***
Безумство – это всё, чем я жила. Кровь – это всё, чем я насыщалась. Жажда убийства была заложена в ДНК. Психбольница – место из которого я вырвалась на волю, но Тошима стала той тюрьмой, из которой мне не позволят сбежать. Никогда. Прозрачной слезе не дали скатиться вниз, аккуратно убрав её пальцем. – Сдохнешь, если прикажу? – жаркое дыхание опаляет ухо. Улыбаюсь сквозь слезы и киваю. Шики хмурится и уточняет: – А если прикажу жить, исполнишь? Секундное молчание и мой ответ: – Ни за что. Существует ли на Земле такое место, где я буду жить, как человек, не прячась и не страшась других? Я знала, что такого места больше нет. И никогда не будет. Так ради чего мне стоит жить? Ради кого? Ради несбывшихся надежд и желаний? Остается только посмеяться над глупыми мечтами. – Почему? – он спрашивает спокойно, но его пальцы до боли сжимают запястья. – Потому что ты скоро умрешь… … и тогда, что мне остается делать? Даже заклятые враги умирают, а я продолжаю жить, не понятно, ради чего и кого. Своей семье я принесла лишь горе и боль. Не хочу, чтобы это случилось вновь. – А если я пообещаю, что не умру? Усмехаюсь сквозь слезы, которые уже застилают глаза. Зачем он лжет? Зачем подает ложную надежду? Новый поцелуй, жарче прежнего, на который я не могу не ответить. Шики… Он оказался единственным, кто видит во мне человека. Ни киборга, ни андроида, ни машину, а именно меня! Ту девочку, которую когда-то звали Каей. Он и сейчас меня так зовет. – Давай уйдем? – шепчу ему в губы, дрожащими пальцами вырисовывая черты его лица. – Давай сбежим отсюда! Там тебе найдут лекарство и… – Кая, – Шики морщится и отстраняется. – Мы уже обсуждали это. Противоядия против такого наркотика не существует. Я закрываю рот, давясь новым потоком вопросов. Потому что знала, что употреблять он их начал в таких количествах из-за меня. Из-за моей силы. Просто он не говорит этого. Гордость не позволяет. Но если он умрет, я снова буду виновата, да? Почему все те, кого я люблю должны страдать из-за меня? Мне никогда этого не понять. Не сейчас. Прижимаюсь к его обнаженной груди и затихаю, стараясь даже не дышать. Я слышу, как стучит его сердце, пока ещё живое. Что ж, если эти два месяца нам суждено провести так, то так тому и быть. Мне не понять, какую боль испытывает человек, находясь на волосок от смерти. Так же не понять, сколько надо иметь в себе мужества, отваги и силы, чтобы противостоять этой боли. У Шики её было достаточно, ведь Иль-Рэ был лучшим. Во всем. Он не рассказывал о себе, да и я не стремилась узнать. Люди, приходящие в Тошиму не ищут спокойствия или утешения. Вместо этого они ищут: славу, деньги и силу. Мне достаточно было знать то, что Шики был военным, которого резко призвали. Об истинных его мотивах можно было лишь догадываться. Зачем он здесь? Он искал силы. И ведь нашел её, просто не смог вернуться обратно. А ведь у него, наверняка, когда-то тоже была семья, которая, возможно, всё ещё ждет и верит, что он однажды вернется домой. Что остается от людей после смерти? Лишь воспоминания. Плохие ли, радостные ли – это не важно. Добрых людей всегда помнят, а злых придают вечному забвению. Говорят же, что о покойниках либо хорошо, либо ничего. Что ж, те, кто сейчас в Тошиме, обречены на забвение. По крайней мере тех, кого я уже встречала здесь и кого убила, я бы помнить не стала. Наверное, впервые жизни пожалела, что у меня, как у компьютера, нет такой функции, как «очистка корзины». Просто, чтобы убрать весь ненужный в голове мусор и не засорять себе мозги. Свернувшись калачиком, почувствовала, как меня накрывают одеялом. Шики знает, что я не сплю, но тихо и бесшумно, как кот, встает с кровати, одевается и уходит. Он всегда так делает, и я уже привыкла. Но становится страшно, стоит лишь мне только осознать, что он может вот так однажды уйти и не вернуться обратно. Тогда что? Я узнаю об этом лишь через неделю, когда его труп будет гнить в какой-нибудь канаве, куда Каратели сбрасывают всех убитых. Общая могила, которая так ему не подходит. Не будет ни креста, ни надгробной плиты с надписью, ни даже гроба. Вот ещё один пример забвения. Отношения между нами превратились во вспыхивающую иску. В народе даже говорят, что это отношения на пороховой бочке. То горит, то не горит. Жестокости поубавилось, и страсть стала похожей на человеческую. В такие моменты обо всём забываешь и просто наслаждаешься. И сколько бы раз я не убеждала себя в том, что есть прекрасная возможность его убить, всегда откладывала этот момент в долгий ящик. Мне нравилось видеть, как этот сильный, статный и, безусловной, сексуальный мужчина стонет, как мальчишка лишь от одних моих движений. Какое же иногда было удовольствие видеть свою власть над ним. А потом искра угасала, и на меня вновь нападали страхи. Тогда я просто забивалась в угол и молчала. Обычно в такие моменты Шики меня больше не трогал. Я видела по его ожившим глазам, что ему всё это нравилось. Что он хочет меня не только в плане секса, а просто даже поцеловать или, прижавшись подбородком в макушку, обнять. Он как-будто стал жить по-новому, ловя всё самое лучшее, что можно было получить от жизни. Я готова была отдать ему всё, даже свою душу и тело, лишь бы только он оставался таким. Каждый раз я представляла себе: а каким бы был Шики, если бы не война? Он мог быть любым, это я знала точно. Его бросало из крайности в крайность, но это по-прежнему был он. Но с ним я успокаивалась. Я чувствовала, как затягиваются раны, как прошлое медленно, нехотя, но отступает, открывая пути для чего-то нового и неизведанного. Впервые, но я почувствовала себя девушкой, как всегда мечтала. Стокгольмский синдром очень не прост... Ты не просто начинаешь симпатизировать своему врагу, не просто ищешь поддержки и понимания. Отнюдь, именно обидчик перестает видеть в тебе жертву, именно он отступает первым. А ты, в свою очередь, неосознанно принимаешь это, начиная смотреть на мир его глазами. Начинается своеобразная гонка преследования. Враг причиняет боль и отступает, ты терпишь сквозь сжатые зубы и делаешь шаг, подавляя его. Но все усложняется, когда ты видишь за всеми грехами человека его настоящего – трусливого щенка, который лишь и умеет тявкать и кусаться от испуга. Жертва же всегда остаётся собой – в этом ее превосходство над врагом. Если же в нем осталось что-то человеческое, то от осознания того, что ты сильнее него, он становится совершенно беспомощным. Он не знает куда пойти и что делать, он не умеет жить самостоятельно. Но мое сознание отличалось от сознания обычного человека. Я видела в Шики отражение себя. Видела такого же монстра, как и я сама. Никто в мире просто на просто не смог бы соединить настолько похожих друг на друга людей. Монстр, чудовище, но... Но мне все же удалось отыскать его человеческое сердце. Которое, вскоре, и убило его.***
Несколько дней я не обращала внимания на крики, доносившиеся с улицы. Но когда я только уснула, в комнату ворвался Шики. Он был нервным, напряженным и злым. Дверь он так и не закрыл. Всё метался по комнате, что-то разыскивая. – Быстро одевайся! Мне повторять дважды не пришлось, меньше, чем за минуту, но я была уже на старте. – Что происходит? – осторожно спросила я, наблюдая за тем, как он высовывает из тайника автомат и патроны, быстро заряжая его. – Шики?.. – Идем, – он жестко схватил меня за руку и поволок на выход. Я бежала за ним, едва поспевая за его огромными шагами. Но когда он выволок меня на улицу – мы понеслись. Отовсюду слышались крики, предсмертные вопли и выстрелы. Вся Тошима была залита свежей кровью, и меня замутило. – Тихо, – коротко рыкнул он, отпуская меня и прижимаясь спиной к стене. Автомат был наготове, а я замерла, не дыша. Люди, облаченные в военную форму, прошли недалеко от нас, но в нашу сторону так и не свернули. – Что здесь делают военные? – нахмурилась я, уже приготовившись выпустить свои жгуты. Но Шики резко перехватил мою руку, накрывая её своей ладонью. – Почему? – Не смей, – яростно зашипел он. – Больше никогда не используй их. – Почему? – я никак не могла понять, что его не устаивает, но жгуты убрала. – Потому что я так сказал, – отчеканил он, снова отворачиваясь. – Логично… Подождав ещё с минуту, мы вышли, вдоль здания продвигаясь поближе к выходу. Выходу?.. Я уже видела это шипастый забор, когда попала сюда. Вот уж не думала, что увижу его вновь. – Вот они! – раздался за спиной голос, и я услышала, как перезарядили пистолеты. Шики оказался быстрее, убив всех пятерых. Но шума наделали много. Схватив меня за руку, он буквально дернул меня в сторону, укрывая из-под обстрела. Несколько пуль снайперов, скрывающихся наверху, задели его плечо. Мужчина поморщился, но на скорость это никак не повлияло. – Быстро! – повесив автомат себе на плечо, тем самым открывая спину для обстрела, он подставил мне ладони. – Что ты?.. – но договорить мне не дали, буквально подкинув вверх и заставляя перемахнуть через высокую решетку. Я упала, больно приложившись лопатками о землю, но тут же вскочила, услышав сдавленный стон. Подбежав к решетке, сжала его пальцы. На лице Шики выступила испарина, из груди из трех ран навылет текла кровь. Я видела, как к нему приближаются, и хотела бы вернуться, но мужчина резко дернул меня к себе за волосы и прошипел: – Беги! Беги и никогда не оборачивайся, и не возвращайся! – окровавленным губами он скользнул по моей щеке и уже более спокойным и ласковым голосом прошептал: – Я скоро приду за тобой. Обещаю. И я поверила. На своё горе. Во второй раз в жизни я поверила этим словам, хотя пора бы уже запомнить, что обещаниям верить нельзя. И я сбежала, сжимая к своей руке какую-то бумажку и слыша за своей спиной дикую пальбу и предсмертные вопли людей… Каким бы монстром он не был, сколько бы убийств он не совершил, сколько бы за ним не было грехов – только благодаря ему я не потеряла рассудок и не превратилась в бездушный механизм. Только из-за него я осталась человеком...Он спас меня, и я это знала. Шики знал, что это случится, знал, что я не смогу жить после этого, но рискнул всем, чтобы вытащить меня оттуда. В тот день Тошима была стерта с лица земли, призванной туда, армией. Никого не взяли в заложники. Никого не оставили в живых.***
Какая-то странная мысль пришла в голову внезапно и успокоила бьющееся о решетку правил сознание – так успокаивается птица, смирившаяся со своей участью. Соловей, пойманный со свободы в клетку, будет биться о прутья до смерти или умолкнет навсегда, посерев и став никем. В последний момент решает не разум, а душа - терпеть дальше боль или сломать себя о прутья. Есть такая легенда – о птице, что поет лишь раз за всю жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника, и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания... По крайней мере, так говорит легенда. Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвется дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, – мы знаем. Мы понимаем. И все равно – грудью на тернии. Так будет всегда. «Я скоро приду за тобой. Обещаю!», – эти слова были подобно заклятию, которые я изо дня в день повторяла, как мантру. И я продолжала верить им, продолжала ждать и надеяться. Даже когда родился сын, даже когда я стояла у одинокой могилы без гроба, не в силах проронить и слезинки – все верила, что он выполнит обещание. Я верила, что он вернется. Вернется ко мне... Вернется в наш с ним дом, купленный на его же деньги... В последний момент он успел мне выписать чек со всеми своими сбережениями... Вернется к нашему общему ребенку... Но он не вернулся... Черная рукоять ложится холодным металлом в ладонь ровно тогда, когда дверь с треском и грохотом распахивается. Резко дуло на уровень виска. Спусковой крючок. Выстрел. Кафель на полу. Кровь еще сочится из раны. Позднее полиция не будет открывать дело о самоубийстве. По версии следствия девушка была неадекватной, потому и была сослана в Тошиму, где подверглась пыткам. После того, как Тошима была разрушена, а беглянке удалось сбежать, она, не справившись с эмоциональным потрясением, убила себя сама. Её годовалого ребенка, названного Реем, увезли в новый детский дом, построенный за рубежом. Туда, где война не коснулась мирного населения. Отцом ребенка по ДНК-исследованиям оказался бывший капитан отряда смертников в Третьей мировой – Шики Мията. Брат Каи был убит охранниками в психиатрической клинике Каэды. Его тело так и не было найдено. Мать девушки, как оказалось, умерла в тот же день, когда забрали её дочь. Причиной смерти стала передозировка лекарств. Отец после смерти супруги более не объявлялся. Но стало известно, что некто оплатил похороны дочери и присылал мат-помощь Рею. Вскоре объявился мужчина и, назвавшись дедом ребенка и отцом его матери, забрал мальчика из приюта. Япония превратилась в умирающую страну, и люди, оставшиеся в живых, принялись искать себе новое место. Некогда полные жизни города превратились в города Призраки.«Я так и не смогла выиграть…».