От судьбы не убежишь

Совсем не так представлял себе Данек семейную жизнь. Думал, будет хозяином в своем доме, станет сынишку растить да жену любить. С домом пока не получалось, они по-прежнему жили у тестя с тещей, сынишку он растил, на руках качал, пел ему колыбельные, которые когда-то пела маленькому Данеку мама, жену любил. Только вот любовь была больше сердцем, а хотелось Даниэлю и близости телесной. Думал он, сидя на брачном пиру, краснея от одной мысли о предстоящей ночи, что будут они теперь с женой любиться до изнеможения. Хоть он и горяч, а для супруги возлюбленной сам себя переплюнет, с ложа ее не отпустит. Но надо же такому случиться – кажется, от первого же их соития Данута понесла. О, он был рад несказанно, почему-то сразу уверенный, что будет у него сыночек. Места себе от счастья не находил, всем товарищам рассказал, всем соседям, знакомым и полузнакомым. Даже тетке и кузену сообщил, явившись лично. Тетка, как ни странно расцвела, поцеловала ненавистного раньше племянника в щеку, кузен хмыкнул и сдержано поздравил с будущим прибавлением. До того рад был Данек, что родне все обиды простил. А к жене прикоснуться боялся – мало ли что, вдруг не приживется в утробе ребеночек. Да и Великий Пост начался, какая уж тут близость. Боясь прогневать Господа, Данек даже сам себя тешить прекратил и старательно ходил к мессе каждое воскресенье. Пару раз с ним произошла оказия, как в отрочестве, но жена, умница, проснувшись и увидев пятна на простыне, все поняла. Щелкнула легонько мужа по носу и обещала вознаградить после Пасхи. Однако природа быстро взяла свое, да и весна пришла в Вольный Город ранняя. Забродили соки в деревьях на Длинном рынке, закипела молодая кровь в Даниэле. Выстаивал он на коленях перед иконами, хлестал себя плетью по голым плечам, только от плети той ему становилось еще хуже – так, что в глазах темнело и разум застило. И к жене не пойдешь – плохо ей, тошнит от всего. Какая уж тут любовь… Хоть плачь, хоть кричи. Кричать и плакать Данек не стал, попросил у Бога прощения, выждал момент, когда жена спустилась вниз – с матушкой какие-то хозяйственные дела решить, прикрыл дверь в комнате и приспустил штаны. Быстро управился. Помогло, но не сильно. Ему и в обычные дни не по одному разу надо было, а когда столько терпел… Данутка его любимая сама до Пасхи не утерпела. Только отпустило ее немного, тут же, прямо после ужина, потащила мужа в спальню. Он осторожен был, чтобы ребеночку не повредить, сам жену останавливал. Но натешились вдоволь, тут и плакать, и кричать пришлось, и плевать было, что родня услышит. Ах, груди у его Данутки – под тонкой шелковой сорочкой, с сосками острыми… лучше не думать, чтобы не согрешить еще раз. А потом и Пасха пришла. Ох, как они разошлись. Тестю в глаза было потом стыдно смотреть. Жена, вроде и опытней, а оказалась стеснительной и от некоторых Даниэлевых предложений шарахалась, как испуганная лошадь. А он ее научил по-всякому: и стоя, и сзади, и сверху, как на лошадке (как он сам любил). И когда снова занемогла жена, пошел Данек к товарищам боевым. Те посмеялись, но за кружкой пива поведали юному супругу, что необязательно в женщину проникать, чтобы доставить ей удовольствие. Есть у дам тайное местечко, если его легонько пальцами гладить, то обо всем забудет. И ребеночку не повредит. И показали, как именно гладить на примере столешницы. Данек внимательно слушал и той же ночью попробовал. Что с женой творилось! Будто и не его скромница Данутка, а ведьма лесная. Кусала его, рвала ногтями спину, целовала так, что наутро темные следы проявились. А как начала подрагивать, так Данек, как товарищи учили, в нее и вошел. Закричала Данутка, а на Данека будто потолок обрушился – до того сокрушительная волна накатила. Но этим все и закончилась. За завтраком, когда вся семья собралась, молодые супруги сидели притихшие, Данутка украдкой глаза платочком промокала, а Данек изо всех сил старался голову в плечи втянуть, чтобы не видно было предательских отметин на шее. Оказывается, старая панна имела с дочерью разговор. Негоже женщине в положении плотским утехам предаваться так часто и особенно громко. Мало ли что с ребеночком? Эти соображения Данута изложила мужу. Тот опечалился, но решил, что женщинам знать лучше. Ребеночек важнее, а Даниэль может и потерпеть. Или себя ублажить. Данутка помочь ему отказывалась наотрез, говорила, что грешно срама руками касаться. И на мужа прикрикнула, что не мальчишка уже каждую ночь рукоблудить. Про заветную дырочку Данек и не заикался, знал, что откажет. А так ничего жилось, сносно. Ребенок в животе рос, имя ему пока не дали, Данута всех убеждала, что будет дочка, муж ее возмущался, потому что ждал сына. Но подсмотрел: приданое жена готовила как на девочку. Но вышло по-его. Сынишка родился. Пока Данутка спала, отдыхая после родов, Данек качал младенца на руках и никак налюбоваться не мог. - Мой ты сыночек, мой… - шептал он и плакал украдкой. Давно у него никого своего не было, Вацлав ушел, а жена вроде и с ним, и с родителями, и раньше у нее муж был. А тут новое существо, которое со временем будет любить его, Даниэля, как никто не любил. Потому что Даниэль его любит больше всех на свете. С рождением сына жена совсем охладела к постельным утехам. Говорила, что нельзя ей пока. На Даниэлевы же ночные ерзанья под одеялом смотрела без одобрения, но и без прежней укоризны. Знала, что иначе он не может. Данек до того осмелел, что пальцами начал дырочку разрабатывать. Давно она ныла без внимания. Но это, когда жена заснет. Впрочем, у него теперь тоже забот хватало. Сынка надо было кормить – носить к матери, купать, играться с ним, просто на руках таскать по всему дому. За день набегаешься – ничего уже не хочешь. Тесть смотрел недовольно. Вызвал зятя к себе в кабинет. - Ты что же, Данеш! – Они его на чешский манер Данешем звали. – Что за блажь у тебя – ребенка с рук не спускать? Ему ведь тоже от взрослых отдыхать надо и с матерью чаще быть. Она для него теперь главная. - Почему не я? – рассердился Даниэль. – Только потому что родила, выносила, да молоком кормит? Меня как бы и не было? К тому же его все чаще кормилице отдают. - Младенца растить – не твоя забота. Вот станет постарше, тогда и учи его, как отцу подобает. - Это уж я сам решу, - отрезал Данек. – Моя семья и мой сын. - Моя дочь и мой дом! – повысил голос тесть. – И мой внук, если уж на то пошло. - Так в чем дело? - тряхнул кудрями Данек. – Отпустите нас. Разве я голытьба какая? У меня и усадьба есть, и земли, и доход с них. И Дануте пора своим домом жить. - Все верно, Данеш. Только молод ты еще. Давно бриться начал? Данек покраснел: брить ему пока особо нечего было, пух один. Но решил не отступать. - А если с вами жить будем? Вечно мне младшим считаться и слова поперек не сказать? - Поди прочь! – рассердился тесть. Вышел от него Данек, чуть ли не бегом к себе кинулся. До того обидно! Там, под Гданьском, у него дом свой, и поля, и часть речки. А тут всего лишь спальня наверху. Да и в спальне он не хозяин. Потому что дурацкие правила, которые установили хозяева дома, распространялись на всех. Вроде и дом тот же, что у Вацлава, просто другая его половина, а все не то. Там, у Вашека, можно было делать, что угодно. Валяться в постели, пока не надоест, ходить голым, упасть на звериную шкуру и греться у камина. Это он особенно любил, когда припекает открытую кожу. Вашек смеялся, гладил его по волосам, целовал крепко, а потом приходил туда же, на шкуру. Там и засыпали, от ласк обессилев. Вашек вообще не любил лишних ограничений, видать, натерпелся мальчиком в родительском доме. Даже на Даниэлеву привычку к ежедневному мытью смотрел с удивлением, но не осуждая. Посетовал только, что вредно для здоровья столько в воде торчать. А потом, когда про плен узнал, ничего не спрашивал, только укачивал сидящего у него на коленях Данека и слезы ему вытирал. Потом приказал слугам ежедневно готовить для юноши ванну. На жениной половине его прихотям потакать не собирались. Есть баня раз в неделю, время специально для их семьи выделяют, довольствуйся этим. Только ходил Даниэль не с супругой, будто и не муж ей, а с Михалом. Шурин, видать, что-то про Данека знал. Может, видел их со старшим братом, выходящих из дверей вместе. Уж насчет пристрастий Вацлава у него сомнений не было. А скорей, он сам из таких, вот чутье и не подводило. Походы с Михалом превращались в сущий кошмар. Тот не упускал возможности подколоть Даниэля. - Что, охладела к тебе сестра? - С чего ты взял? – спросил Данек, натирая кожу мочалкой. - Да вот вижу, с каким вожделением ты на нее пялишься, а потом сбегаешь. - Моя жена, имею право смотреть. - А еще я видел, - не унимался Михал. – Как ты днем в спальне развлекаешься. Ты хоть двери прикрывай. Ладно, я замечаю, а ведь и батюшка может прийти. - А он что, не мужчина? – фыркает Данек и с размаху окатывает шурина горячей водой. Михал орет, ругается, а только глаза у него по-прежнему хитро поглядывают на зятя. Опять что-то замыслил. Так и есть. Стоило Даниэлю отвернуться, Михал тут как тут. Налетел, к стенке теснит, прижимается плотно. - Данеш, Данеш… - шепчет на ухо. – Ну давай я тебе помогу. Ну что ты ломаешься. Я же лучше сестры. Данек вырывается и бьет шурина в ухо. Но кулак скользит по мокрой коже, скула у Михала расцветает багрянцем. - Уйди от меня, холера! – орет Даниэль, понимая, что такого ему уже не простят. Так и есть. Вечером Михал щеголяет лиловым кровоподтеком, а Даниэля тесть зовет поговорить. Дождавшись, пока набедокуривший зять встанет перед ним, закрывает дверь. Плотно. Сесть не предлагает. - Ты что же это? – спрашивает он, а глаза у него холодные. Как лед в январе. – Мы тебя в дом взяли, а ты детей моих калечишь? - Я не невеста, чтобы меня в дом брать! – Даниэль старается, чтобы голос не дрожал. – Он первый полез. Тесть грохает кулаком по столу. - Молчать, щенок! Слушай меня, курвеныш. Если подобное еще раз повториться, если ты, гадина, поднимешь руку на мою дочь или на моего сына, то не видать тебе ни Даны, ни Яся. - Ясь и мой сын! Не позволю отобрать! – Даниэль тоже хлопает по столу, но получается не так сокрушительно, как у тестя. - Я все сказал. Уходи. Дань вышел, гордо держа голову. Спустился вниз, велел оседлать коня, погнал его изо всех сил. А когда очутился во дворе родной усадьбы, его скрутило. Упал прямо на дворе в пыль и завыл, давясь слезами. Когда уж и слез не осталось, только противная икота, он поднялся, вытер глаза рукавом и сел на ступенях отцовского дома. Конь, друг верный, подошел, положил голову хозяину на плечо. Данек погладил его по бархатистой морде, прижался щекой к вороной шерсти. Отвел на пустую конюшню и сам уснул там на старой попоне. А утром первым делом отодрал доски с заколоченных окон. Дом будто прозрел. Данек, пока сил хватило, мыл, чистил, выносил мусор, сам мел двор. Для сыночка отвел комнату на втором этаже, принадлежавшую когда-то ему и старшим братьям – светлую, просторную. Себе – родительскую спальню рядом. Опомнился, когда есть захотел нестерпимо. Тогда только вернулся в Гданьск – в пыли, в грязи. Жена встретила его ледяным молчанием – небось думала, что он пил всю ночь с дружками, да в канаве валялся. Ничего не сказал ей, прошел мимо. А когда привел себя и одежду в порядок, отправился к сыну. Поцеловал родного человечка. - Скоро мы домой поедем, ласточка… Сын угукнул и улыбнулся широко, показывая счастливому отцу первый зубик. Однако переезд пришлось отложить. Пока Даниэль ездил в усадьбу, приводя дом в порядок своими силами (слугу своего не брал, чтоб не сболтнул случайно), пришло лето. А там выяснилось, что Данута опять беременна. Данек эту новость встретил без восторга. Честно сказать, даже разозлился. Все его планы рухнули. Теперь еще сколько ждать, пока жена родит – не отпустят ее из города, тут ведь и лекари хорошие. Пока ребенок второй окрепнет… выходило год, не меньше. А ему, Даниэлю, что делать? За бабьей юбкой прятаться и с тестем ругаться? Начал он из дому уходить. Обошел всех дружков-приятелей, остался дядькин друг, с которым не виделись почти с самой свадьбы. Но к такому дорогому сердцу господину как являться с пустыми руками? Вот Данек и взял с собой большую корзину, в которой носили еду в костел – освящать перед Пасхой, положил внутрь подушку помягче, а на нее – Яся. Сам оседлал коня и велел слуге Стефану корзину подать. Ехал Данек осторожно, да и конь был хорош – чуткий и умный. Приехали без приключений к искомому дому. Обрадовался им старый, жену позвал. -Анеля, Анеля! Ты посмотри, кого Бог послал! Данек явился. А что принес нам, Данек? - Сыночка показать, - Данек поставил корзинку, чтобы хозяевам было видно спящего Яся. - Святая Мария! – пани Анеля руками всплеснула. – Ты как его вез, горячая голова?! На лошади, что ли? - На лошади, - кивнул Даниэль. – Да вы не бойтесь, конь нас берег, будто разлить боялся. - Ох, Данек, Данек… - покачали головой старики. – Вроде мужчина теперь, а ведешь себя как мальчишка зеленый. Садись ужинать. Уселись за стол, Ясь на коленях у отца, смеется, тянет руки к седым дедовым усам. Дед малютку взял, умиляется. Пока сидели и разговаривали, стемнело. Тут Данек не стал рисковать, взял сынка на руки, конь в поводу шел. А корзинку к седлу приторочили. Явились домой, Ясько заснул уже, Стефан коня принял, а Дань с сопящим сынишкой на крыльцо поднялся. Так его встретили, что хоть обратно беги. Теща налетела, надавала пощечин. Жена глянула – холодом обдала, совсем как ее отец. Тесть бить не стал, только сказал: - Ох, выпороть бы тебя, хлопче… С Даниэлем больше никто не разговаривали. Только Стефек верный, да сыночек любимый лепетал что-то на своем младенческом наречии. Житья не стало, хоть топись. Опять он кругом виноват. А к зиме Янек первые шаги сделал. Не выдержал Данек, только лед на реке тронулся, собрал свои пожитки, уложил сына в ту самую корзину и сказал, что уходит. Скандал был – все Трумясто слышало. Но, наверное, тестю и теще самим тяжко было жить в такой атмосфере, и Даня с семейством отпустили. Выделили жене экипаж, обещали к родам прислать доктора, нагрузили подводу всякого добра. С зятем простились холодно, но сына, которого он крепко прижимал к груди, забрать не пытались. Так их городская жизнь закончилась.