — Кажется, это место на неё не очень похоже.***
Северус бросает камни в реку, и они врываются в воду с громким отчаянным плеском. — Я его отравлю. Он сжимает пальцы в кулак до побелевших костяшек, а затем отправляет в полёт ещё один камень. — Я. Отравлю. Этого. Ебаного. Ублюдка. Лили сидит рядом и подаёт ему гальку. Она знает, что речь идёт о его отце, и знает, что, наверное, должна бы его остановить. Но она видела шрамы на его спине и оставленные тяжёлой пряжкой синяки на плечах, поэтому вместо того, чтобы вести душеспасительные проповеди, она просто подаёт ему камни и внимательно слушает план убийства. — Тебе нужно будет железное алиби, — её голос звучит достаточно спокойно, хотя внутри она вся содрогается от того, что только что предложила. — Пусть он умрёт, когда мы уедем в Хогвартс, тогда никто не свяжет это с тобой и твоими высказываниями. Лили не должна этого делать, но выбирая между преступлением и жизнью Северуса… Даже учитывая, что директор Дамблдор и профессор МакГонагалл на собраниях постоянно рассказывают про то, как важно не допускать в свою душу ни малейшей капельки Тьмы и быть всецело преданными Свету, Лили совершенно точно выбирает Северуса. Её душа гораздо сильнее пострадает, если что-нибудь случится с ним, чем если один мудак перестанет занимать этот мир. — Я отравлю его на Рождественских каникулах, — Северус с наслаждением зашвыривает в воду последний камень и, обернувшись, протягивает ей руку, теперь уже не затем, чтобы ещё что-нибудь швырнуть. — Отправлю ему маггловской почтой бутылку виски, а сам останусь на Рождество в Хогвартсе. Пусть потом гадают, от кого именно была посылка и списывают всё на палёный спирт. Лили хватается за его руку, чтобы встать, и улыбается в ответ, совершенно не желая думать, действительно ли Северус сделает это. Даже если сделает. Даже если он точно сделает это, она не будет его ни о чём спрашивать, потому что Тобиас Снейп заслужил.***
Джеймс мечется по комнате, то и дело рассыпая рыжие искры из волшебной палочки. Лили сидит в кресле, сжимает спицы и старается сконцентрироваться на том, сколько петель ещё осталось до конца ряда, а не на том, как сильно хочется воткнуть спицу мужу в глаз. — Это был он, я клянусь тебе, это был Сопливус! Проклятый ублюдок, я так и знал, что он примкнул к Пожирателям! — Джеймс почти рычит, и его трясёт от едва сдерживаемого гнева, а Лили продолжает считать петли и смотрит только на них. — Этот урод сальноволосый, этот выкидыш… Ты вчера угощала его пирогом, а сегодня он чуть не отчекрыжил мне ухо! — Если бы он хотел попасть в тебя, он бы снёс тебе голову, — Лили швыряет спицы на пол и поднимается из кресла, заставляя Джеймса замереть на полпути. — Впрочем, возможно, я бы даже не заметила разницы, потому что ты ей и сейчас не пользуешься! — Лили… — Джеймс смотрит на неё совершенно больными глазами, не понимая, что она говорит, а ей просто-напросто надоело притворяться, что ей интересно выслушивать его очередной всплеск ненависти к Северусу. — Заткнись, Джим. Просто заткнись и больше никогда при мне не открывай свой грёбанный рот на тему Северуса Снейпа, иначе, клянусь, я всё-таки сломаю тебе нос — в прошлый раз я пожалела вас с Сириусом, а теперь начинаю жалеть о том, что этого не сделала! Это моя ошибка, что Северус оказался связан с Волдемортом, и я не позволю никому из вас обвинять его в этом, тем более, что у тебя нет ни малейших доказательств того, что он действительно принял метку. Лили сжимает кулаки до боли, делает несколько шагов вперёд, глядя в растерянное лицо мужа, и её рыжие волосы, выбившиеся из пучка, окружают голову пушистым облаком, поднятые в воздух источаемой ей магией. — Если я услышу ещё одно слово, ещё хотя бы одно слово, я клянусь тебе, ты больше никогда не увидишь меня в этом доме! Джеймс хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а Лили разворачивается на каблуках и уходит в кухню, пряча трясущиеся пальцы в рукавах. Она снова плакала этой ночью, и как бы неправильно это ни было, но её сердце разрывалось от боли вовсе не за мужа и его группу, вышедшую в рейд. Её сердце болело именно из-за Северуса.***
Лили бредёт по Лондону, кутаясь в тонкую кофту, и абсолютно точно не хочет возвращаться. Нет ничего более безумного, чем то, что она сделала, но оставаться в одном доме с придурком Поттером, придурком Сириусом и Питером, мать его, Питтегрю — просто выше её сил. Лили бредёт по Лондону, маггловскому Лондону, ловит губами дождь и она абсолютно счастлива, хотя у неё нет ни денег, ни документов, ни вещей, если не считать палочки. — Твою мать, Лили! — горячая ладонь хватает её за руку, вынуждая опустить лицо, которое она подставила дождевым каплям, и решительно тянет в сторону какого-то недорогого отеля, вывеска которого мигает огнями в ближайшем переулке. — Какого хера? — Мне стоит спросить, как ты меня нашёл? — она послушно следует за ним, даже не пытаясь вырваться, и на губах расплывается улыбка. — Ты… Какого хера тебя понесло в маггловский Лондон, без вещей, без денег, да вообще, нахуй, безо всего? — Северус прижимает её к стене, раздражённо щурится, стряхивает с волос воду и они слишком близко друг от друга, чтобы она могла думать о чём-нибудь другом. — Я больше не вернусь к Поттеру. Пусть документы о разводе присылает совой… — Лили облизывает губы, думая, что последний стакан виски был лишним, а затем отчаянно смеётся. — Скажи, для того, чтобы найти меня, он смог преодолеть свою ненависть к Сопливусу? — Да похую мне на Поттера! — Северус вжимается в неё ещё крепче, закрывая от дождя, и его глаза блестят лихорадочной злостью. — Я спрашиваю, какой… ебанный хуй понёс тебя в Лондон? Тёмный Лорд и его шавки шляются сюда как к себе домой, я писал тебе, чтобы вы всей вашей ебаной куриной кодлой сидели тихо, так почему ты, мать твою, оказалась здесь? Его пальцы оставят синяки на её плечах, но Лили это совершенно не волнует, она сама прижимается к нему ближе, впервые за последние четыре месяца чувствуя себя по-настоящему живой. Она даже не вслушивается в то, что он произносит, она наслаждается просто тем, что он сейчас здесь, что он рядом и больше не может отделаться от неё привычным заявлением о том, что Джеймс Поттер не одобрит их встречи. — Я устала сидеть в той дыре, Северус, я устала ждать новостей о том, что с кем-нибудь опять что-то случится и я устала от того, что не имею ни малейшего понятия, где ты и что с тобой. Мне плевать на эту войну, мне плевать на Поттера и Блэка, которые играют в благородных рыцарей, мне плевать на Дамблдора с его заявками о всеобщем благе и прочей мудоебической пафосной хернёй! Я собираюсь свалить в маггловский мир и, возможно, уехать куда-нибудь в самую задницу Шотландии. — Тебе стоило бы это сделать ещё три ебаных года назад, — он на секунду отстраняется, проводит ладонью по лицу… Лили не собирается ждать, пока он скажет ещё что-нибудь умное и правильное. Она пьяна и она больше не желает ни с кем сражаться, зато она точно знает, чего хотела ещё много-много долгих месяцев назад, когда они учились на последнем курсе. Её руки обвивают его шею, путаются в тёмных волосах, не позволяя отстраниться, а затем она целует его, отчаянно мечтая, чтобы весь остальной мир развалился нахуй и от него осталась только одна эта улица с мигающими вывесками всяческой маггловской хуйни, бесконечным дождём и возможностью целоваться не думая ни о Тёмном Лорде, ни об Ордене Феникса, ни о чем ещё, кроме того, как сильно она хотела этого и как сильно хочет, чтобы всё не заканчивалось. Возвращение в реальный мир отдаётся болью в висках и необходимостью снова зажимать нос, из которого течёт кровь, оставляющая некрасивые пятна на белой скатерти. Я дышу ртом, пытаясь проморгаться, и Северус снова успевает первым произнести заживляющее заклинание, а затем и убрать кровь. Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, теперь уже не проваливаясь в воспоминания, а затем он осторожно отцепляет от себя мои пальцы и негромко выдыхает: — Суки. Я… Чёрт побери, я всю свою грёбанную жизнь думал, что я… — Я знаю, — мне приходится плюнуть на всё, выбраться из-за этого долбанного стола и пересесть к нему, чтобы обнять. — Сев, я знаю. Я тоже всю жизнь думала, что всё было совсем не так, и только когда вернулась сюда начала понимать… Мои руки рефлекторно сжимаются в кулаки от злости, когда я вспоминаю, насколько сильно мои воспоминания были исправлены, и как именно мир воспринимался, когда я только очнулась… Внутри поднимается злость, почти ненависть ко всему окружающему миру, но я не могу себе позволить её выплёскивать, хотя бы потому, что Северусу сейчас во много раз хуже. Он гораздо дольше меня прожил с этим и мне страшно даже подумать, что именно натворили с его памятью, если учитывать то, что было у меня… — Поверить не могу, — он цепляется за меня, почти как в моём последнем воспоминании, оставляя на плечах синяки, но я не произношу ни слова, предпочитая перетерпеть эту боль. Его трясёт, лицо искажает ненависть, такая страшная, какой я не видела в нём никогда прежде, даже когда он говорил о своём отце… — Уёбок бородатый, всю мою жизнь… Всю… Самое лучшее, что в ней было… — Сев, послушай… Сев, послушай меня! — я тормошу его, дёргаю за волосы и мантию, пытаясь остановить стихийный выброс, который вот-вот начнётся — я вижу это по его побелевшим скулам и блестящим глазам. — Этого не случится, этого больше никогда не произойдёт, а я здесь, я с тобой, посмотри на меня! Мой отчаянный крик разбивается о безразличную темноту его глаз и тогда я решаюсь на последнее средство, которое, точно знаю, поможет мне вернуть его назад, и которое единственное мне на самом деле хочется применить: я сжимаю в горсти его волосы, не позволяя ему отодвинуться, а затем накрываю его губы своими, требовательно увлекая в поцелуй. От него пахнет дымом дешёвых маггловских сигарет, а ещё он совершенно ужасно царапается своими обветренными губами, но я пью этот поцелуй, точно родниковую воду, и никак не могу остановиться. Он касается моих рук, скользит ладонями по предплечьям, обнимает так сильно, что вот-вот и, кажется, рёбра захрустят, а я прижимаюсь к нему, отпустив его волосы и скользнув руками на мантию, за которую держусь, как за спасательный круг. Его дыхание жжётся внутри меня, как бокал огневиски, и я не хочу, чтобы это опьянение заканчивалось. — Ли-и-или… — он отстраняется от меня с протяжным стоном, и мы несколько секунд тяжело дышим, неспособные ни отпустить друг друга, ни снова упасть в это безумие. — Я… тебя… — Экспекто Патронум, — я шепчу это в его губы, согревая своим дыханием. — Наш патронус одинаковый, Северус, наш, а не мой и грёбанного Джеймса Поттера. — Ты снова начала ругаться? — он улыбается, как-то непривычно шало, светло, как никогда не улыбался мне там, в нашем далёком прошлом. — Ты меня научил. Это безумие, что мы смогли найти друг друга, но это единственное, ради чего действительно стоило умирать. Нам приходится потратить ещё почти полчаса, чтобы прийти в себя после спонтанного сеанса душевного эксгибиционизма, как саркастично обзывает эту встречу Северус. Я пью мелкими глотками воду из наколдованного стакана, жалея, что ничего более крепкого у нас сейчас достать не выйдет, а он крутит в руках палочку и просто дышит на счёт, стараясь взять под контроль собственные эмоции. В отличие от меня у него с этим проблем никогда не было — окклюменция для него естественна, как будто он ей дышит. — Так… Что ты хотел мне сказать, когда позвал меня сюда? Не думаю, что вот это всё было в твоих планах, — я прижимаюсь к его плечу, положив на него голову, и позволяю ему перебирать мои волосы, отвратительно растрёпанные и пушистые после недавней почти истерики. — Ты совершенно права, — он хмыкает, на секунду останавливая свои успокаивающие движения, но тут же продолжает, почти спокойным, каким-то… учительским, что ли, голосом: — Я давно уже ловил отголоски твоих и своих воспоминаний. Но свою жизнь вспоминал скорее отрывками, а твою и вовсе — как сквозь помехи и только когда ты сама была на пике напряжения, видимо, это затёртые воспоминания так проявлялись. Но даже зная о будущем самый минимум, я всё равно понял то, о чём ты, как я полагаю, даже не думала. — У меня Гриффиндор головного мозга, Сев, я не умею думать, — его пальцы в ответ на это болезненно дёргают меня за волосы и я шиплю. — Эй, больно! — А ты не придуривайся, я знаю, кого называли умнейшей ведьмой нашего курса. — Ладно-ладно, но всё равно, ты прав, попав сюда я много о чём даже не думала. Так ты расскажешь? — Если ты будешь молча слушать. Тебе Дамблдор говорил об эффекте бабочки? — Да, — я вспоминаю наш разговор и болезненно морщусь, совершенно не готовая соглашаться с тем, что тогда услышала. Даже если об этом мне скажет Сев. — Ты его не послушала, — он не спрашивает, а констатирует факт, и всё-таки я не слышу в его голосе злости или разочарования. Скорее усталость и смирение. — Это было очевидно для всех, кто тебя хоть немного знает, так что я удивлён, что он упустил это, но нам очень повезло, что он тебе поверил. Иначе… Мир попытался бы схлопнуться намного раньше и мы бы не были к этому готовы. — Схлопнуться? — я не до конца понимаю, о чём он говорит, но всё это звучит пугающе. Хотя и намного более обнадёживающе, чем то, что сказал Дамблдор. — Временная петля всегда стремится к стабилизации, — Северус говорит, будто читая по учебнику, и его взгляд направлен мимо меня, в какую-то лишь одному ему ведомую реальность. — Так или иначе, событие, которое её запустило, должно случиться, и если оно случится, то мир вернётся обратно на прежние рельсы, схлопнется, а мыльный пузырь временной петли растает, потому что всё вернётся на круги своя. Если мы хотим, чтобы получилась новая ветка реальности, которая пойдёт по своим собственным рельсам и никогда больше не вернётся на прежнюю тропу, мы должны избежать ключевого события любым возможным способом. Оно должно произойти иначе, в другое время, с другими людьми и другим результатом, или вводные должны измениться таким образом, чтобы оно вообще никогда не смогло произойти… — В этом и заключается эффект бабочки? — я осторожно касаюсь руки и переплетаю наши пальцы, вызывая у него этим жестом слабую улыбку. — Именно так. И ты сама понимаешь, что именно будет происходить, пока мы его не запустим. Мне необходимо несколько минут, чтобы проследить логическую цепочку, но затем я бледнею, наконец понимая, почему он так сильно торопился сказать мне именно об этом и почему столь упорно утверждает, что мы должны изменить события. — Хочешь сказать, мир будет сталкивать меня с Волдемортом, пока я не умру? Он молчит долгую минуту, и это молчание само по себе становится ответом. Я делаю глубокий вдох, стараясь унять бьющееся сердце, и растягиваю губы в улыбке, чтобы не показать, как мне страшно от мысли, что противостояние, которое, как я думала, начнётся на седьмом курсе, в сущности началось уже сейчас. — Нас, — Северус сжимает мою руку и от этого мне становится разом намного легче. — Мир будет сталкивать с Волдемортом нас, потому что я тоже умер, пытаясь противостоять ему. Тот дневник и диадема, от которых мы тебя спасали, это его крестражи — даже не зная, ты уже дважды сражалась с ним и дважды вышла победительницей. Эта фраза заставляет мою улыбку стать куда более искренней, и я, развернувшись, целую Северуса в уголок губ, благодаря за то, что он так в меня верит. Мне отчаянно не хватало этой его удивительной, совершенно отчаянной веры, для которой, кажется, никогда не было никаких оснований, но которая каждый раз заставляла меня прыгнуть выше головы просто потому, что он считал, что у меня это получится. — Я не хочу возвращаться домой, — он ловит мой поцелуй и хмурая складка, прорезавшая его лоб, от этого разглаживается. — Не хочу, чтобы ты возвращался. — Даже не думай, что я опять буду искать тебя по всему Лондону. — Ты так и не сказал тогда, как ты меня нашёл. — Пожалуй, оставлю это в тайне, — он усмехается, осторожно отстраняя меня и убирая назойливую прядь от моего лица. — Для того, чтобы торговаться с тобой в следующий раз. Возвращайся, Лили, уверен, твои за тебя переживают, как и мои. Но со своими я разберусь, а тебе придумать, что ты соврёшь, самостоятельно. — Я придумаю, — мне не хочется отпускать его, мне страшно, чёрт побери, просто страшно, что всё это окажется сном или выдумкой, что я всё это просто нафантазировала… — Когда мы… Когда мы сможем встретиться снова? — Если меня не посадят под домашний арест, то хоть завтра. Я попрошу деда пригласить тебя и Пет в гости… — Пет не нужно, она теперь почти всё время проводит у Блэков. Да и мне предстоит появиться у них как минимум на следующей неделе, Ивен хочет ввести меня в род у алтаря, а для этого нужна какая-то подготовка и всё такое… — Значит, мы увидимся с тобой через две недели, — что-то прикинув, Северус снова хмурится, прикусывая губу, и я осторожно разглаживаю его лоб кончиком пальца, убирая слишком резкую морщинку. — Что ты делаешь? — Спасаю тебя от преждевременного старения. Ты слишком часто хмуришься, а от этого бывают морщины, ты не знал? Северус качает головой и я улыбаюсь, потому что пусть лучше закатывает глаза и сдерживает усмешку, чем смотрит на меня с этой ужасной гримасой, будто на него нагрузили все тяготы мира и ещё одну соломинку в придачу. — Пойдём, Лил, до аппарационной площадки. Вернее, сначала за сквозным зеркалом, а потом уже туда. Ты ведь не сможешь выдержать письма, я ведь прав? Я киваю, цепляясь за его руку, и чувствую, как по щекам вдруг стекают слёзы — от безудержного, безграничного счастья, переполняющего меня, точно воздух воздушный шар. Наконец-то в моей жизни всё будет правильно. Наконец-то я не одна, и Северус, мой Северус, снова вместе со мной. В глубине моей души всё ещё что-то плачет, горько и отчаянно, оплакивая мой разбитый счастливый мир, оплакивая Гарри, которому даже моей смерти не хватило для спасения, но всё это — я уже оплакивала и раньше, и я знаю, что вернуть его нельзя, как бы больно мне ни было. Я уже практически смирилась с тем, что никогда не узнаю Гарри, не узнаю его жизни, не смогу помочь ему и ни от чего защитить. Но я могу сделать так, чтобы мир, в котором моему Гарри и моему Северусу, ни одному из них, не пришлось страдать. И это, чёрт побери, действительно стоило того, чтобы умереть!