Dark Paradise

      Он заметил, что в последние несколько недель всё чаще удалялся в свои покои раньше остальных, чтобы побыть в одиночестве. В тишине.       Его отцу становилось хуже — слабые пересуды набирали силу, шёпот становился громче, а сплетни о скорой кончине короля и надвигающемся правлении Артура наполняли зал, распространяясь, как воздух. Но вместо того, чтобы дышать им, он задыхался — его душили даже собственные мысли, — и оттого он скрывался в своих покоях, располагаясь напротив окна; наблюдая, как заходит солнце; молясь, чтобы его отец увидел ещё один рассвет.       Он зачитал книги, которые Моргана давала ему в последние годы, до дыр — но он никогда не признал бы, что хоть какое-то достижение вышло из всего этого ужаса. Зато ему нравилось, как она улыбалась ему, когда они говорили об одной из них, и как одобрительно кивал отец, уловив суть их разговора. Тихо, спокойно.       Они решили сделать это для него. Они сражались не так, как привыкли. Они никогда не говорили об этом — но, казалось, поняли, что хотят, чтобы Утер был счастлив в свои последние дни. Несмотря на все обиды, нанесённые им обоим, драки, крики и безмолвие — они оба любили его.       Моргана доказала это, будучи кроткой с Утером вместо того, чтобы спорить и ругаться. Она не хотела, чтобы он умер, обижаясь на неё, как и не хотела воевать с ним в их последние мгновения, проведённые вместе, поэтому она прикусила язык и — улыбалась.       Не то чтобы Утер был в состоянии вызывать какой-либо гнев. Большинство решений, касающихся управления государством, были отложены к моменту, когда Артур взойдёт на престол. И он полагал, что это помогало Моргане держать себя в руках: она знала, что он будет более склонен прислушиваться к ней, нежели Утер.       У неё была власть над ним.       Именно поэтому Артур не удивился, услышав скрип двери, открытой без стука или другого предупреждения. Это не являлось попыткой поймать его в особо компрометирующем положении — и, по крайней мере, это было не ново.       Не поприветствовав Моргану, он вяло выпрямился в кресле, отложив книгу на подлокотник, оставив её открытой на той странице, на которой остановился. Он ожидал, что она займёт своё обычное место: кресло рядом с окном, лицом к нему, — но вместо этого она подошла, чтобы встать рядом, положив руку на его плечо.       — Я думала, ты спишь, — сказала Моргана тихо — и звук её голоса был столь же пленяющим, как и всегда. — Ты выглядел так, словно вот-вот упадёшь лицом в салат на ужине.       — Ты что, приходишь в мои комнаты, когда я сплю? — Она закатила глаза в ответ на насмешку в его тоне, выпуская слабый вздох, а потом снова повернулась к нему, выжидающе приподнимая бровь. Очевидно, ему не удастся избежать объяснений. — Я плохо сплю или сплю всю ночь — но не чувствую себя отдохнувшим наутро. Странные сны... — Он зевнул, поднося к губам тыльную сторону ладони, чтобы прикрыть рот. — Не такие странные, как твои, разумеется, — добавил он, услышав смешок. Звучало слегка обиженно.       — Это стресс, нервы и волнение, — произнесла она тихо, скользя рукой от его плеч к шее. Пробежав пальцами по его коже, Моргана, склонив голову, остановилась на его подбородке, большим пальцем приподняв его. Артур смотрел на неё — но она не встречалась с ним взглядом, делая вид, что слишком занята разглядыванием его лица. Моргана обнаружила новые признаки усталости, которых она не видела раньше. — Ты поймёшь, что делать, Артур. Ты хороший человек — и люди будут с гордостью называть тебя своим королём, — заверила она его, однако так и не произнесла слова, зависшие в воздухе. «Лучшим королём, чем твой отец; тебя будут уважать и любить — а не бояться и ненавидеть».       Артур не мог примириться с тем, что жители Камелота думали так о его отце. Он вздохнул, убирая её руку со своего подбородка и опустив голову, обнял её за талию, притягивая ближе к себе — так, чтобы упереться виском в её живот. Она нежно провела рукой между его лопаток, прежде чем остановиться на его плече, сжимая в пальцах ткань его рубашки, запустив свободную руку в его светлые волосы.       Это интимный, утешающий и безопасный момент — и Артур ощутил покалывание в глазах, слёзы, которые он отказывался проливать несколько недель. А потом Моргана потянула его со стула (книга с глухим стуком упала на пол — но никто даже не попытался поднять её) и он позволил ей привести его к кровати. Он застыл, молча наблюдая, как она его раздевала. С каждой расстёгнутой застёжкой и сброшенным слоем ткани ему становилось легче — он чувствовал, что может дышать, словно он больше не в ловушке из тяжести своих обязанностей и горя.       А потом — внезапно — он будто сломался.       Спрятал лицо в плече Морганы, когда заплакал, приглушая рыдания, — а его слёзы впитывала ткань её платья; и Моргана старалась удержать маску спокойствия, обхватив его шею и плечи. Он ощущал её дрожь — в такт своего молчаливого рыдания, прижимал руки к её талии, чтобы быть ещё ближе к ней, держать крепче единственного человека, который — он знал — должен понимать, как ему страшно.       Она прекратила проливать слёзы первой — но не возмущалась, не пыталась его успокоить; она позволила ему выпустить наружу все негативные эмоции, что переполняли его, овладели им. И, наконец, он отстранился и, резко опустившись, присел на край кровати. Почувствовал прикосновение губ Морганы — к своему затылку, почувствовал локон её волос — на своей коже, её пальцы — в своих волосах, а после она отдалилась, взбираясь на кровать возле него.       Он должен был возразить, потому что знал, что говорит во сне, а она плохо спит, — но Моргана притянула его к себе, укладывая на кровать, уговаривая лечь удобнее. Его голова опустилась на её колени — и это неправильно. На нём не было ничего, кроме штанов, — и его рассудок утопал в складках её платья; лопатками он ощущал её голую ногу — но Артур понял, что эта ситуация ничуть не волнует его, когда Моргана снова запустила свои пальцы в его волосы, мягко — почти нежно — бормоча:       — Спи, мой чемпион. — Ласковая улыбка немного проявилась на кончиках её губ и в голосе — Артур открыл глаза, чтобы посмотреть на Моргану. На её лице не было краски — только смесь из пчелиного воска и дроблённых лепестков, которую она использовала на губах, и мелкий порошок на её веках, вокруг глаз. Она чуть-чуть улыбалась ему — и она была красива. Моргана всегда красива, убийственно прекрасна; её розовые губы, бледная кожа и лёгкий, естественный румянец делали её ошеломляющей — но не бросались в глаза.       — Я люблю тебя, — сообщил он — уверенный, что эти три слова означали для них нечто большее. Они не часто произносили их оттого, что признания не всех сортов любви, что между ними, следовало принимать всерьёз. Брат и сестра, друзья, злейшие враги, почти возлюбленные, соратники, партнёры, приятели, союзники. То, что между ними, — слишком сложно; и три слова — излишне много и непомерно мало.       Моргана снова улыбнулась, заколебалась на мгновение, пока в её глазах скользило нечто схожее со страхом и помутнением. Вслед за тем она склонилась, прижимаясь губами к его губам.       Они целовались не впервые — но это не означало, что Артур не ощущал всё, как в первый раз.       Она была осторожна, едва двигала губами — и это почти закончилось прежде, чем он успел запечатлеть поцелуй. Но после он привстал — это вынудило её медлить мгновение, достаточно долго, чтобы набраться смелости, чтобы сильно прижаться губами к его губам, передвинуть руку с его волос к лицу, прижать кончики пальцев к его подбородку. А потом Артур приподнялся на локтях — и если бы он смог бы обратить внимание на что-то, кроме неё, отвлечься, то у него появился бы истинный повод для гордости. Он придвинулся еще ближе и сел, разрывая поцелуй — только для того, чтобы восстановить дыхание. И в этот раз он поцеловал Моргану, положив руки на её талию, пока её пальцы оплетали его шею.       А потом они отстранились. Они всегда отстраняются.       Её глаза были закрыты, дыхание рваное, они соприкасались лбами — и она облизывала губы. Артур смотрел на неё. Моргана улыбалась ему. Это мелочь, всего лишь небольшое движение губ — нежное и отчаянное; он не ожидал от неё слов.       — Мы не можем, Артур.       — Я всё равно люблю тебя, — ответил он, потому что это — правда; и не просто оттого, что Артур думал, что она красивая, или хотел, чтобы она прогнула свою шею, чтобы увидеть, как туго натягиваются её связки. Не потому, что её платье было сильно задрано или ему нравилось, как двигались её бёдра при ходьбе.       Он попросту любил её.       Ему нравилось, что она никогда не смирялась с его недостатками и всегда говорила ему прямо, когда он высокомерен или глуп, или всех вокруг раздражал, задираясь и стараясь уколоть побольнее. Ему нравилось, что она никогда не боялась оскорбить его потому, что он — принц, или ударить его, если он этого заслуживал. Ему нравилось, что она настаивала на участии в заседаниях Совета и высказывала своё мнение (которое, как правило, являлось справедливым). И не позволяла лордам — или даже Утеру — заткнуть себя или выказать меньше уважения, чем остальным.       Ему нравилось, что, когда Моргана злилась, кричала и спорила, она начинала выделять свои слова интонацией — и каждое её движение ярко подчёркивало её эмоции. Ему нравилась её страсть. Ему нравилось, когда она — сладкая и мягкая; и нравилось, когда она — резкая и вспыльчивая. Ему нравилось, когда она настаивала на тренировках с ним; когда отбивала его выпады мечом — почти столь же привлекательно, как когда ей становилось слишком жарко и она избавлялась от кольчуги, а ткань, в которой она оставалась, открывала куда больше, чем позволено даме её положения.       Он любил её — и это сложно. Потому, что они — брат и сестра, которые воевали как никто другой; лучшие друзья, которые рассказывали друг другу всё; любовники, которые не заходили дальше поцелуев... И он знал, как она выглядит, когда пытается не плакать, а она знала, как выглядит он, когда пытается не терять самообладание.       Но ничего из этого не имело значения, потому что Утер хотел женить Артура на какой-то принцессе, которая не любила мечи и не заботилась о политике, которой наплевать на своих слуг и которой никогда не понять, как прекрасен первый вдох холодного воздуха, когда выходишь на прогулку зимой. Утер хотел выдать Моргану за какого-нибудь старого лорда, который ничего о ней не знал и никогда не стал бы о ней заботиться.       — Я знаю, — проговорила она — и Артуру не больно из-за того, что Моргана не произнесла те три слова, потому что он понимал: для неё это страшнее, чем для него.       Они вскоре заснули — и после этого больше не касались друг друга. Спали на безопасном расстоянии: Артур, как обычно, — на спине; Моргана — на своей половине кровати, свернувшись калачиком. И когда Мерлин ворвался утром, он застыл, не зная, что делать.       Он должен был разбудить их, хотя через мгновение он решил, что оставит их и вернётся позже (и расскажет Гвен, где её госпожа, иначе она впадёт в панику, когда пойдёт в комнаты Морганы и не найдёт её там).       Стража постучала в двери — и гонец сообщил новость, которую они все ждали (некоторые больше, чем другие).       Утер мёртв. Артур стал королём.       Внезапно некоторые вещи стали иметь куда больше значения, чем в тот момент, когда заходило солнце.