Про Витю

Вот еще была история — забирали Ваню в армию, Со врожденным плоскостопием да попорченною кармою, С медицинским неоконченным да бородкой вроде кустика. Провожали мама с отчимом да десяток однокурсников. Несчастный случай

Все было кончено. Котов держал в руках папку с документами — наверху лежала справка о неоконченном высшем образовании — и понимал, что между ними и повесткой из военкомата — несколько недель. Светит ему осенний призыв. Ну, конечно, можно еще попробовать походить по больницам, прикинуться психом… можно в бега удариться… Но, во-первых, в психушку не хотелось — а ну и правда с ума сойдешь? А во-вторых, был отчим, который заявил, что если он, Котов, сольет учебу, то идти ему в армию, и все тут! Отчим изо всех сил строил из себя реального мужика, но Котов понимал, конечно, что тот просто хочет сплавить пасынка на год. Да и хрен бы с ним. И пойду, подумал Котов меланхолично. Все равно непонятно, как дальше жить. Институт этот ему никогда не нравился — коммерческий, имени какого-то никому не известного хрена, экономический факультет… А помимо института, у него была только группа. Они играли панк-рок. Ну, или думали, что играли панк-рок. Но это в пятнадцать прикольно. А сейчас, когда ему исполнилось девятнадцать, Котов понимал, что толку от этой группы ноль. Музыканты они херовые, вот что. Так что надо подумать, что делать дальше. Что ж, почему бы не в армии. Пресловутой дедовщины он не боялся. Не слабак, разберется. Год жизни в интернате — спасибо маме и ее туберкулезу — сделал его крепче, сильнее и злее. А ему тогда всего девять-десять лет было. Уж вряд ли армия сильно страшнее. — Вот еще была история, забирали Витю в армию… — трагическим голосом завывал на кухне, подыгрывая себе на гитаре, Леша. «Леша — это диагноз», — в очередной раз подумал Котов — где-то как-то услышал он это прекрасное выражение, и оно ему запало, хотя речь шла и не об этом Леше вовсе. Но тут реально… Туп был Лешка фантастически, периодически Котов удивлялся, как он ухитряется одновременно ходить и говорить. И на гитаре играл, к слову, отвратно. Зато у него был очень хороший голос, так что у них в группе Лешка солировал. А потом шел петь в церковный хор. Панк хуев. — Со врожденным плоскостопием да попорченною кармою… — выл Лешка. Две девчонки торчали с ним на кухне, отчаянно дымя: Марина, которая была типа герлфренд Котова, и ее подруга Алла, высокомерная блядь с ярко-алыми губами, которая Котова ненавидела. Сейчас она вовсю строила глазки Лешке. — С медицинским неоконченным да бородкой вроде кустика… — Леха, заебал выть, — сказал Котов, входя на кухню. Алла посмотрела на него с ненавистью. — Не матерись, Котов. — Отъебись, Алка, — привычно отозвался он. Марина лениво протянула ему сигарету. Она была молчаливой. Чем весьма Котова радовала. Леха, к счастью, петь перестал и даже гитару убрал, улыбаясь, как имбецил. Алка немедленно придвинулась ближе. — Лешенька, хочешь сигарету? Несколько минут Котов наблюдал, как они передают сигарету друг другу, потом Алка вдруг присосалась к Лешкиным губам. Зрелище было тошнотворным. — Пойдем, — сказал он Марине, и они вышли из комнаты. — В спальню? — игриво спросила Марина в коридоре. Котов пожал плечами, потом кивнул. Правда, в армию же идет, там-то небось баб не будет. В спальне он лег на кровать, а Марина залезла сверху. Через полминуты возни все было кончено. Маринка устроилась рядом, положив голову ему на плечо. От нее несло смесью пота, дезодоранта и духов. Тошнотворный бабский запах. Подумав эту мысль, Котов не на шутку испугался. И мысль, и испуг были не впервой, но что-то в последнее время часто эта ботва ему в голову лезет. Про то, что женский запах равно противно. И не только запах. Помада эта их. Сиськи. У Алки вон шестой размер, она когда заходит с Маринкой к ним в гараж, вся группа пялится, как бандерлоги. А она еще топик наденет, так что полгрудей наружу, и ходит, покачивает. И соски просвечивают. То-то Лешка пел, а сам пялился. Лешка-то, конечно, ничего не говорит, он почти даун, а вот Пашка, еще один товарищ по группе, всякий раз после заходов Алки изрекает мечтательно: — Вот бы ей промеж шаров захуячить! После чего начинается: да как они качались, да как бы такие помять, и прочая хуета. А его, Котова, тошнит. И от сисек, и от разговоров. От парней, конечно, тоже несло потом, но это был совсем другой запах. Да и этой жуткой какофонии не было. Это пугало так сильно, что дальше Котов старался не анализировать. Нет. Он не такой. «Вот в армии и проверишь», — сообщил ему гнусный внутренний голос. Котов криво ухмыльнулся. Что верно, то верно — там-то баб нет, зато вонючих мужиков — пруд пруди. На следующий день Котов отбыл на поезде с другими новобранцами в часть — свое новое обиталище. Все как в песне — по осени горячечной, по багрянцу да по золоту. С болящей с бодунища головой и мерзкими предчувствиями. Первые две недели в армии обернулись адом. Помнится, был у Котова какой-то знакомец, служивший в железнодорожных войсках, так тот рассказывал, что они вообще ни хрена не делали, и он днями в интернете сидел. И, отправляясь в армию, Котов сильно рассчитывал на что-то такое — Раша же, Сибирь, думал он, сплошное разгильдяйство. А попал, блин, в какого-то «Солдата Джейн», иначе не скажешь. Все как в кино: орущий сержант, побудки затемно, марафон по грязи с мешком за плечами, в противогазе на морде лица. — Любит смотреть, как слоники бегают, — проворчал однажды Котов, но, к несчастью, сержант его услышал, и сначала Котов получил по уху, а потом его отправили на сутки на гауптвахту. Последняя, впрочем, оказалась не таким уж плохим местом. Котова отправили на кухню, картошку чистить — он, конечно, терпеть не мог это делать, но умел — насобачился, пока матери, когда она вышла из больницы, по хозяйству помогал — отчима тогда еще не было. Повар его даже подкормил малость. Через пару недель стало полегче — не в том смысле, что их гонять меньше начали, а просто Котов привык. Он никогда не был дохлым. Нагрузки тут были адские, конечно, но не сверхсложные. Сложно было вести себя прилично. Парни подобрались задиристые, а сержант и вовсе был сукой. Чмырил страшно. А Котов не любил, когда его чмырили, еще со времен интерната, потому постоянно огрызался. Ну, и получал, конечно — то от сержанта, то от дедов. Потому что были тут и деды, хотя, признаться, не такими они оказались и страшными, как о них болтали. Мужики как мужики. Только понтов много. Котов не любил понты и не считал, что кто-то имеет право гнуть пальцы только потому, что он старше на полгода или год. Ну, конечно, если ты рохля и слабак, то тебя нагнут, и ты будешь и постель чужую застилать, и ботинки зубной щеткой чистить, и паек свой отдавать — сам виноват, сильный ест слабого, закон джунглей. Но Котов не был слабым и быстро это доказал. Так что пытавшиеся его нагнуть обломались. Еще с хавкой тут было херово. То есть, повар-то у них был хороший мужик, нормально готовил, не воровал, но, видать, кто-то успевал приложить руку к поставкам до него, потому что приличных продуктов привозили мало. Жрать хотелось все время. Хотя, конечно, в голодные обмороки никто не падал. К тому же, их отпускали в увольнения через выходные, и можно было добраться до ближайшего города — дрянь был городишко, крохотный, почти село, но магаз там был, и то слава Богу. Вся заваруха началась именно в выходные, когда, по идее, всей части полагалось увольнение, кроме наказанных, к которым в этот раз Котов, разнообразия ради, не принадлежал. Полагалось — но накануне на построении им объявили, что ждет их национальная индейская изба фигвам. Народ загомонил. Котов, естественно, громче всех: — Почему?! Полагается! — Кулаком в зубы вам полагается! — рявкнул сержант — фамилия его была Мешков, вся рота звала его «Мешков с картошкой», потому что была это здоровенная скотина весом за сотню кил, с вечно выкаченными белесыми глазами — когда он орал, Котов всякий раз невольно ждал, что они щас вывалятся. — Заткнулись все! Гомон, конечно, смолк, хотя общее недовольство никуда не делось. Глядя на них с превосходством и отвращением, сержант объявил: — В воскресенье прибывает командир части. В субботу репетируем построение. Смирно! — рявкнул он совершенно неожиданно, и народ, едва не подпрыгнув, вытянулся в струнку, и Котов тоже. — Вот так и стоять перед майором! В тот вечер не умолкали разговоры про командующего частью. Котов и прочие новобранцы про него ничего не знали, но их быстро просветили. Командующий их в чине майора звался Владимир Ворошилов, и было ему тридцать с хвостиком лет. Большой чин при незначительном возрасте объяснялся просто — семья. — Папаша у него в Генштабе, — рассказывал высоченный и тощий, из-за вечной щетины похожий на медведя после спячки «дед» со смешной фамилией Рыжиков — ему оставалось четыре месяца до дембеля. — Ну, и вообще у них там военные все еще со времен царской власти. — А! — презрительно сплюнул кто-то из новобранцев. — Папенькин сынок! — Ну, типа, — ответил Рыжиков. — Только при сержанте не говори. Тут он заржал, и несколько «дедов» подхватили. — Что? — спросил Котов. — Что смешного? — Ничего, — оторжавшись, отозвался Рыжиков. — Сам узнаешь. Может быть, — и снова заржал. Всю субботу их гоняли как саврасок, и после отбоя сержант сам несколько раз заглядывал, проверял, все ли спят. Типа, выспаться они должны были к приезду высокого гостя. А в воскресенье, около девяти утра, их построили на плацу. Котову почему-то представлялось, что майор — он виделся Котову коротеньким толстячком с залысинами — непременно проспит, приедет часов в двенадцать в лучшем случае, а они все это время будут тут стоять как оловянные солдатики. Но тут он оказался неправ — практически сразу же после того, как построение было завершено, на дорожке показался приближающийся к плацу черный джип — настоящий джип, который Jeep, а не подделка какая-нибудь. Ночью как раз дождь прошел, и на давно не ремонтированной дороге, с выбоинами в асфальте, расползлись грязные лужи. Из-под огромных колес машины летели брызги. Джип остановился у въезда на плац — Котовская часть как раз неподалеку стояла, — и сначала вылез водила — обычный водила, в форме, с нашивками младшего лейтенанта. Затем открылась дверь пассажирского сиденья — переднего, — и оттуда показался сам майор. Вернее, сначала его фуражка, а потом и весь — не толстый вовсе, тут Котов тоже ошибся, скорее даже наоборот, слишком тонкий — легко спрыгнул на асфальт и вскинул голову, обводя ряды взглядом. Котов не ошибся, по-хорошему, только в одном — майор реально был невысок. Ну, как невысок… В самом Котове было больше метра девяносто, так что ему почти все были невысокие, а в этом, извините за выражение, майоре, наверное, от силы был метр семьдесят пять. И если бы Котову не сказали, что тому тридцать с хвостиком, он бы сроду не поверил — пацан пацаном. Кожа как… сказать бы — как у девицы, так Котов не видел ни разу в жизни, чтоб у девиц, если только они не по телеку или в фотошопе, была такая кожа — белая, с легким румянцем, взгляд притягивала просто. Глаза голубые. Или даже синие — то есть, не блеклые, яркие. Под фуражкой не видно, конечно, было, но Котову подумалось, что вряд ли парень… майор, то есть, с залысинами. Сто пудов, кудрявый блондин какой-нибудь. В этот момент, словно услышав его мысли, майор снял фуражку и тряхнул слегка примятыми волосами. Котов опять ошибся — они были черные и гладкие. В этот момент в нем словно какой-то рубильник повернули — он понял, что ему не нравится этот тип. Совсем не нравится, до нервной дрожи, до отвращения. Все не нравится — его холеная морда, его синие глаза, его волосы, его костюм по фигуре… Не должна форма так сидеть! Не должен мужик, тем более военный, так выглядеть — как гладкая, наглая выдра! Котов оскалился — как раз в тот момент, когда взгляд майора упал — точно и безошибочно — на него. Одна черная, тонкая, словно нарисованная бровь чуть дернулась, будто майор хотел поднять ее в знак удивления, да передумал. Мгновение спустя он отвернулся — к нему как раз подбежал старший лейтенант Скворцов, исполнявший обязанности командующего, пока майора не было, и что-то начал докладывать. Майор выслушал, потом кивнул и в сопровождении Скворцова и своего водителя-лейтенанта зашагал к центру плаца. Речь, наверное, толкать. Кто-то задышал у Котова над самым ухом, а потом голос Рыжикова прошелестел: — Ну как? — Баба в форме, — выдохнул в ответ Котов. Больше он ничего сказать не успел — перед ним, словно из-под земли, вырос сержант. — Разговорчики в строю! В центре плаца майор что-то громко сказал, обращаясь к солдатам, но ветер отнес его слова в сторону от той части строя, где стоял Котов. Ну и хрен бы с ним, больно надо, подумал Котов. Потом, когда майор ушел, объявили вольно и отпустили в увольнение. Это было хорошо, потому что Котов чувствовал такую злость, что если бы их не отпустили, он бы точно что-нибудь натворил, за что гауптвахтой бы не отделался. Он понятия не имел, что именно его так разозлило, но копаться в себе ему было не свойственно. Лучше что-нибудь сделать, чтоб это прошло. Поселок городского типа, возле которого располагалась их часть, был славен не только наличием какого-никакого магазина, но и еще и тем, что там был клуб. Ну, типа. Фиг знает, зачем его вообще тут организовали — Котов сильно подозревал, что как раз для солдат. Что ж, никто не жаловался. В клубе даже девчонки были — и довольно много, к слову. Правда, страшные они были как атомная война, а если не страшные, то толстые, а если не то и не другое, то малость того, отсталые. Котов подозревал, что это те, которые остались — те, которым не с чем было в город ехать. Тем не менее, на безрыбье еще и не таким раком раскорячишься. А сейчас ему нужна была девчонка. Как еще, так сказать, снять напряжение, если в части даже сам с собой не уединишься? Однако не задалось. Слишком уж они казались сегодня Котову страшными — и это взбесило его еще больше. В самом деле, почему этот сука-майор красивый, зачем, он же мужик?! Лучше б не было на свете красивых мужиков, зато все бабы были бы красотки. Все до единой. Красивые как Анджелина Джоли… только помоложе и без детей. — Когда стану президентом, — мрачно сообщил он Рыжикову, — издам указ, чтобы все бабы были красивые. Рыжиков, раскачивающийся на опасно нестойком барном стуле, противно заржал. — Чё ты паришься, Котов? Мордой вниз — и айда-пошел. — И худые! — добавил Котов, допивая пиво. Пиво здесь было дрянное, но другого не предлагали, а что покрепче было еще хуже. — Да, это проблема. Мордой вниз не решишь, — согласился Рыжиков. — А мне, знаешь, пофиг. И тебе к дембелю будет пофиг! К ним подсел еще один «дед», приятель Рыжикова, чью фамилию Котов не помнил, но все звали его Гвоздь. Был он, как и Рыжиков, тощий, но со здоровенной и очень крепкой головой — про него болтали, что как-то сержант Мешков от души приложил его башкой об стену, а у Гвоздя после этого не то что сотряса не было, но даже голова не болела. Зато стена, мол, треснула. — Мордой вниз не только бабу можно, — заметил он. — Ты с этим поосторожнее, Рыжик, как бы тебя майор не услышал… И оба загоготали. Котов посмотрел на них с интересом. — Чё ржете, как кони? — Сказать ему? — спросил Рыжиков у Гвоздя. — Скажи! — тот махнул рукой, устраиваясь рядом с ними у барной стойки. — Кто предупрежден, тот вооружен. Рыжиков обратил на Котова смеющиеся глаза — в его веселье, тем не менее, Котову померещилось нечто агрессивное. — Майор у нас… человек не простого цвета. — Не простого? — удивился Котов. — Не понял… Рыжиков приблизился к нему и интимно понизил голос. — Голубого. В первое мгновение Котов не понял. Потом до него дошло — и он отдернулся. — Голубая луна всему виной, — вполголоса запел Гвоздь. — В общем, поберегись, котяра. Котова начало трясти — хрен знает, от чего. От злости, наверное. Ненавидел он эту породу всеми фибрами души. А этот еще и… мундир пятнает. Котов знать не знал, откуда у него такие выспренные мысли — этот мундир ему еще полгода назад самому не приснился, да и мысли были… разные, но в самой идее, что в рядах родной армии ошивается эта погань, было что-то такое, отчего хотелось идти бить морды. — Чё это поберегись?! — взвился он. — Чё он мне сделает?! Еще я пидорков не боялся! — А ты не бойся, — голос Гвоздя звучал почти ласково. — Он тебя не больно… приголубит. Котов привстал, готовый в драку прямо сейчас, но тут к ним подсел еще народ, Котова оттерли от Гвоздя, появились девочки, и тема о голубизне майора сошла на нет. Но сам Котов ее не забыл. Хотя, по правде сказать, он того майора с первого построения и не видел. Недели две не видел, пока тот однажды на занятиях по стрельбе не появился. Котов сначала решил, что тот приперся проинспектировать — типа, надо же создавать видимость бурной деятельности, что он тут не просто так костюмчики демонстрирует, а работает. А нет, оказывается, майор намеревался сам поучаствовать — в качестве инструктора. Хотя Котов бы его с большим удовольствием как мишень поставил. Раздражал он Котова безумно. Явился, блин, на занятия по стрельбе, гладкий, как будто он тут чаи с пирожными собрался гонять. Выдра! Но сильнее бесило то, что в эти две недели, когда Котов его не видел — да и не слышал, если подумать, не особенно народ трепался в казармах, в основном потому, что сержант гонял их как сидоровых коз, и под вечер все просто падали, — он не переставал о чертовом майоре думать. Беситься. Чуть ли не до скрежета зубовного. И с чего?! Ну, красавчик. Ну, пидор. Ему-то, Котову, чего, если так вот здраво подумать? Он-то сам ни разу не пидор — кругом круглосуточно парни, разные, типа на любой вкус, так что проверку он считай прошел. Стремные они все какие-то, в вонючих носках, храпят, и перегаром от них после увольнительных несет. Так вот, когда майор появился на стрельбе, Котов так разозлился, что эта тварь тут явилась его спокойствие нарушать, что чуть ему в башку не выстрелил. Тот еще ходил так, сначала, присматривался. Потом начал командовать — руку тверже, не щуриться, смотреть прямо… без него будто не знает никто, хрень-то какая… Пока он не явился, Котов стрелял как снайпер какой-нибудь. А тут начал мазать. Ну, понятно, рука дрожит — от злости. И майор это, конечно, увидел. Он подошел к Котову практически вплотную. Встал рядом, глядя не на него, а на пушку. От него пахло глаженным сукном, чистым телом и еще чем-то вкусным, шикарным. И стоял он слишком близко — Котов сквозь одежду чувствовал тепло этого тонкого тела. У него даже голова закружилась — почему? От духов, что ли? С минуту майор смотрел — Котов за это время ни разу не то что в яблочко, в мишень-то не попал. Потом, переведя взгляд на самого Котова, спросил неожиданно: — Пьешь? — Нет! — резко и возмущенно выплюнул Котов, дернувшись прочь от него. — Нет, товарищ майор, — веско проговорил он. — А что руки дрожат, как у алкоголика? «Не твое дело», — чуть не брякнул Котов, но сдержался. Вовремя, как оказалось — в следующее мгновение выдержка ему стала ой как нужна, потому что майор сделал шаг в его сторону и вдруг положил обе ладони на Котовы запястья и мягко провел руками вверх. Котов выронил оружие — хорошо еще, успел поставить на предохранитель. Майор выгнул левую бровь — в синих глазах светилась насмешка. — Такой тяжелый? — Руки убери! — рявкнул Котов, от шока перестав соображать. Вверх взлетела вторая бровь, и Котов, хоть и был в бешенстве, как-то задворками сознания ухитрился оценить, что херов гомик красив, даже когда гримасничает. Красив? Что за тупые мысли?! — Гауптвахта на трое суток, — голос майора зазвучал очень мягко, бархатно и очень… опасно, что ли. — Рядовой, на «вы» со старшим по званию. Котов сделал морду кирпичом и ничего не ответил. Мерзкая тварь нарывалась. Что характерно, руки его все также лежали поверх Котовских. Руки были теплые, сильные, с длинными пальцами и розовыми блестящими ногтями. Блядь, да он маникюр, что ли, делает? Что ты будешь делать… — Запястья и кисти расслабь, — проговорил майор. — Не весло держишь. Больше всего на свете Котову хотелось сейчас сбросить майоровы руки со своих и двинуть в это красивое лицо, чтобы… чтобы разрушить его, смять, разбить как вазу. Чтобы хоть какое-то несовершенство в нем появилось. Сука… Майор смотрел на него очень внимательно. Потом, легко опустившись, быстро поднял оброненный Котовым ствол, небрежно отстранил самого Котова, прицелился — и расстрелял всю обойму точно в яблочко. В одну и ту же гребанную дырку. Выпендрежник. — Продолжай, — проговорил он, сунул Котову ствол в руки и ушел. Только в этот момент Котов сообразил, что на него все смотрят и что за все это время в тире не раздалось ни одного слова и ни одного выстрела. Вечером в казарме на Котова поглядывали странно. Салаги, такие же, как он — с уважением. Деды — с жалостью. И все сторонились, как чумного. Котов не знал, в чем будет заключаться наказание. Он предполагал, что отправят на кухню дня на три. Либо запрут в одиночке. Все лучше, чем валяться на ржавой койке и вспоминать… да что там, собственно вспоминать? Руки? Руки эти надо было переломать к такой-то матери — чтоб не лапал. Ворошиловский стрелок, блин. Посмотрел бы Котов на лощеную морду, если бы к его голове пистолет приставить. Чего он не предполагал, так это того, что вечером за ним в казарму явится Мешков, еще более злобный, чем обычно. — Котов! — рявкнул он. — Со мной. Оденься по форме. Причешись. Шорох пролетел по казарме, словно ветер в листве, но сержант обвел всех тяжелым взглядом, и народ стих. Котов, впрочем, тяжелых взглядов не боялся. С независимым видом он направился следом за сержантом, недозастегнув форменную куртку и проигнорировав приказ причесаться. Еще не хватало. Да и причесывать особо нечего было. Тот повел его в главное здание, туда, где, как знал Котов, располагался командующий. Майор, то есть. Котов предполагал, что вряд ли сержант ему что-то расскажет, потому и вопросов не задавал, но тот неожиданно заговорил сам: — Повезло тебе, сучонок, — в голосе его звучала ненависть, — даже не представляешь, как повезло. — В смысле? — это было так неожиданно, что Котов от удивления даже забыл, что собирался молчать. — Если ты, мудачок, — сержант словно и не услышал его вопроса, — начнешь выкобениваться, я тебе быстро все кости пересчитаю, ты понял? Котов фыркнул, но ничего не сказал. Кости он ему пересчитает. Кто кому еще, жирный кусок мяса… — Делай что он говорит, — закончил сержант и замолчал. Котов на это тоже не ответил, хотя и тут у него было свое мнение. Он никогда не делал так, как ему говорят, если не хотел. И ради какой-то гребанной армии не собирался менять свои принципы. Они дошли до входа в здание, над которым горел свет. В отличие от одноэтажных солдатских бараков, офицерская казарма была двухэтажной. Мешков сразу провел его по лестнице на второй; они прошли по короткому коридору, сержант открыл дверь, и они оказались в маленькой приемной. Практически сразу же, как они вошли, открылась дверь слева от входной, и оттуда вышел рослый парень — рядовой из другой части, которого Котов не знал, просто видел мельком. Его форма была еще в большем непорядке, чем у Котова. Он глянул на сержанта — виновато, как показалось Котову, — и шмыгнул мимо, словно чего-то боялся. У него было совершенно красное лицо, и несло от него потом, словно он железо тягал, и еще чем-то, смутно знакомым. Мешков стукнулся в закрывшуюся дверь, и оттуда донеслось ленивое: — Войдите! Сержант толкнул дверь и вошел, чуть ли не согнувшись в поклоне. Котов остался в приемной. Прошло, наверное, минут пять — Котов глазел по сторонам, без особого, впрочем, любопытства. Приемная как приемная. Небогатая. Обшарпанный стол, старый монитор на нем, мини-атс… Как в каком-нибудь совковом заведении типа паспортного стола. Дверь открылась, сержант вышел — мрачный и злой. Он коротко, с ненавистью глянул на Котова, но ничего не сказал — в этот момент из кабинета прозвучало: — Рядовой Котов! Он вошел. Это был кабинет — нормальный такой, приличный кабинет, с портретом президента на стене и настольной лампой под зеленым абажуром, но майор сидел не за столом, как можно было бы ожидать, а на диване — кожаном, не новом, но хорошем, на котором Котов мог бы вытянуться в полный рост. Майор был без фуражки и мундира — только в форменных штанах и светлой рубашке, пара верхних пуговиц расстегнуты. В общем, растрепанный вид. Диван стоял в дальнем углу, куда неяркий свет лампы почти не доставал — поэтому выражения майорова лица Котов не мог разглядеть. Зачем позвал? Ну уж явно не за ручку он его на губу поведет. — Рядовой Котов по вашему приказанию прибыл, — буркнул Котов, не глядя на своего командующего. В таком виде тот казался еще более красивым, чем подтянутый по всей форме. Удивительное дело — с девками всегда было наоборот. Несколько минут майор просто смотрел на него. Потом вдруг спросил: — А имя у тебя есть, рядовой Котов? — Виктор, — сердито пробурчал Котов. Не очень он любил свое имя. Какое-то… ботанское. Особенно как мама его звала — Витя. — Вик-тор… — проговорил майор по слогам. И вдруг поднялся на ноги — одним плавным, гибким движением, — и в момент оказался вплотную к Котову, глаза в глаза, хотя и был ниже ростом — и как тогда, в тире, Котов почувствовал запах и тепло. На мгновение он оцепенел, словно заглянул в глаза змеи. Этого мгновения майору хватило — он прижался к Котову всем телом, словно обтекая его со всех сторон, одна его рука легла Котову на плечо, удивительно ненавязчиво, словно в этом не было ничего такого, и в тот же момент вторая рука, правая, сжала Котовский… Он резко дернулся назад из цепкого захвата рук и глаз, и для верности еще и толкнул этого мерзкого педика, так что тот снова рухнул на свой диванчик. Сердце бешено колотилось, лицо горело — наверняка красное, как свекла. От злости. Конечно, от злости. — Педрила! Я тебе щас руки оторву на хуй! — яростно заорал он. Его трясло, его просто колотило, словно температура разом подскочила до сорока градусов. — Это ты так со старшим по званию разговариваешь? — голос майора был так же мягок, как его руки, и при этом отливал сталью. Злится педрила… — Ты… педик вонючий, а не старший по званию! — руки противно подрагивали, Котову судорожно хотелось сжать их на горле этого… Он стиснул кулаки. Красивые глаза майора сузились и из синих стали серыми. — Рядовой, за такие слова знаешь, что делают? — А за распускание рук знаешь, что делают?! Сажать, блядь, вас надо, в психушку, а не в армию пускать! Взгляд майора стал ледяным. — Сержант Мешков, — позвал он, как и Котова до этого, негромко, но дверь тут же открылась, и сержант Котовской роты шагнул в кабинет. В приемной торчал все это время, понял Котов, и все слышал! Взгляд сержанта, устремленный на Котова, не выражал абсолютно ничего хорошего. Котов, впрочем, в долгу не остался — вперил в сержанта наглый взгляд. Ему-то, в конце концов, что за дело?! — Сержант Мешков, — проговорил майор. — Рядовой Котов отправляется на гауптвахту подумать о своем поведении. Хорошо подумать, я понятно выражаюсь? — Так точно, товарищ майор, — отрапортовал Мешков, словно на плацу стоял, и Котов едва удержался, чтобы не плюнуть. Этому — и рапортовать! Педику! Как ни в чем не бывало! Как будто такая хуйня — это нормально! Да чтоб он сдох! — Ну чё, я тогда пошел на губу, или как? — развязно проговорил он. В то же мгновение кулак сержанта впечатался ему ровнехонько в солнечное сплетение. Котов, в общем-то, ожидал побоев, но все-таки не в присутствии майора, потому был не готов. Он осел на пол, глотая воздух — и пока он рассиживался, в кабинет по зову сержанта вошли еще двое, из дедов, подхватили Котова под руки и повлекли прочь. В одиночном заключении Котов просидел три дня, и все три дня его били. Ну, то есть, не то чтобы смертным боем, но так… основательно. Сержант и эти два товарища. Сначала-то сержант попробовал один, но Котов не любил, когда его бьют, так что Мешкову пришлось спасаться бегством. С тех пор он стал ходить с охраной из таких же здоровых упырей. Лейтмотив боя был один — ты должен делать то, что майор Ворошилов тебе говорит. Но Котову было глубоко плевать на слова майора Ворошилова и на его желания. Ситуация бесила его до невероятной степени. Он даже подумал, что даже если б он, Витька Котов, и был педиком — ну, или другой вариант, майор был бы бабой, — то и тут он бы хрен вот так вот… лег. Еще чего! Прогнуть его? Что это за нахер, не оставлять человеку выбора? Он сам решает, с кем ему трахаться. Педрила мерзкий… Через три дня его выпустили — Котов ждал, что снова повлекут к майору, но нет, не повлекли. Он наведался в госпиталь и отмахнулся в ответ на страдальческий вопрос врача, не желает ли он написать заявление. Кому нужно заявление? Он разберется с майором, Мешковым и всей этой кодлой сам! У него уже и план появился — спасибо руководству за три дня на размышления. Кто еще кого поимеет в итоге! Начать следовало с сержантских шавок, благо они были наиболее Котову доступны. Он понимал, что один с ними двумя вряд ли разберется, а если и разберется, то с серьезными потерями. Ему были нужны помощники. Теперь, когда пришла пора действовать, ему было потрясающе хорошо. Он чувствовал себя чекистом — голова была чистой, сердце холодным… ну или как там должно быть? План готов, средства понятны. Действуй, Котов! Это было то, что он любил больше всего на свете. Ребята в его казарме были, конечно, хорошие, но нечего было и думать идти к дедам. Так что Котов начал с обработки такой же зелени, как и он сам. Вообще, ему всегда это удавалось — сколачивать команды, все такое… В конце концов, и рок-группу их он сам сделал. И в интернате не пропал — после того, как сообразил, что шайка, пусть и десятилеток, сильнее одиночки. Сейчас, конечно, надо было действовать тоньше — не подходить же к людям с плакатом «Не хочу, чтобы майор меня выебал». Про историю в майоровом кабинете Котов вообще никому не рассказал. И сержант молчал — хотя Котов бы посмотрел, как тот рассказывает, что рядовых на случки водит. Не первый же раз явно… Котов, конечно, себя хорошо там проявил, но все равно, само то, что его туда позвали… Скажут еще, что сам напросился. Так что он, как бы это сказать, вел кампанию не против майора, а против Мешкова. Вот это оказалось верной тактикой — сержанта никто не любил. Был он садист и зверюга, а еще к начальству подлизывался, так все говорили, хотя у Котова появилось подозрение, что не просто так он вокруг майора вертится, наверняка тоже… из этих, желающих. Да и его бодигарды, стопудов, такие же. Хотя подумать, что майор польстился на этот мешок с картошкой… с майоровскими-то данными… стоп, вот это направление, куда лучше не думать. С бодигардами разобрались быстро, благо ребята, собранные Котовым, ставши командой, осмелели. Сначала по мелочи — ну там, ногу подставить, плечом толкнуть — проверяли, и Котов проверял — не заступятся ли другие деды. Но, похоже, никому эти двое из ларца особенно не нравились, так что начавшаяся потихоньку травля разрослась и наконец вылилась в том, что в одно прекрасное утро парочка обнаружилась посреди учебной площадки, привязанные к турнику, в чем мать родила, на глазах у всей части. После этого, конечно, им оставался только перевод, хотя Котов был бы не против тихого самоубийства. Конечно, затеяли расследование — Мешков ярился больше всех, а когда стало понятно, что виновных не найдут, озверел пуще прежнего — гонял и лупцевал их на учениях как сидоровых коз. Впрочем, ребята Котова к тому моменту обнаглели настолько, что кросс ходили шагом едва ли ни у майора на глазах, а периодически доходило и до прямого игнорирования приказов. Котов долго списывал сержантово плохое настроение на несчастье, приключившееся с его сладкой парочкой и на бойкот со стороны рядовых, пока однажды вечером в казарме не состоялся знаменательный разговор между ним, Гвоздем и Рыжиковым. Беседа началась с того, что Гвоздь громко посетовал на майора, который загонял их на стрельбе свыше всякой меры. — Майор? — встрепенулся Котов, которому казалось, что он ненавистное слово услышит даже во сне, если его шепотом в Москве на Красной площади произнесут. — Майор, — подтвердил Гвоздь. — Он щас старших тренирует. Мешков его… разочаровал. Рыжиков заржал. Котов нахмурился. — В каком плане? — Да во всех! — фыркнул Гвоздь. — Эти двое, они тоже из числа майоровых любимчиков были… короче, теперь он пользуется услугами ребят из другого подразделения, — он снова фыркнул. — Ну, и сержанта заодно сменил. Мешков жутко недоволен. — Так ему и надо! — осклабился Рыжиков. — Представляешь, он, сука, одного года с нами новобранец, и сержант! Правильно, бля, хуй притиснул… Котов, хоть и подозревал сержанта в чем-то таком, неожиданно сильно вскипел. — Так он ебет его, что ли?! — рыкнул он. — Мешков майора? — проницательно растолковал Котовский возглас Гвоздь. — Не ебет. Ебал! И других водил! — он фыркнул со смешком. — Майор его едва ли не в первый день нашей службы подобрал, когда Мешков еще тонну сала не наел, а мы еще не знали, что там к чему… Ну, козел и выслужился. — В смысле? — удивился Котов. — Он чё… влюбился, что ли? Сама идея представлялась ему дикой — как вообще мужик может в другого мужика влюбиться? Гвоздь, кажется, придерживался того же мнения. — А хуй их там, гомиков, разберет, — сказал он с той же злостью, какую Витя ощущал в себе. — Может, майор дает хорошо. Или Мешкову не давал никто до него! — Нам тогдашние деды рассказывали, — подхватил Рыжиков, — что у них тоже такое было… один из их ребят прям залип на майора, даже перевелся в регулярные войска в итоге…, а потом его вроде как пристрелили где-то. — Фем фаталь, — сплюнул Гвоздь. — Было б на что залипнуть, — злобно проговорил Котов. Хотя, конечно, кто бы говорил. А кто сам думал, что глаза красивые? И лицо? И руки? И если уж говорить совсем честно, было на что залипнуть. Ну, во всяком случае, Котов знал, что девчонки таких красавчиков любят. Непонятно, правда, почему. Все равно красавчики все гомики. Нет чтобы нормальных мужиков любить. Все бабы — дуры. Зато майор явно не был дурак — он-то любил нормальных мужиков, со всей очевидностью. Его новые любимчики, сержант другой роты и один из рядовых, оба были те еще шкафчики. Правда, меньше все же, чем Котов. С другой стороны, в этой части все были меньше, чем Котов. Так по жизни было, он привык. Может, поэтому майор и пытался его… того… Извращенец, конечно, но что-то лестное в этом все же было… Впрочем, Котов предпочитал не думать в эту сторону. В конце концов, у него была цель — месть. И то, что Мешков впал в немилость, оказалось только на руку. С ним в конце концов разобрались. Было у них занятие по рытью окопов, и Котов с бандой оттеснили сержанта в сторону от остальных, скрутили, глаза завязали, сунули в рот кляп и запихнули в самый глубокий окоп. Прикрыли досками, а сверху насыпали земли. Немного, конечно, да и доски так положили, чтобы мужик дышать мог. Котов не собирался его убивать — не по доброте, понятное дело, душевной, в тюрьму не хотелось. Да и вообще, марать руки из-за всякой швали. А потом сочинили себе алиби с помощью других приближенных к Котову ребят, которые в поимке сержанта не участвовали. Сержанта нашли на следующий день — он смог избавиться от кляпа и орал во всю мочь, пока его не обнаружили. Котов, впрочем, на то и рассчитывал. Началось расследование, но Котовские парни крепко стояли друг за друга, а сержант, в сущности, никак особо не пострадал, разве что напугался — он-то, с завязанными глазами, думал, что его совсем закопали. В общем, расследование сошло на нет, а сержанта из госпиталя увезли на гражданку — долечиваться. Хотя, по мнению Котова, ничего, кроме головы и ожирения, там особо лечить и не надо было. Котовские парни ходили довольные и очень рассчитывали, что их новым сержантом станет Котов, но этого, конечно, не случилось. Впрочем, их новый сержант оказался мужиком мирным и даже не гонял их особо, если только майор не присутствовал. Котов в сержанты не рвался — нафиг? Чтобы других парней к майору водить? Вот еще. Но и доволен он не был — месть еще не была завершена. На очереди был сам майор. Когда он поделился этой мыслью со своими парнями, те сказали, что с майором лучше не низаться, здоровее будут. В общем, струхнули малость. Но Котову их помощь и не нужна была особо. У него уже был план, и план этот был прост, изящен и потрясающе подл. К ним на проверку должна была прибыть какая-то не то делегация, не то комиссия, в общем, какой-то смотр войск, компания высоких чинов. Чтобы вызнать точную дату, Котов пару недель усердно вел себя хорошо и сдруживался с новым сержантом, так что когда он наконец задал вопрос, тот ему ответил. Дальше, конечно, дело во многом было отдано на волю случая, потому что Котов не был уверен, что накануне высокого визита майор захочет своих… развлечений. Майора надо было как следует спровоцировать, чем Котов и занялся. Как раз незадолго до приезда проверяющих всю часть сгоняли на учения или на построения вместе, под присмотром самого майора, и Котов демонстрировал себя в самом лучшем виде, играл, так сказать, мышцой, как перед девками никогда не выделывался. Иногда даже майку снимал. И пару раз ему показалось, что майор на него смотрит. Сложно, конечно, было сказать, но, думал Котов, даже если не он лично, вся эта возня крепких парней вокруг должна была майора завести. Оно, наверное, так и было, потому что ближе ко дню визита майор уже постоянно торчал на всех кроссах, стрельбах и прочих учениях. А может, дело было в том, что ему надо было лично проверять готовность своей части. Скорее даже второе. Он ходил между рядовых, приседающих, отжимающихся, целящихся по мишеням и много еще чего делающих, и Котов и рад был бы съязвить, хотя бы внутренне, что майор себе жертву ищет, но тот выглядел в эти минуты таким сосредоточенным, таким по-командирски уверенным и таким, как это ни нелепо, красивым, что Котову временами становилось стыдно за свой план, который, по-хорошему, унижал не только майора, но и всю часть. Котов, конечно, ни разу не собирался отказываться от своего плана — в его жизни не было случаев, чтобы он отказывался от задуманного, — но кошки на душе скребли. Майор же никак Котова не выделял, ни взглядом, ни словом, и это и бесило, с одной стороны, но с другой, давало возможность самому Котову глазеть на майора сколько хочется. Правда, сам факт, что ему хотелось глазеть, Котова тоже злил, но одновременно, пялясь на майора, Котов как-то размягчался, что ли, мозгом, и вообще не мог дальше о плане думать. Словом, он окончательно запутался в своих чувствах, желаниях и в том, что ему теперь делать, и неизвестно, чем бы все закончилось — может, он и в самом деле отказался бы от плана, — но майор нарвался сам. Это случилось буквально накануне визита чинов. Их роту построили на тренировку по рукопашке, и тут-то явился майор. Сначала он просто смотрел, как сержант показывает приемы, как парни валяют друг друга по матам. Котов лажал — потому что больше глазел на майора, чем на то, что его партнер по спаррингу делает. Зато он видел, что майор хмурится и поджимает губы — похоже, картина ему не нравилась. Потом он что-то тихо сказал сержанту, и тот отошел в сторону, явно раздосадованный, а майор вдруг скинул на пол фуражку и принялся стягивать китель. Ошалев от внезапного стриптиза, Котов пропустил чувствительный удар по уху. — Ррррота, стррррой-ся! — неожиданно громко и звучно выкрикнул майор. Поединщики тут же распались, быстро сформировали строй. — Смирррно! — рявкнул майор, и все вытянулись. Котов тоже. Чего нарываться-то зря? Майор прошелся туда-сюда перед рядами, потом вдруг поманил рядового с противоположного от Котова конца строя, снулого парня по фамилии, кажется, Смирнов. — Рядовой, два шага вперед. Тот шагнул. Рота с жадным вниманием следила за сценой. Майор, смерив парня взглядом, словно покупать его собирался, проговорил: — Нападай. Смирнов неловко потоптался на месте, явно не зная, что делать, потом шагнул вперед, осторожно занося руку — так, словно собрался майора то ли по плечу похлопать, то ли за шею прихватить и поцеловать взасос. Котов едва зубами не заскрипел при виде такого идиотизма. Потом майор тоже что-то сделал, Котов не успел разглядеть, что именно, но мгновением спустя Смирнов стоял полусогнутый, с сильно заведенной за спину рукой. — Я сказал — нападай, а не обнимай, — в голосе майора звучал металл. — Еще раз! В этот раз Смирнов сделал все быстрее, но тоже глупо — он сгреб майора за руку, в результате оказался на коленях с заломленным локтем. — Никто ни черта не умеет! — раздраженно проговорил майор. — Деретесь как беременные тюленихи! Рядовой, вернуться в строй. Смирнов, красный, как помидор, вернулся в строй — на него косились с усмешками, — а майор снова пошел вдоль ряда. Котов сверлил его взглядом. Уж он-то умел драться. Давай, вызови меня, мысленно позвал он. Я тебе покажу беременную тюлениху! Майор остановился точно перед ним. — Котов, — проговорил он, и хотя это и было чистым безумием, сердце Котова подпрыгнуло. Майор помнил его фамилию! Смирнова-то он просто рядовым назвал! — Чего? — с ленцой отозвался он. Вместо ответа майор ударил его в живот. Ну, во всяком случае, собирался. Котов блокировал бьющую руку и сам выстрелил — кулаком в майорову скулу. Он уже почти видел, как его кулак бьет в это красивое лицо, видел наливающийся багровым след от удара…, но майорова лица не оказалось там, куда метил Котов. В следующее мгновение неведомая сила подхватила его, земля ушла из-под ног, и Котов повалился на спину, еле успев сгруппироваться. — Неплохо, — проговорил майор — он даже с дыхания не сбился, сука такая. Котов прыжком взвился на ноги и резко, через голову, стянул майку. Ну, сейчас ты, пидовка, получишь у меня. Во всех смыслах. Он увидел, как дрогнули майоровы ресницы, как широко распахнулись глаза, как запульсировали, увеличиваясь, зрачки. И ударил сам — коленом в пах. Майор ушел назад в красивом прыжке дугой, приземлился на руки, выровнялся у самой земли и обеими ногами двинул Котова по голени. Котов успел отпрыгнуть, так что удар получился скользящим, и ринулся на майора, который только успел вскочить на ноги, с намерением снести массой, погрести под собой, чтобы этот попрыгунчик потерял преимущество. Он не успел. Майор просто ушел с его пути. Потом Котов почувствовал, как что-то зацепило его запястье, как рука пошла назад, за спину, потом — удар под колени, и вот он уже валяется на земле носом вниз с заломленной рукой, а майор сидит на нем сверху. Вернее, почти лежит. Котов чувствовал его дыхание на своей шее, чувствовал его легкое тело обнаженной спиной. Майку майора промочил пот — Котов ощущал влагу. От майора снова пахло его жестко-пряными духами. Внезапно Котов к ужасу своему ощутил, что все это начинает его… тревожить. — Слезь! — прохрипел он. — А то что? — голос майора звучал почти ласково — эта сука шептала ему в самое ухо. — Хуй оторву! — рявкнул Котов первое, что пришло в голову. Раздался смешок. — То есть, ты все-таки не против его потрогать? А что же тогда сбежал? Котов задергался, пытаясь скинуть его с себя, но майор, при всей своей субтильности, держался удивительно крепко. — Дразнить меня вздумал, да? — снова раздался жаркий шепот, опаляющий ухо. — Тебе, котик, не хватит ни опыта, ни ума. Если бы Котов мог вылезти из шкуры, чтобы сбросить с себя майора, он бы это сделал. «Котика» он ненавидел до судорог — имела мама скверную привычку звать его так одно время. Он с силой дернулся, но тут майор отпустил его сам и отпрыгнул в сторону, так что бешеный рывок пропал впустую. — Вернись в строй, рядовой, — прозвучал над головой насмешливый голос. Котов, поднимаясь, метнул на него полный ненависти взгляд — сука выглядела так, словно никакой драки только что не было, даже лицо не покраснело. Вот же тварь! Он вернулся в строй, продолжая пыхать от ненависти. Майор что-то еще вещал, но Котов его не слышал. Отказаться от своего плана унизить эту тварь? Да ни за что на свете! Он еще припомнит Витю Котова! В одном только от всей этой возни был прок — она, похоже, всерьез раззадорила майора, потому что вечером Котову донесли, что, невзирая на предстоящий завтра приезд высокого начальства, к майору был вызван сержант другой роты, тот самый, заменивший Мешкова, да к тому же с одним из своих рядовых. Это было даже лучше, чем-то, на что Котов рассчитывал первоначально. Следующей задачей было обезвредить младшего лейтенанта, что состоял при майоре водителем и адъютантом и обычно сидел в приемной либо спал в комнатке поблизости от майоровых апартаментов. Апартаменты, к слову, располагались в том же двухэтажном здании, где и приемная, но только на втором этаже — это более чем устраивало Котова. Подготовился он заранее: в госпитале их части зачем-то разместили большую лабораторию с подопытными животными — Котов мог предположить только, что там создавали какие-то таблетки, которые сначала отрабатывались на кроликах, а потом — на солдатах. Или генетически модифицированные продукты, хрен знает. Как-то, отбывая наказание, Котов убирался за кроликами, и помимо прочих радостей этой работы, получил сомнительное удовольствие наблюдать, как тех усыпляют перед вскрытием хлороформом. Ему еще, помнится, подумалось — хорошо, что он не особенно любит кроликов. Живых, в смысле, не в качестве еды. В общем, когда пришло время осуществлять план, Котов стырил из лаборатории — охранялась она из рук вон плохо, запирали там только спирт и наркотики, — бутыль хлороформа. На тряпки, которые надо было им смачивать, Котов пожертвовал собственную наволочку. Когда адъютантик выходил по нужде, Котов сунул ему под нос смоченную тряпку, подождал, пока перестанет трепыхаться, связал и спрятал в кладовку, стащил у него ключи и проник в майоровы апартаменты — две большие комнаты, одна из которых была спальней, где майор и трахался, а вторая — типа гостиной: с большим диваном — любит же майор диваны! — круглым столом с компьютером и старым книжным шкафом. В этой-то гостиной Котов и расположился, удобно устроившись на диване — жалко, правда, что в темноте и без телика. Теперь ему оставалось только ждать. Рядового он вырубил так же, просто приложив тряпку к потной роже, когда тот выскочил из майоровой спальни зачем-то, полуодетый — может, тоже по нужде, а может, чего принести, резиновую дубинку, например, а то вдруг майору двух херов мало. Он скрутил рядового, сунул в рот кляп — на всякий случай, хотя кролики после этой дряни спали часами, — и уложил мордой вниз на ковер — все это он проделал тихо, что, наверное, было лишним, потому что майор с сержантом там продолжали развлекаться и все равно ничего не услышали бы, даже если б Котов башкой этого педика стены проламывал. Сержант вышел через полчаса — судя по тишине внутри, майор, наверное, наконец вырубился, а этот, значит, тоже решил пойти поспать, а может, вышел своего рядового поискать. Ничего, сейчас поспит, — хмыкнул про себя Котов, укладывая сержанта на ковер. А потом на цыпочках вошел в спальню. В полутьме — в комнате не горели никакие лампы, только свет от уличных фонарей немного освещал ее — ему не было толком видно обстановки, но кровать, огромную — то-то майор групповушку любит — Котов увидел сразу. Сам майор дрых посередине, неожиданно оказавшись — может быть, на фоне этой огромной кровати — еще более мелким, чем при свете дня и в форме. Он приоткрыл глаза, когда Котов подошел, и сонным голосом спросил: — Что? Вместо ответа Котов прижал к его лицу, как и с остальными, кусок тряпки, смоченной хлороформом. — Это тебе за котика, — пробормотал он, хотя майор уже не мог его слышать. Дальше все было просто до неприличия. Перетащить обоих майоровых бугаев и адъютантика для комплекта в кабинет, правда, оказалось тяжеловато, но Котов справился. Самого же майора отнести вообще было как нефиг делать — Котов просто перекинул его через плечо, как тюк. Тот был не тяжелее девчонки. Да что там, Котову девчонки попадались тяжелее. А у этого тушка вообще как пушинка. Очень, правда, почему-то горячая пушинка. Котов аж вспотел, пока нес, круче, чем с этими тремя. Ужасно хотелось приложить тушку пару раз о притолоку и косяки, но что он, зверь, спящих бить? Он бы с удовольствием оставил всех четверых в кровати, благо у нее такая спинка была интересная, с прутьями, в самый раз майора привязать, ему бы пошло, но он не был уверен, что высокие люди из комиссии попрутся в майорову спальню. А вот в кабинет — запросто. Котов живописно расположил группу на полу, чтобы ни у кого не было ни тени сомнения, чем они тут занимались. Правда, ебарей майоровых пришлось раздеть — противно, конечно, но для дела надо! Групповая композиция получилась что надо — Витя такого даже в интернете ни разу не видел. Двое как бы сзади — и один спереди. Майору бы точно понравилось, мстительно подумал Котов. А в том, что они до утра не проснутся, Котов был абсолютно уверен — доза была даже с верхом. И никто сюда в отсутствие майорова адъютанта сто пудов не попрется. И да, все вышло просто великолепно. На следующий день всем офицерам, с построениями и прочими делами, было не до того, чтобы заметить, что майора что-то долго нет. Опомнились уже когда вся часть стояла стройными рядами на плацу, но время было потеряно — визитеры уже приближались. Пока старший лейтенант Скворцов потел, пытался дозвониться майору на мобилу и соображая, что же делать, машины с комиссией подъехали к части. Их встретили, начался смотр, Скворцов суетился как мог, изображая главного, все шло гладко, и Котов, пробившийся в первый ряд и отчаянно подслушивающий разговоры, уже стал опасаться, что его действия пропадут впустую, когда один из чинов поинтересовался: — А что же Володенька, где он? — Эээ… — протянул Скворцов, наверное, мысленно проклиная майора. — Владимир Константинович, он… эээ… приболел. — Приболел? — благодушно переспросил чин. — Плохо, плохо. Что ж, не будет тогда его по плацу таскать. Ты, старший лейтенант, проводи нас до его кабинета, мы там посидим, может, Володеньке получше станет, и он к нам подойдет. Котов мысленно возликовал. Скворцов, видимо, тоже — он, наверное, полагал, что майор банально проспал после бурной ночи и сейчас валяется в кровати. Высокие гости двинулись в сторону главного здания, а часть погнали на учения. Тяжела судьба рядового, думал Котов, невольно ухмыляясь — вот так работаешь всю ночь, и даже не насладишься плодами своего труда. Позднее, конечно, он узнал, что там было — свидетели нашлись, и слухи быстро распространились по части. Майора и его ебарей нашли ровно в том виде, в каком Котов их оставил. Старого чина, который про «Володеньку» спрашивал, едва не хватил удар на месте — впоследствии Котов узнал, что старичок был вроде как приятелем майорова папаши. Комиссия свалила из части тут же. Вечером того же дня укатил куда-то и майор. Сержант и рядовой, его ебари, в тот же день исчезли без следа. А адъютант еще пару дней провел в госпитале и вернулся оттуда тихий и настороженный. Котов ликовал. Он очень рассчитывал на то, что майор как минимум попадет под трибунал и лишится звания. Или его вообще из армии выпрут. А самое главное — никто его не запалил, никто даже не расследовал ничего, хотя следы подставы были налицо — хотя бы то, что красиво разложенную четверку долго не могли разбудить, даже врача пришлось звать. Котов рассудил, что комиссия, не иначе, решила, что майор и его тусовка что-то приняли, и очень рассчитывал, что это добавит масла в огонь грядущего майорова трибунала. Тем не менее, следы Котов подчистил — банку вымыл и разбил, тряпки постирал и все потом закопал в разных местах. — Жаль, — говорил он своим парням, мечтательно глядя в потолок казармы, — что у нас за голубизну не казнят. На кол, блядь, его посадить, чтобы на всю жизнь натрахался. Правда, за неделю, что прошла с отъезда Ворошилова, Котову почему-то стало скучно. Даже еще скучнее, чем было до его появления — тогда-то он тут был новичком, а сейчас все знал. Ну, и вообще как-то… Он снова стал замечать плохую еду, жесткий матрас, сырость, по которой их каждодневно гоняли. Увольнительных на этой неделе никому не дали — Котов, впрочем, знал, что так будет. По любому, он в увольнение не рвался. Бабы его не интересовали. В субботу их не гоняли, они целый день бездельничали, слонялись по части, играли в карты, словом, уставать было не с чего — может быть, именно поэтому Котову в первый раз за все время в армии приснился сон. Ничего, в общем-то, особенного. Просто ему приснился майор — как будто Котов снова несет его, перекинув через плечо, и тело майора, легкое и горячее, становится все горячее и горячее, почти жжет Котову кожу, а скинуть его почему-то нельзя. Да и не хочется, честно говоря. Когда он тащил майора наяву, он был так увлечен своим планом, что даже не задумывался о том, что можно сделать с беспомощной тушкой. А во сне его одолевали картинки… и такая месть, думалось ему, была бы куда как более изощренной, чем-то, что он сделал. Котов проснулся в поту и возбужденный и долго лежал, пялясь в потолок и силясь понять, что за херня такая с ним творится. А в воскресенье вечером в часть въехал знакомый джип. Майор выбрался из него, неулыбчивый и резкий, и прошел в главное здание, не глядя по сторонам. Котов это видел — в тот момент, когда майор выбрался из джипа, он почувствовал, как внутри что-то дернулось и будто натянулось, на мгновение лишив его способности дышать. Вернулся… — О, педрила вернулся, — протянул Гвоздь. — Блин, херово. — Точно, — подтвердил Котов. — А ты чего лыбишься, как Джокер? — с изумлением спросил его Гвоздь. Котов быстро попытался понять, чего это он, в самом деле, лыбится. — Ну… — проговорил он, — ты посмотри на него. Ему же явно пистон вставили. Гвоздь сплюнул. — Так ему, суке, небось и понравилось. Гнать таких надо из армии в шею. Котов, хоть и был с Гвоздем солидарен, вдруг почувствовал, что его эти высказывания бесят. В конце концов, что Гвоздь-то взъелся на майора? Это Котову есть с чего беситься. А Гвоздь, небось, кипит, что майор в свое время Мешкова выбрал, а не его, мелькнула ядовитая мысль. Поскольку сам Гвоздь тощий как рахитенок. Нет уж. Это его, Котова, эксклюзивное право — майора ненавидеть. Он полагал, что ничего более интересного, чем возвращение майора, в этот день не произойдет — но он был не прав. Ближе к отбою майоров адъютант приперся в их казарму. — Рядовой Котов, — объявил он. — К майору. Народ зашуршал. Котов поднялся с независимым видом и последовал за лейтенантиком. Блин, неужели догадался?.. Впрочем, страшно Котову не было. Скорее, ему было… весело? Вроде бы и не весело, но грудь будто острыми иголочками изнутри кололо, как будто он снова собрался что-то такое… классное делать. Майор сидел в кабинете, на этот раз — за столом, и что-то отчаянно строчил на своем компьютере. Когда Котов вошел, он даже глаз не поднял. Котов встал посреди кабинета с самым наглым видом, который только позволяла стойка «смирно». Минуты через две майор перестал печатать и вскинул глаза на Котова. Потом встал из-за стола и, ни слова не говоря, подошел к Котову вплотную. Его глаза были еще более синими и яркими, чем запомнилось Котову. Рубашка, застегнутая до самого горла, синяя, делала синеву глаз еще глубже. Возле рта залегли морщинки, которых неделю назад не было. «Бить будет, — решил Котов. — Или полезет приставать. Пусть попробует, я ему враз…» Дальше он подумать не успел и вообще ничего не успел. Он даже движения не увидел. Только майор вдруг непостижимо оказался у него за спиной, запястье и локоть Котовские — в майоровых руках, а сам Котов — согнутым в три погибели, уткнувшись носом в колени. Он дернулся, попытался достать майора другой рукой, но захваченная рука опасно затрещала, и боль прострелила все тело. Сейчас майор двигался раза в два быстрее, чем во время их тренировки, словно тогда он играл… ну, или клеил Котова. — Знаешь, чем мы отличаемся? — раздался шепот в самое ухо. — Ты тут временно… ты тут развлекаешься… это тебе игрушечки… армия, все это. А для меня это жизнь, Котов. Это моя жизнь! Ты думаешь, я позволю ошметку человечества вроде тебя смешать с говном все, чего я достиг? Я годы потратил, доказывая моей семье, на что я способен, думаешь, ты, ты, ничтожество, мне все испортишь?! Его руку выпустили из захвата, и Котов повалился носом в ковер. Едва боль утихла, ее заменила бешеная ярость. Достиг, ёб твою мать! Семье он что-то доказывает! Папочка ему место в армии купил, а он тут теперь рядовых трахает! Котов тут же перекатился на спину, но майор встал ему на горло, придавливая каблуком к полу. — Я могу поиметь тебя, Котов, — проговорил он, склоняясь ниже. — Я могу поиметь тут любого. Если бы мне было посрать на ответное желание, я бы тебя уже давно поимел и вышвырнул, ты понимаешь это? Но мне не посрать… Котов не стал слушать дальше. Быстрым движением он сгреб майора за щиколотку и дернул его на себя. Майор упал, но тут же, словно был резиновый, откатился в сторону, вскочил на ноги, с места взвился в прыжке, и его нога въехала начавшему подниматься с пола Котову в переносицу. У Котова потемнело в глазах и несколько мгновений ему казалось, что он потеряет сознание. Когда он наконец смог что-то соображать, оказалось, что он снова лежит носом вниз на ковре, а майор сидит у него на спине, заломив ему обе руки за спину. — Мне не посрать, — повторил майор. — Поэтому ты должен был лишь сказать нет. Но ты предпочел устроить войну. Знаешь, о чем это говорит? Котов рванулся, пытаясь сбросить его с себя, но боль в плечевых суставах оказалась слишком сильной. Он затих, переводя дыхание. — Это, — словно ничего и не было, продолжал майор, — говорит о том, что у тебя нет ни малейшего понятия о том, где твое место. Ты в армии, понимаешь? Здесь есть иерархия. Дисциплина. Команда. Семья, в конце концов. Ни о чем из этого ты не имеешь ни малейшего представления. А это значит, что в бою ты не просто будешь бесполезен — ты будешь опасен. Ты не задумываясь подставишь своих. Просто потому что твоей левой пятке так захотелось. Он выпустил Котовские запястья и стремительно встал. Котов подорвался с пола, немедленно принимая боевую стойку. Но майор больше не нападал. Он стоял, прислонившись к своему столу, и смотрел на Котова в упор. Глаза его были холодными и стально-серыми. В этот момент, хотя Котова просто трясло от ненависти и унижения, майор показался ему еще более красивым, чем обычно. Это окончательно вызверило Котова. — Типа ты мне показываешь, кто тут главный? — развязным тоном поинтересовался он. — Показываю? — поднял бровь майор. — Я и есть тут главный. Смирно, рядовой! — рявкнул он совершенно неожиданно, и Котов машинально вытянулся. Майор продолжал сверлить его взглядом. — Не заблуждайся на мой счет, Котов. Котов фыркнул. — Ты педрила, чего тут заблуждаться? — Возможно, — без улыбки проговорил майор. — Но я, тем не менее, тут главный. Я кадровый офицер. Обученный военный. И я тут — на своем месте. А ты — временно, ты — расходник. Пушечное мясо. Запомни это. А теперь пошел вон. И он буднично уселся за свой стол и снова уставился в монитор. Котова едва не затрясло — у него все еще кровь кипела после драки, хотелось показать этой холеной сволочи, что он может больше, чем просто валяться по ковру… Но не нападать же на него, пока тот мирно за столом сидит. Все-таки не все еще мозги у Котова отключились, он понимал, что адъютант за дверью и что нападение на командующего частью — это трибунал. Потому он пошел к двери, но прежде чем выйти, все же прошипел еще раз: — Педрила! Папенькин сынок! Но чертов гомик даже головы не поднял. Пару дней, не меньше, он размышлял, зачем майору вообще понадобилось все это шоу. Показать, что он типа тоже мужик, тоже драться умеет? Выпендрежник херов. И как только ему удалось выкрутиться, почему его не вышвырнули вообще из армии после всего? Папочка, наверное, отмазал. Скажите, пожалуйста, армия его жизнь! На своем он месте! Был бы нормальным мужиком — это понятно, а так… хоть сам-то себе верит? Такие, как он, пусть по клубам шарахаются и жопу подставляют, и чтобы тихо, чтобы нормальные люди их не видели, а не в армии, как будто так и надо. Позорище… Так он бесился два дня…, а на третий майор снова вызывал его к себе. Котов напрягся — то ли честь свою отстаивать, то ли просто… драться? Но когда он вошел в кабинет, майор даже из-за стола не поднялся — кивнул, не отрываясь от компа, на свой диванчик и проговорил: — Присаживайся, рядовой. Котов сел. Через пять минут пришел адъютант с подносом с двумя чашками чаю, чайником и миской с печеньем, одну чашку поставил перед майором, а все остальное — на столик перед Котовым, и свалил. — Пей чай, — предложил майор, по-прежнему не глядя на Котова. Тот вообще не собирался никаких чаев с этой гнидой пить, но уж больно печенье вкусно выглядело, а Котов был голодный. Так что он решил наплевать на майора и его заморочки и выжрал все печенье, а заодно выпил весь чай. Все это время майор что-то там щелкал на своем компе и тянул свой чай, как будто Котова вообще в комнате не было. Невнимание майора слегка бесило. Было такое чувство, словно что-то интересное закончилось, не начавшись. С другой стороны, и хрен бы с ним. А то дождешься… закончится какая-нибудь такая драка… не дай Бог чем. Когда печенье закончилось, майор поднял наконец голову — наверное, заинтересовался, чего это хруст прекратился. — Котов, — проговорил он, словно только что заметил, что тот в кабинете. — Ты подумал над тем, что я тебе сказал? — А что, должен был? — нагло спросил Котов. — Вообще да, — выгнул бровь майор. — Больно надо, — оскалился Котов. Несколько мгновений майор молча созерцал его с легкой улыбкой на губах, а потом проговорил:  — Свободен. Слегка охренев, Котов поднялся на ноги. Он едва не спросил, а чего, собственно, тогда майор его вызывал — но не спросил. Решит еще, что Котов чего-то там хочет… кто его знает, этого извращенца. Он ушел в полном недоумении. Но еще больше он удивился, когда еще через пару дней его снова вызвали к майору, и все прошло ровно так же — майор за столом, чай — на этот раз с такими охренительно вкусными шоколадными конфетами, что Котов умял их за десять минут, пара идиотских вопросов и «Свободен». И так повторилось несколько раз. А через три-четыре недели, когда проводили «дембелей» — весенний призыв годовой давности, — на утреннем построении майор наградил нескольких рядовых, как он выразился, за «особые заслуги», сержантскими званиями — и среди них Котова. И даже тогда Котов не сообразил, что к чему. До него дошло только когда вокруг образовалась пустота. Вчерашние приятели перестали с ним разговаривать, его «команда» — те самые, которые совсем еще недавно как раз и прочили его в сержанты, — стали сторониться. И это при том, что Котов вел себя с ними нормально, не гонял, не кичился званием, ничего такого! Тогда только Котов сообразил, что сотворила эта голубоглазая сука. Он заставил всех поверить, что Котов получил звание не просто так. Это так выбесило его, что в тот же вечер он пошел к майору безо всякого вызова. Подходя к зданию, он увидел, что в окнах кабинета горит свет. Ну, по крайней мере, педрилка не свалил еще спать. Войдя в приемную, Котов двинулся было с независимым видом к двери в кабинет мимо стола, за которым сидел адъютантик, но тот подорвался, перекрывая Котову дорогу. — Нельзя! — зашипел он и покраснел до кончиков ушей. — Майор занят! Котов только собрался спросить, чем это таким майор занят, когда услышал — низкий, протяжный стон. И доносился он из-за двери в кабинет. Котов в изумлении глянул на адъютанта. Тот так и стоял, руки в стороны, а морда была красная как свекла. За первым стоном прозвучал второй, а потом — такое же протяжное, сочное: — Дааааааа! Котов шарахнулся дальше от двери. Но то ли тут стенки были тонкие, то ли орал майор — а в том, что это был он, Котов не сомневался ни мгновения — как-то исключительно громко, но в приемной некуда было деваться от этого, от этих низких стонов, от этого повторяющегося «да». Котов в шоке глянул на адъютанта — тот, видимо, решив, что теперь-то Котов не станет прорываться в кабинет, вернулся за свой стол и нацепил, скотина, наушники! Котовым овладело сильное желание распахнуть чертову дверь кабинета и показать этой шлюхе… расхуячить его смазливую морду к чертовой матери, а ебарю хуй оторвать, чтобы неповадно было! Пидоры ебаные! Он едва уши не заткнул — но, блядь, не делать же этого перед пацаном, который сидит тут с независимым видом, как будто так и надо! Свалить бы…, но тоже стремно, будет потом трепаться… Котов, мол, пидоров испугался. Он остался в приемной — уселся на стул, мрачно глядя в пол, а какофония звуков за дверью все не прекращалась — то стоны, то крики, то хрипы, то частое дыхание… Внезапно до Котова дошло… то есть, не то чтобы он не догадывался… сам же думал о майоре как о шлюхе и называл тех, кто с ним, ебарями…, но тут его как будто по башке ударило, словно кто-то ему сказал, прямо и без обиняков — ебут там именно майора. Не он трахает — его трахают. В этом-то и фишка. Наверное, поэтому он любит тех, что помощнее и посильнее — чтобы, значит, не по-детски… И с этой мыслью, непрошенная, незваная, в голову ворвалась картинка — майор Ворошилов, которого ебут. Растрепанные черные волосы. Голое тонкое тело. Длинные ноги, заброшенные на плечи. Синие глаза — не жестко-серые, а именно синие, умоляющие… Тело подвело Котова. Он дернулся на стуле — адъютант вскинул голову и посмотрел на него с недоумением, — потом быстро сложил руки на коленях, прикрываясь. Блядь. Что за хрень?! Как?! Почему?! Стоны за дверью стихли. Еще несколько минут возни — и дверь открылась, выпуская одного из рядовых из другой роты. Котов видел его, конечно, но имени не знал. Он глянул на Котова с отчаянным вызовом в глазах, а тот на него — с холодной ненавистью. Адъютант деловито стянул наушники и нажал кнопочку на своей мини-атс. — Товарищ майор, к вам сержант Котов. — Пусть зайдет, — прозвучал ленивый тягучий голос майора одновременно из-за двери и из мини-атс, и Котов, не дожидаясь приглашения адъютанта, встал и открыл дверь. Наверное, майор умел очень быстро одеваться — ну, или, кто его знает, не был раздет до конца. Во всяком случае, сейчас он, совершенно одетый, только без пиджака, как обычно, сидел за своим столом. — Сам пришел, — проговорил он с легкой насмешкой в голосе. — Что нужно? Котов прокашлялся, но не заговорил сразу. Он все еще держал руки перед собой — ему пока было что скрывать — и невольно оглядывался по сторонам, пытаясь различить следы разврата. — Что? — в голосе майора прорезалось нетерпение. — Я не хочу быть сержантом, — бухнул Котов. Майор вскинул бровь — Котов эту его гримасу просто ненавидел. — Интересно… А что так? Слишком сложно для тебя? Котов оскалился. — Да ты меня подставил! — рявкнул он. — Таскал к себе чаи гонять… теперь вся рота думает, что я тебя ебу! — Вся рота? — голос майора был просто медовым. — Мне казалось, вся часть… Котов стремительно шагнул вперед и сгреб его за грудки, поднимая из кресла. — Я тебе щас шею сверну, ты, хуесосик! Верни… Он замолк, сообразив. что прозвучит это нелепо, но майор закончил за него: — …все как было? Зачем? Мне так весело. Вне себя от бешенства, Котов снова тряхнул его и впечатал спиной в стену. — Хочешь мне жизнь тут испоганить, да, сука? — О, ты такой секси, когда злишься, — голос майор теперь сочился как сахарный сироп, даже стал ниже на пару тонов, совсем как когда его тут драли. Котова словно кипятком обдало. — Ты… — прорычал он. — Ты просто… тварь… Он снова двинул майора спиной в стену — и в этот момент тот вскинул ноги и оплел ими талию Котова. Тот дернулся, ожидая, что его сейчас снова опрокинут на ковер, каратист этот херов — но вместо этого его дернули к себе, вплотную прижав пах к паху, в следующее мгновение руки майора обвили Котовскую шею, а потом губы впились в губы. Котов ахнул. И майор немедленно этим воспользовался — его язык оказался у Котова во рту, привнося вкус мяты и коньяка. Он просто сидел на Котове верхом, терся об него, и свихнувшийся Котовский член был просто как каменный. Он перестал что-либо соображать. Ему надо было — именно надо было, как дышать — выебать проклятого майора тут же, у этой стены. Трахать его, пока у сучки кровь не пойдет изо всех щелей, пока он не признает, кто тут главный… Котов зарычал и двинул майора спиной в стену, не прерывая поцелуя, и еще раз, и еще… Острые зубы больно впились в его нижнюю губу. Котов зарычал, дернулся, ощутил во рту вкус крови и немедленно, не соображая, двинул майору по морде. Его тут же ударили в ответ, и Котов сгреб майора за шиворот и стряхнул его с себя, как взбесившуюся кошку. Тот свалился на ковер, но тут же легко вскочил на ноги. Глаза у него были черно-синие, левая сторона лица начинала багроветь — Котов ударил его не кулаком, всей ладонью, а ладони у него были что надо. Как раз в половину этой смазливой морды. — Ты, пидор ебаный, не лезь ко мне! — рявкнул Котов и вылетел из кабинета прочь, боясь сотворить еще какую-нибудь херню.