Драмиона. Сборник колдографий

      Сколько себя помнил, Гарри Поттер мало кому действительно желал смерти. Он мог назвать лишь нескольких людей, которые вызывали в нём столь жгучую ненависть, толкающую на убийство. Ими были Сириус Блэк (до того, конечно, как Гарри узнал правду о Петтигрю), Беллатрисса Лестрейндж — в ту роковую ночь в Отделе Тайн мальчик, который выжил, желал изничтожить убийцу своего крёстного, отвратительную женщину, жаждущую лицезреть муки других людей, и, наконец, сам Волан-де-Морт. Однако даже против этого маньяка Гарри не смог поднять палочку и прокричать: «Авада Кедавра». Да, Поттер применял «Круциатус», использовал «Империус», но так и не произнёс последнего непростительного, как не мог сделать это и сейчас.       Вместо этого Гарри желал отключить наконец противно пищащие приборы, выдернуть из неподвижного тела все трубки и проводки, что подобно пуповине служили нитями жизни для затерявшегося во сне пациента. Без них лежащий перед Поттером юноша мгновенно скончался — бравый и справедливый гриффиндорец хотел лишить последней надежды Драко Малфоя.       Мальчишкой Гарри терпеть не мог заносчивого аристократа, затем презирал за трусость, когда хорёк без зазрения совести переметнулся на сторону Ордена Феникса, а позднее Поттер проникся уважением к Малфою, прикрывшему его спину от проклятия, и даже предложил в кой-то веки заключить перемирие. Одно рукопожатие, две усталые ухмылки и три дня, проведённые в мыслях о том, что теперь всё точно будет хорошо, ведь победа была уже не за горами, после которой и личную жизнь можно наладить, связав свою судьбу с чудесной ведьмой — столько прошло прежде чем жизнь подкинула новый сюрприз. Стоило мысли о безоблачном будущем чётко сформироваться в воспалённом от недосыпов мозгу золотого мальчика, как он стал свидетелем сцены, разбивший его мир на тысячи осколков. Тихий голос лучшей подруги, которую юноша искал по всем комнатам, привёл Поттера в пыльную библиотеку дома на площади Гриммо, чтобы показать ему совершенно невозможную картину — Гермиону Грейнджер в объятиях Драко Малфоя.       Дни и ночи проходили в терзаниях. Гарри никак не мог понять, почему это случилось, и как ему вести себя, зная о тайне друзей… О да, это был секрет, который влюблённая парочка скрывала до последнего, хотя и допустила небольшой прокол. Гарри понимал, что они, как и все, ждут светлого дня, чтобы, больше не тревожась за собственные жизни, начать смотреть вперёд, что теперь не было доступно самому Гарри. Во время сражений он не отходил от подруги ни на шаг, решив про себя, что не допустит гибели её будущего, но только не учёл одну деталь — защищать стоило не только её…       И теперь, глядя на белого как полотно Малфоя, распластавшегося по больничной койке, Гарри жаждал избавиться от соперника, но вместе с тем сам сгорал заживо — он опротивел самому себе, не понимая, как может вот так просто думать об убийстве товарища, что не раз помогал ему на поле боя. «Как же низко я пал», — думал он. Изумрудные глаза неотрывно следили за бесплодными попытками Гермионы прорваться сквозь границы комы. Она была единственной, кто не прекращал верить в выздоровление слизеринца. Возможно, напрасно…       Некогда жизнерадостная гриффиндорка за пару недель осунулась и похудела, а её лицо в бледности не уступало обескровленной коже Малфоя. Казалось, болезнь хорька питалась любовью Гермионы и подобно дементору обсасывала её до костей, оставляя иссушённую оболочку. Хотя нет — не совсем. В девушке ещё теплился уголёк надежды на выздоровление Малфоя, но этот уголёк мерцал настолько неровно, что, казалось, было достаточно одной капли, чтобы затушить его навеки.       Истощённый вид возлюбленной бередил душу Поттера и разрывал её напополам — с одной стороны хотелось вцепиться в плечи чёртова аристократа и трясти его, пока не очухается, а с другой — задушить несносного блондина, стащив с его лица кислородную маску. А Гермиона всё продолжала тихо сидеть подле кровати больного, дрожащей ладошкой сжимая ледяные пальцы Малфоя. Что будет с ней, если слизеринец не выкарабкается? Примет ли она заботу и утешение от лучшего друга? Или мгновенно потухнет и испарится на глазах?       — Гермиона, пойдём. Тебе нужно хоть немного поспать…       Широкая ладонь легла на плечо девушки и мягко потянула к выходу. Как ещё ей объяснить, что всё бесполезно?       — Потом высплюсь… — голос Гермионы был ломок и сух, но Гарри явственно чувствовал сквозившую в нём тревогу и ещё что-то неуловимое, будто уголёк внутри неё замерцал с новой силой. Ногти девушки сильнее впились в кожу запястья Малфоя. — Я… Мне кажется, у Драко ускорился пульс.       — Тогда приборы сообщили бы об этом. Во всём виноват недосып… — Гарри начал терять терпение. В нём поднималась горячая волна жалости к потерянной подруге, которой он не мог помочь и которая не желала принять эту помощь.       — Гарри, послушай же! — воскликнула Гермиона и приникла ухом к едва вздымающейся груди Малфоя.       И, словно вняв её словам, приборы, читающие организм блондина как открытую книгу, громко запищали. К писку тут же присоединились полузадушенные рыдания счастливой Гермионы, а также переговоры медперсонала, получившего известие о начале выздоровления, казалось бы, абсолютно безнадёжного пациента.       Шаг за шагом, стараясь дышать как можно ровнее, чтобы успокоить разыгравшиеся мысли, Гарри Поттер покинул больницу. Как бы ни старался, гриффиндорец не мог заставить замолчать противный голосок где-то в подсознании. Он ничего не сделал ни для самого себя, ни для Гермионы, а лишь пытался оторвать подругу от недвижного тела её возлюбленного, в тайне надеясь на то, что звон косы унесёт с собой душу Драко Малфоя.       Ещё никогда он так не хотел убить человека, как сегодня…