Кактус Ким

— Нуна, мне поебать, понимаешь? Карандаш с оглушительным треском ломается в руках Ынби. Если б погода за окном отражала её настроение, то золотистый росчерк молнии тотчас раскроил бы небо на лоскуты. У Ынби чешутся руки от желания хорошенько оттаскать малолетнего щенка. И плевать, что между ними три года разницы. И на то, что он её на голову выше, тоже плевать. Чонин улыбается, как напакостивший карапуз, а у Ынби пальцы сводит от желания выбить ему пару передних зубов. Нет, не подумайте, Кан Ынби была сторонником гуманизма, пацифизма и ещё кучи всяких «измов». Мир во всём мире, все дела. Но Ким Чонин — это что-то за гранью её терпения: его уважение к окружающим ещё в детстве ушло в минус, а в глазах отражается свет бенгальских огней, которые жгут черти в его голове 24 на 7. Ынби лишь улыбается так, что скулы сводит, заправляет дрожащими руками непослушную прядь за ухо и нервно оглядывается по сторонам. Библиотека продолжает жить своей жизнью: скрипят ручки, шуршат учебники, слышится тихий шёпот — в общем, в обители знаний царит привычный рабочий шум. — Да мне как бы тоже, — бормочет Ынби, потому что накопленное раздражение вертится тошнотворной горечью на языке. — Да только нуна тоже хочет кушать, понимаешь, засранец? — Так почему бы нуне не найти богатого парня? — Чонин впервые за весь вечер смотрит на неё, а не куда-то мимо, что может означать лишь высшую степень любопытства. — Все нормальные девчонки делают так. Ты раздвигаешь ноги, он — кошелёк. У Ынби аж мурашки бегут по коже от его цинизма. — В твоём возрасте ещё положено верить в любовь, — с тяжелым вздохом замечает Ынби на английском, вспомнив всё же главную цель их встречи: вдолбить в буйную головушку Ким Чонина хоть какие-то знания о расчудесном языке Британской империи. — Может мне ещё в Санту поверить? — фыркает Чонин, сгребая свои тетради в чёрный кожаный рюкзак. Пожалуй, на сегодня с него хватит Ынби. — Далеко собрался? — тонкие девичьи пальцы не могут обхватить его запястье целиком, но Ынби это не останавливает: надо же как-то удержать этого засранца. — Сядь, я ещё не закончила. Что Чонин чувствовал к Ынби, ведали лишь его ручные черти. Но не он, нет. Вообще Чонин славный малый. Когда Орион находится в созвездии Козерога. В остальное время же просто мальчишка с ветром, пропахшим приключениями, в голове. У Ынби свитер бордовый и белая рубашка под ним, а Чонину хочется волком выть от её притворства: она слишком старается выглядеть прилично. Он помнит джинсовые шорты поверх колготок в сетку, черную косуху поверх бюстгальтера и пирсинг в пупке. Невысказанный вопрос, на месте ли он, крутится у мальчишки на языке каждую встречу, но Ынби не помнит его. От мимолётного прикосновения Чонин вздрагивает, как от разряда тока. Та безнадёжная влюблённость у него до сих пор болит, а потому он ненавидит каждую из их трёх встреч в неделю. Ынби пичкает его всякими ненужными симплами и континиусами, герундиями и инфинитивами, правильными, неправильными и модальными глаголами, а также другими не менее отвратительными извращениями. К чести Чонина, нужно сказать, что он мужественно сопротивлялся впитыванию этих тайных знаний, а потому скандалы стали уже неотъемлемой частью их встреч. Чонин думает, что Кан Ынби надо запретить. Ведь за три года, что её не было в городе, он уже (почти) переболел ею, а теперь, когда она вернулась, да ещё и изменилась до неузнаваемости, Чонин ни в чём не был уверен. Иногда ему хочется её ударить, иногда — нежно целовать, чаще всего — заняться животным сексом на ближайшей горизонтальной поверхности. Парень тяжко вздыхает и бросает свой рюкзак на место. — Ладно, — сдаётся он. — Но мне нужно покурить. Ынби теряется от такой откровенности, но не находит причин (кроме рекомендаций минздрава, но ими Чонина явно не остановить), чтобы его удержать. Парень достаёт из рюкзака пачку сигарет и ухмыляется. — Будешь? Ынби смотрит на него загнанным Бэмби и вяло мямлит, что-то вроде: — Я не курю. — Давно? — Чонин подмигивает ей и уходит. Ынби без сил растекается по столу, упираясь лбом в сложенные руки. Из-за дурацкого мальчишки, его слов и чего-то ещё, невысказанного, ей хочется плакать. Ынби чувствует, что с ней играют в какую-то жестокую игру, но никак не может ухватить её суть. Она ведь не виновата ни в чём. Полгода назад её отец обанкротился и платить за учёбу и жилье в Сеуле стало нечем. И, да, ей хочется, как и всем молодым людям её возраста, учится в университете, прожигать ночи в клубах, искать любовь, сходить с ума с друзьями, а не вот это вот всё. И уж точно ей не хочется спустя три года в родное захолустье, чтоб за копейки уговаривать сложных подростков учиться. Всё это сводит с ума и у Ынби уже не осталось сил, чтобы как-то барахтаться в этом болоте. Словесные перепалки с Чонином, которые у них уже стали частью рутины, - её максимум. Ынби хочется уйти с головой под одеяло и кричать «я в домике». Жаль, что от жизни ей всё равно не спрятаться. Все из нас совершают ошибки по молодости. Из ошибок Ынби можно было бы написать целую книгу. В этом городе тени прошлого ждут её за каждым углом. Мазутно-чёрные, извивающиеся в ритуальном танце, они только и ждут, когда Ынби подойдёт поближе, чтобы затянуть её прямиком в глубины Ада. - Привет, - одна из таких теней выныривает из-за книжного стеллажа и ставит перед ней стаканчик с кофе. Солнечная улыбка Ким Чондэ пробирается ей под кожу ядом. - Здравствуйте, - Ынби растягивает губы в уже привычной механической улыбке. Давным-давно сошедшие синяки на запястьях противно ноют. У него тёплые пальцы, у неё – ледяные руки. Чондэ как будто бы весь соткан из солнца, но солнце для Ынби с недавних пор – непозволительная роскошь. - Ты же себя погубишь, понимаешь? – кричит (на самом деле нет) Чондэ ей в уши. - Мне всё равно. – Ынби скалится, как череп на пиратском флаге, и обжигает пустотой в глазах. Ей действительно всё равно и на то, что Минсок её не любит, и на то, что он спит с другими, пока она сходит с ума. Её любви хватит на двоих, непременно хватит. Или это её убьёт. - Не знал, что ты вернулась в город. А между строк Ынби слышит: не знал, что ты вернёшься после всего, что было. А ничего интересного-то, в общем, и не было. Обыкновенный любовный треугольник, где Ынби была в качестве тупого угла, молодой учитель математики Ким Минсок в роли главного мудака и учитель английского языка Ким Чондэ как остаток здравого смысла. Была ещё бездонная пропасть, в которую Ынби падала на протяжении всей своей влюбленности с привкусом мазохизма. - У меня особо-то и выбора не было. Чондэ смотрит в душу и даже глубже, видит все шрамы и неровные швы. Видит белёсые буквы на сердце: «Ким Минсок», которые когда-то сочились кровью, а теперь даже не болят. Будто и не было их некогда, будто не было никакой любви. И никакого Ким Минсока тоже не было. - Как ты? - Пойдёт, - Ынби сдаётся и берёт в руки бумажный стаканчик. Отпивает мутную жижу с привкусом бессонных ночей и подготовки к экзамена. Чондэ накрывает чужую ладонь своей рукой и слегка сжимает. Чтобы подбодрить хоть как-то, конечно же, а не из-за каких-то романтических чувств, ведь то, что было той весной трёхгодичной давности, навсегда останется там. - Ты где-то работаешь или только репетиторствуешь? - Увы, но человек с незаконченным высшим образованием востребован только как кассир в магазине или уборщица в каком-нибудь торговом центре. Я ещё не настолько отчаялась. - А как ты смотришь на то, чтобы пойти преподавать в школу? Я договорюсь, если что. Вот только… Чондэ не нужно заканчивать фразу: Ынби и сама понимает, что повисшая недосказанность - это Минсок. В этом городе тени прошлого ждут её за каждым углом. Мазутно-чёрные, извивающиеся в ритуальном танце, они только и ждут, когда Ынби подойдёт поближе, чтобы затянуть её прямиком в глубины Ада. И, да, Минсок – главная из этих теней. Но Ынби до безумия нужны деньги, и она хватается за этот шанс, как за спасательный круг. И, да, жизнь после Ким Минсока есть. Она это всем докажет!