Девушка из Берлина: Вдова военного преступника

- Слышишь папин голос, Эрни? Да, это твой папа. Ты понимаешь, что он говорит? С пальчиком в полуоткрытом розовом ротике, мой сын перевёл сосредоточенный взгляд с меня на радио и обратно. - Папа? - Эрни вопросительно повторил вслед за мной, а затем прижал обе руки к динамику и попытался заглянуть внутрь. - Нет, глупыш, он не спрятался в этой коробке, - рассмеялась я и погладила его волосы, которые я впервые подрезала пару дней назад. - Папа в Германии, далеко-далеко отсюда. Но мы хотя бы можем слышать его голос, ja? Эрни снова забавно сдвинул бровки, явно переваривая сказанное, и я невольно пожалела, что он был ещё слишком мал, чтобы запомнить голос отца. Одному только богу было известно, сможет ли он хоть раз его увидеть. Но малышу было всего одиннадцать месяцев, и он никак не мог понять, что происходит вокруг, и почему мама всё время грустит, и почему просиживает ночи напролёт у какой-то непонятной коробки со спрятавшимися внутри невидимыми человечками. Но похоже я явно недооценила его умственные способности, когда он уверенно заявил "Папа," как только прокурор закончил говорить и Эрнст начал отвечать на поставленный вопрос. - Ja, das ist Papa! - я с нескрываемой радостью бросилась целовать вмиг просиявшее личико моего умнички-сына, который так быстро усвоил, что человек, отвечавший по-немецки с характерным акцентом, был его отцом. Эрни в ответ на мою бурную радость наградил меня самой широчайшей из своих улыбок, прижался влажным ротиком к моей щеке и с очаровательным детским смехом выбежал из комнаты. Всё это было для него просто ещё одной забавной игрой, со вздохом подумала я, но была хотя бы рада, что научила его различать голос Эрнста. Оставшись одна, я снова сосредоточила всё своё внимание на происходящем в зале суда. - Вам было предъявлено обвинение в заключении в лагеря людей на почве их расовой и политической принадлежности. - Доктор Кауфманн прочистил горло, прежде чем снова обратиться к Эрнсту. - О каком количестве концентрационных лагерей вам стало известно по принятии вами поста главы РСХА? - На момент моего назначения я знал о трёх самых больших лагерях. К концу войны во всём Рейхе насчитывалось двенадцать, если я не ошибаюсь. - Как, в таком случае, вы можете объяснить схему, что была вам представлена ранее, с обозначенными на ней красными точками, символизирующими наличие в этих пунктах концентрационных лагерей? - Я боюсь, схема, которая была представлена ранее суду, не совсем верна. На ней красными точками должно быть были обозначены все фабрики, заводы по производству оружия и подобного рода постройки, на которых использовался труд заключённых, но которые никак не являлись лагерями сами по себе. Никаким другим образом я такое огромное количество красных точек обьяснить не могу. - Вы считаете отличными маленькие лагеря от больших, и если да, то почему? - Разница в данном случае очевидна: в отличие от больших лагерей, заключённые, привлекавшиеся к работе на данных заводах и фабриках, работали рука об руку с немецкими рабочими, а также наёмными работниками из соседних стран. Разница между ними была только в том, что в конце рабочего дня немецкий рабочий шёл домой к семье, а заключённый возвращался в сооружённые специально для этой цели бараки. - Вас обвиняют в основании концентрационного лагеря Маутхаузен, а также в том, что вы не раз его посещали. В подтверждение этого суду ранее был представлен аффидавит за подписью Зуттера, утверждавшего, что он лично видел вас в лагере Маутхаузен. Он также утверждает, что видел, как вы производили инспекцию газовых камер, и что специально для вас они были приведены в работу с пятью заключёнными внутри. Из этого обвинение выводит, что вам было доподлинно известно о назначении лагерей и нечеловеческих условиях, в которых содержались заключённые. Вы желаете подтвердить или опровергнуть данное заключение? - И заключение, и сам аффидавит в корне неверны. Я не основывал никаких лагерей ни в Австрии, где я находился до сорок третьего года; ни в Германии после принятия моего поста. Все лагеря, основанные на территории Рейха, как это уже было доказано суду, были установлены по личному приказу Гиммлера Освальду Полю. Это также относится и к Маутхаузену. Не только австрийские власти были исключены из принятия решения об основании лагеря Маутхаузен на территории страны, но и были весьма неприятно удивлены подобному решению. Во-первых, сама концепция концентрационных лагерей всегда была чужда австрийскому народу, а во-вторых, не было абсолютно никакой надобности в установлении подобных учреждений на нашей земле. - Папа! - звонкий голосок Эрни отвлёк меня от слушания; мой улыбающийся сын держал в руках фотографию своего отца, которую он немедленно протянул мне. - Эрни! Какой же ты умничка! Как ты достал её со стола? - На, - ответил он вместо объяснения и начал старательно пытаться самостоятельно вскарабкаться мне на колени. Я только помогла ему усесться поудобнее, как он снова протянул руки за фотографией и уложил её себе на колени, с сосредоточенным видом водя пальчиком по погонам Эрнста. - Нравится папина форма? - Ja, - с серьёзным видом ответил мой сын и перенёс палец к лицу Эрнста. Обвинение тем временем пригласило нового свидетеля, Неубахера, для дачи показаний. Я впервые вздохнула с облегчением: я знала его из РСХА, и помнила, что их с Эрнстом связывали вполне тёплые, дружеские отношения. - Известно ли вам об отношении подсудимого к принятию поста шефа РСХА? - доктор Кауфманн начал допрос. - Доктор Кальтенбруннер признался мне, кажется, это было ближе к концу сорок третьего, что он не желал принимать этот пост, что он даже несколько раз отказывался от его принятия, но затем получил военный приказ, призывающий его в Берлин. Он добавил, что он просил разрешения у Гиммлера освободить его от должности сразу по окончании войны, и что Гиммлер согласился. Не в силах сдерживать свои эмоции, я с радостью вознесла короткую молитву богу, благодаря его за то, что послал Неубахера в помощь Эрнсту. Его бывший подчинённый говорил именно то, что говорила бы я, вызови они меня на место свидетеля. Может, хоть свидетельство Неубахера поможет хоть как-то повернуть дело? Может, они приговорят Эрнста всего лишь к пожизненному заключению вместо смертной казни? Я быстро отогнала страшные мысли и принялась жадно ловить каждое слово. - Вы делали для себя какие-либо замечания касательно того, как именно подсудимый относился к своим обязанностям шефа РСХА? - продолжил доктор Кауфманн. - Я множество раз беседовал с доктором Кальтенбруннером во время моих многочисленных визитов в РСХА, и все они имели отношение исключительно к вопросам внешней разведки и политики. - РСХА также включало в себя Гестапо; вам об этом известно? - Да, конечно. - Согласно вашему мнению о характере подсудимого, можете ли вы сказать, что он имел все необходимые квалификации для исполнения обязанностей главы данной организации? - Доктор Кальтенбруннер, насколько я его знаю, никогда не имел особо глубоких познаний в отношении полицейской работы, что до, что после принятия должности главы РСХА. К тому же, в сорок первом он не раз высказывал желание оставить пост главы полиции в Австрии. - У вас есть какие-либо доказательства в пользу ваших слов? - Я в то время занимал пост специального представителя по экономическим вопросам в Румынии. Доктор Кальтенбруннер объяснил мне, что он ничего не понимал в работе отданного под его контроль офиса, что он не имел ни малейшего желания разбираться в полицейской работе, и что всё это ему было попросту неинтересно. Его главный интерес и амбиции лежали в сфере внешней политики и разведки. Только я начала улыбаться, слушая слова Неубахера, которые лились самым настоящим бальзамом мне на больную душу, как президент трибунала снова разрушил все мои иллюзии: - Трибунал не считает это применимым к делу свидетельством. То, что подсудимому не нравилась его официальная позиция не меняет самого факта, что он её занимал. - Ещё как меняет, бюрократ ты несчастный! - я никогда не ругалась при сыне, но такая хладнокровная отмашка от того единственного, что могло хоть как-то изменить решение суда, попросту вывела меня из себя. - Ты что, не слышал, что он сказал?! Эрнст получил военный приказ принять пост! Никогда не слышал о расстреле в случае неподчинения?! Или это тоже не относится к делу?! Эрни в недоумении повернул на меня свою тёмную головку, явно не понимая, что вдруг вызвало мамин гнев. Я поспешила поцеловать его в макушку. - Прости, малыш, прости, пожалуйста. Ты ничего плохого не сделал; мама просто рассердилась на тех плохих дядь в коробке, что говорят про папу всякие гадости. Доктор Кауфманн впервые решил возразить обвинению. - Дело в том, что обвинение отзывается о Кальтенбруннере как приспешнике известного своей жестокостью Гейдриха. Свидетель знал их обоих, и посему я решил-- - Свидетель и так уже ясно заявил что Кальтенбруннер был приспешником Гейдриха, - перебил его президент, в корне извратив слова Неубахера. Тот всего лишь сказал, что Эрнст принял пост главы РСХА после смерти Гейдриха; президент же прировнял одно к другому, утверждая, что Эрнст ничем не отличался от своего предшественника и был настолько же жестоким, хладнокровным и жадным до власти убийцей. Я ушам своим не верила. - Трибунал придерживается мнения, что личные сентименты свидетеля в данном вопросе являются некомпетентными. Доктору Кауфманну больше ничего не оставалось, как перейти к следующему вопросу. - Располагаете ли вы какими-либо сведениями, что с того момента как Кальтенбруннер принял свой пост, он безустанно пытался установить контакты с заграницей, потому как считал ситуацию на фронте заведомо проигранной? - Доктор Кальтенбруннер всегда, насколько я мог заключить из наших многочисленных бесед, стремился к так называемому "диалогу с врагом." Он был твёрдо убеждён, что Рейху не удастся выйти из данного военного конфликта в выгодном для себя свете без применения дипломатии на высшем уровне. Но мы старались как можно меньше обсуждать подобные вопросы; в Германии любой, кто высказывал хоть мало-мальские дефетистские настроения в отношении победы Германии в войне, приговаривался к расстрелу. - Что вам известно о личном отношении Кальтенбруннера к еврейскому вопросу? - Я всего однажды заговорил с ним об этом. Как только поползли слухи о систематическом истреблении европейского еврейства, я спросил его, являлось ли это правдой? Доктор Кальтенбруннер коротко ответил, что это было особым приказом самого фюрера, и что он не обладал никакой исполнительной властью в данной сфере. Он старался держаться насколько это было можно дальше от подобных вопросов, насколько я мог заключить из своих личных наблюдений, и позже - насколько я припоминаю, это было ближе к концу сорок четвёртого - он также вкратце известил меня, что новый курс был принят в отношении евреев. Я не мог не заметить, что он был весьма по сему поводу доволен. - О Кальтенбруннере не раз говорили, как о жадном до власти человеке. Из ваших личных наблюдений, какой образ жизни он вёл? - Весьма простой. Из всех так называемых богатств и роскошных вил ни одна ему лично не принадлежала - это всё было собственностью Рейха. Он никогда не охотился за деньгами или же-- - Обвинение таких терминов не предъявляло, - президент явно забыл свои собственные слова, произнесённые всего минуты назад; однако, как только он уловил собственную ошибку, он быстро поспешил себя поправить. - В обвинении нет такой статьи, по которой кого-то можно было приговорить за любовь к власти. - Но тем не менее обвинение цитирует оба термина: "жадный до власти" и "жестокий." - Возразил доктор Кауфманн и продолжил зачитывать документ. - "Как и все нацисты, Кальтенбруннер был жадным до власти карьеристом. В погоне за этой властью он вписал своё имя в историю Европы человеческой кровью - имя, которое навсегда останется в памяти народа как синоним жестокости, человеконенавистничества--" Я выключила радио и бессильно откинулась на стуле, уронив руки поверх фотографии Эрнста, лежащей на коленях у моего сына. Что бы не говорил сам Эрнст, чтобы не говорили его свидетели, всё это в любом случае будет списано как "не относящееся к делу," "некомпетентное," "не допустимое в качестве веского свидетельства," и попросту неинтересное трибуналу. "Неудивительно," с обидой подумала я, "ведь трибунал хочет слышать только обвинения в его адрес." Они и так уже создали этакий образ военного преступника Кальтенбруннера, второго Гейдриха Кальтенбруннера, монстра и деспота, которого просто грех было не повесить, и ничьи уже свидетельства не заставили бы их изменить своё решение. Я быстро утёрла набежавшие слёзы, чтобы Эрни не дай бог не заметил, осторожно подняла уже начинавшего задрёмывать сына на руки и пошла уложить его в кроватку. Укрыв малыша одеялом, я принесла с кухни фотографию его отца и вернула её на место у его кроватки. Мне вдруг подумалось, а смотрел ли Эрнст вот так же на фотографию, что я ему послала, перед тем как ложиться спать, и думал ли он о нас так же часто, как я о нём. Утирая мокрое лицо, я закрылась в ванной на десять минут, как делала это почти каждую ночь, чтобы беззвучно выплакать все накопившиеся слёзы, умыться и вернуться в постель к мужу, только чтобы забыться в череде новых кошмарных сновидений.