Millions of people have decided not to be sensitive.
They have grown thick skins around themselves
just to avoid being hurt by anybody.
But it is at great cost.
Nobody can hurt them, but nobody can make them happy either.
Osho
* * * * *
— Вы что-то расслабились, Клиган, — произнёс Тайвин, глядя снизу вверх на возвышающегося над ним на целую голову сира Григора. В комнате, кроме них двоих, находилась ещё чашница: худенькая темноволосая девочка лет девяти-десяти. Она накрывала на стол. — У вас всегда был талант к насилию. Жгите деревни, жгите фермы… Пусть знают, что значит быть не на той стороне. Тайвин положил в протянутую руку Клигана отравленный дротик, послуживший причиной смерти сира Амори Лорха, и брезгливо потёр друг о друга запачканные липкой субстанцией пальцы. Клиган, посчитав, что наставления окончены, молча повернулся и вышел за дверь, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку. Запах баранины, почудившийся Тайвину еще во время разговора c Клиганом, теперь настойчиво щекотал ноздри, напоминая о том, что пришло время обеда. Обернувшись, он увидел, что девочка-чашница ставит на стол тарелку с жареными бараньими отбивными. Рядом с тарелкой она положила приборы: вилку и нож. Над горячим мясом поднимался пар. «Надо сказать на кухне, чтобы больше не подавали мне это», — с отвращением глянув на жирные куски, подумал Тайвин. Он думал так всякий раз, когда на обед или ужин приносили баранину, и, разумеется, всякий раз потом забывал распорядиться, чтобы ему готовили не столь тяжёлую для желудка пищу. — Баранина? — зачем-то уточнил он, хотя и так прекрасно видел, что за блюдо перед ним. Девочка подняла на него большие серые глаза. — Да… милорд. Слегка вытянутое лицо, пухлые губы, упрямый подбородок. На первый взгляд — обыкновенная десятилетняя девочка. Только вот в глазах её, глядевших сквозь падающие на лицо пряди темных волос, временами появлялось странное выражение — как будто она хотела что-то сказать или сделать, но никак не могла решиться. С самого начала с ней что-то было не так. Впервые Тайвин увидел её во дворе замка среди крестьян, взятых в плен отрядом сира Григора. Она была одета в мальчишескую одежду, однако Тайвину, в отличие от бестолковых солдат, охранявших пленников, сразу стало ясно, что перед ним девочка. На вопрос о цели своего переодевания она без запинки ответила, что так путешествовать безопаснее, и это вполне логичное объяснение в тот момент не вызвало у него подозрений. Подозрения зародились позже, когда в поведении девочки-мальчика обнаружились странности. Будучи взятой Тайвином в услужение в качестве чашницы, она старательно изображала из себя простолюдинку, однако, как выяснилось, умела читать — и даже лучше, чем кое-кто из его военных советников. Правильная, отнюдь не простонародная речь и знание истории Вестероса, которое девочка демонстрировала в разговорах с Тайвином, — всё это тоже мешало поверить в её низкое происхождение. Несколько озадаченный образованностью своей новой чашницы, Тайвин не мог не спросить, кто занимался её обучением. В ответ он услышал удивительную историю о покойном ныне отце-каменщике, который самостоятельно овладел грамотой и заодно научил дочь читать. Грамотный каменщик — подумать только!.. Тайвин, пожалуй, не отказался бы взглянуть на такое чудо. А погубило этого достойного человека, по словам девочки, не пьянство, не падение с лошади, — или от чего там обычно помирают простолюдины, а верность. Но кем бы ни был на самом деле этот верный каменщик, дочь любила его всем сердцем и всё ещё сильно горевала об утрате. Имени новой служанки Тайвин сразу почему-то не удосужился узнать, а потом как-то незаметно привык обращаться к ней просто «девочка». Его это вполне устраивало. Её, кажется, тоже. Да и к чему было спрашивать её имя, если в ответ он скорее всего услышал бы такую же ложь, как и сказка об отце-каменщике?.. Лгала девочка постоянно — иногда убедительно, иногда не очень. Она выглядела такой растерянной, когда Тайвин, задав пару простых вопросов, разоблачил её ложь о том, что она родом из Девичьего пруда. «Ты северянка?» — спросил он прямо, и её испуганный взгляд лучше любых слов подтвердил, что его предположение было верным. Когда же Тайвин указал ей на нехарактерное для простолюдинки произношение слова «милорд», девочка, ничуть не смутившись, заявила, что правильно говорить её научила мать, якобы много лет прислуживавшая леди Дастин. Но для дочери служанки и каменщика она чересчур смело вела себя с Тайвином, иногда забывала о почтительности и более того — позволяла себе задавать ему вопросы. Из всех откровений своей чашницы Тайвин считал достоверными только два факта: она действительно родом с Севера, и отца её в настоящий момент уже нет в живых. Кроме того, её приятель, толстый парень, которого Виз определил на кухню, проболтался, что они ехали из Королевской Гавани на Стену вместе со всяким сбродом, который вербовщик Ночного дозора набрал в темницах Красного замка. Так кем же на самом деле могла быть северянка благородного (в этом не было никаких сомнений) происхождения, бежавшая через всю страну куда-то — или, возможно, от кого-то — переодевшись мальчиком?.. Конечно, Тайвин задавался этим вопросом не из праздного любопытства, ответ интересовал его лишь с практической точки зрения: если выяснится, что в сети угодила дочь какого-то северного лорда, её можно будет попытаться обменять на кого-нибудь из пленённых северянами знаменосцев Ланнистеров. Или даже родственников — ведь в последнее время собственные сыновья Тайвина приобрели отвратительную привычку попадать в плен к Старкам. Не успел младший вырваться из рук леди Кейтилин, как старшего захватил в Шепчущем лесу Молодой Волк. — Я не люблю баранину, — выйдя из задумчивости, проговорил Тайвин. — Схожу за чем-нибудь другим, — девочка взялась за тарелку, чтобы унести её. — Оставь. Тайвин подошел к девочке вплотную. Теперь ей пришлось поднять голову, чтобы смотреть ему в лицо. Если что и не нравилось Тайвину в своей чашнице, так это её неровно подстриженные волосы, вечно падающие на глаза. Она словно пряталась за своими волосами и оттуда наблюдала за ним — так оленёнок, притаившийся в зарослях папоротника, тревожно следит за приближающимся хищником. «Какой идиот так постриг её», — раздражённо подумал Тайвин. В последние дни, болезненно переживая проигранную Джейме битву в Шепчущем лесу, он сделался очень раздражительным и нередко выходил из себя по совершенно незначительному поводу. Иногда, поймав на себе пристальный, отчего-то рождавший в его душе смутное беспокойство взгляд девочки, он испытывал желание схватить её за плечи, встряхнуть как следует и, отодвинув эти дурацкие волосы, заглянуть в её глаза до самого дна… Впрочем, как служанкой Тайвин был ею вполне доволен: данные им поручения она выполняла быстро и старательно. Нравилось ему в ней и то, что она чувствовала его настроение: всегда была под рукой, когда требовалась ему, и исчезала, если он был не в духе и никого не хотел видеть. Но этим достоинства девочки не исчерпывались: она оказалась весьма развитой и сообразительной для своего возраста, беседы с ней развлекали Тайвина, когда ему хотелось немного отвлечься от военных забот… однако он желал точно знать, кого же подпустил к себе так близко. Сейчас, находясь со своей армией в Харренхолле в ожидании дальнейших действий Робба Старка, Тайвин имел достаточно времени, чтобы присмотреться к девочке более внимательно. Как ни странно, его скорее забавляли, нежели сердили её попытки обмануть его, и порой он удивлялся собственному долготерпению. Сталкиваясь с очередным её неумелым враньём, он лишь демонстративно приподнимал брови и хмыкал, показывая, что в этот раз она была неубедительна. Он ощущал себя сытым львом, желающим поиграть со своей добычей, прежде чем запустить в неё когти… Ну, а если вдруг игра ему наскучит раньше, чем он узнает, кто она такая — что ж, придётся допросить её с пристрастием. Впрочем, Тайвин был уверен, что удастся обойтись без крайних мер: рано или поздно девочка потеряет бдительность и проговорится о чём-то таком, что позволит определить, к какому из домов Севера она принадлежит. А для того, чтобы это произошло, он должен сделать так, чтобы она почувствовала себя в безопасности и начала хоть немного ему доверять. Тайвин всегда был строг со слугами и подчинёнными, но ради достижения поставленной цели он готов был на некоторое время сменить маску и предстать перед своей чашницей человеком, которому не чужды доброта и сочувствие. Девочка, недавно лишившаяся отца, а теперь к тому же оказавшаяся вдали от дома, нуждается в поддержке и участии, и скорее всего будет нетрудно расположить её к себе — так это виделось Тайвину, и он полагал, что уже отчасти преуспел в этом. От его взгляда не могла укрыться неподдельная радость, озарявшая лицо девочки, когда ему случалось похвалить её, и с некоторых пор он не скупился на похвалу даже в присутствии своих военных советников. Сейчас же ему предоставлялась возможность сделать ещё один шаг к сближению. Тайвин знал, что Виз скудно кормит слуг. Девочка, скорее всего, редко наедается досыта, а мясо-то уж точно нечастый гость в её желудке. Этим обстоятельством следовало воспользоваться. У Тайвина в условиях военного похода расстроилось пищеварение, поэтому он старался не есть жирное и острое. Сегодня он вполне может обойтись без мяса, а девочка, наверное, будет счастлива получить на обед эти прекрасные бараньи отбивные. «Пусть поест, — решил Тайвин, — заодно посмотрим, как простолюдинки управляются с ножом и вилкой». — Ты голодна? — Нет, милорд. — Конечно же, голодна… Ешь! — Я… поем на кухне позже, милорд. Тайвин не привык слышать возражения, тем более — от малолетней прислуги. — Отказываться от предложения лорда неучтиво, — проговорил он назидательным тоном, вспомнив при этом, каких усилий стоило ему привить хорошие манеры Серсее и Джейме. — Садись. Девочка послушно, хотя и с явной неохотой, уселась за стол перед тарелкой с мясом. — Ешь, — он подал ей нож. Больше не споря с ним, девочка принялась за еду. Непринужденность, с которой она пользовалась ножом и вилкой, говорила о знакомстве со столовыми приборами с раннего детства. Конечно, поведению за столом, как и грамотной речи, её могла научить мать-служанка — Тайвин не сомневался, что девочка именно так и ответит, если он задаст вопрос. Но скорее всего, она просто в очередной раз забыла, что играет роль простолюдинки, — и сейчас нет смысла указывать ей на допущенную оплошность. — Ты слишком мала для своих лет, — произнёс он, наблюдая, как она поглощает мясо. Собственные дети и внуки Тайвина никогда не ели так жадно. После смерти жены в его душе редко находилось место состраданию, но сейчас в ней вдруг шевельнулась жалость к голодному ребёнку. — Недоедала, наверно, всю жизнь?.. — Я много ем, — ответила девочка с набитым ртом, — просто не расту. Согласно хмыкнув, Тайвин повернулся и отошел к окну, представлявшему собой дыру с неровными краями в толще каменной стены. В замке, оплавленном жарким дыханием драконов, всё имело странные и причудливые формы, и окна не были исключением. Дуновение прохладного уличного воздуха заставило Тайвина поёжиться: сегодня на нём, против обыкновения, был не кожаный камзол, а чёрная шёлковая рубаха. Утром, одеваясь к завтраку, он с досадой обнаружил, что на камзоле сломалась одна из серебряных застёжек. Казалось бы, мелочь, но Тайвин не любил, когда день начинался с неприятного события, пусть и незначительного. Виз, которому чашница по его указанию отнесла камзол, конечно, пообещал, что сию минуту велит кому-нибудь заняться ремонтом, но вот уже солнце перевалило за полдень, а камзол до сих пор не вернули. Тайвин решил, что после обеда пошлёт за ним девочку. Без камзола он чувствовал себя как-то по-домашнему расслабленно. Впрочем, почему бы и в самом деле не расслабиться — совет он сегодня собирать не планировал. Накануне он и так просидел двенадцать часов подряд, созерцая унылые лица своих так называемых военных советников, часть из которых страдала жестоким похмельем, а другая часть мечтала сбежать от войны в свои замки к жёнам под бок. От этих советов, правда, всё равно никакого проку, пока мальчишка Старк сидит в Риверране и не предпринимает военных действий. Стоя спиной к комнате, Тайвин смотрел в окно на полуразрушенные, но всё ещё величественные стены и башни Харренхолла, и думал о печальной судьбе дома Хоаров. Король Харрен, одержимый идеей построить самый высокий замок в Вестеросе, потратил на его возведение сорок лет. По странному стечению обстоятельств — а может, по воле богов — Эйегон Завоеватель со своими драконами высадился на вестеросских землях именно в тот самый день, когда строительство замка наконец было закончено. Драконы очень быстро превратили величайшее творение человеческих рук, неуязвимое для наземной армии, в дымящиеся руины — в игре победил тот, кто изменил её правила. Король Харрен сгорел заживо вместе с сыновьями, и дом Хоаров прекратил своё существование. Теперь то, что должно было стать наследием Харрена Хоара и прославить его имя в веках, служит лишь памятником жалкому человеческому тщеславию и напоминанием о бренности жизни… Приближаясь к шестидесятилетнему рубежу, Тайвин стал много размышлять о том, какое место он займёт в истории Вестероса, и что оставит после себя. Серсея даже как-то упрекнула его в том, что он любит свое наследие больше, чем своих детей. — Это моя последняя война, — задумчиво произнес Тайвин, обращаясь к девочке, но всё ещё стоя к ней спиной. — Победить или… Внезапно охваченный чувством необъяснимой тревоги, он резко обернулся. Девочка, ярко высвеченная падающим из окна солнечным светом на фоне тёмной глубины комнаты, стояла в двух шагах от него. В левой руке она сжимала нож — именно тот столовый нож, который несколько минут назад он сам дал ей в руки. Широко открытыми глазами она смотрела на Тайвина, и во взгляде ее читалась отчаянная решимость. Лишь секунду перед нападением промедлила девочка, растерявшись оттого, что Тайвин неожиданно повернулся к ней лицом, но эта секунда фактически спасла ему жизнь. Сегодня боги явно были на его стороне — как и немалый боевой опыт, а девчонка, к счастью, не умела использовать нож в качестве орудия убийства. Он шагнул в сторону, уклоняясь от её неловкого выпада, перехватил руку с ножом и рванул к себе. Она потеряла равновесие, упала на колени и проехалась по каменному полу. Тайвин крепко стиснул тонкое детское запястье, пальцы девочки разжались, и нож упал на пол. Он отшвырнул его ногой. Схватив девочку левой рукой за шиворот, Тайвин рывком поставил её на ноги и тряхнул так, что голова её мотнулась из стороны в сторону. Правой рукой он взял её за подбородок и грубо запрокинул ей голову. Не страх, не раскаяние увидел Тайвин в устремлённом на него взгляде, но только злую досаду на то, что у неё не получилось убить его. Он вдруг запоздало понял, что она желала этого с момента их первой встречи, и именно это желание таилось в серой глубине её глаз. — Убить меня хотела?! — задыхаясь от ярости, прошипел Тайвин, приближая своё лицо к лицу девочки. Глупый вопрос ввиду очевидности её намерений, но Тайвина переполняли эмоции, и это было первое, что пришло ему в голову. Он с трудом сдерживался, чтобы не ударить её. Ему хотелось сделать ей больно, хотелось, чтобы она испугалась и заплакала. Тайвин с ненавистью смотрел на неё. Она — с такой же ненавистью — на него. Если бы эти взгляды могли сжигать, от обоих, вероятно, осталось бы лишь по горстке пепла. Не находя другого выхода своему гневу, Тайвин сильнее сжал пальцами нижнюю челюсть девочки. А потом всё произошло очень быстро. Девочка вдруг вцепилась зубами в ладонь Тайвина между большим и указательным пальцем. Он взвыл от боли и инстинктивно отдернул руку, а она, крутанувшись вокруг своей оси, вывернулась из державшей её за ворот другой руки Тайвина и бросилась мимо стола к выходу. Тяжёлый стул, за который она зацепилась ногой по дороге, с грохотом свалился на пол. Тайвин крепко выругался. В первый момент у него возникло побуждение броситься за ней в погоню, но, к счастью, он вовремя сообразил, что давно разменявший шестой десяток человек, галопом мчащийся за малолетней девчонкой по лестницам и переходам Королевского Костра — зрелище весьма странное и, пожалуй, даже неприличное. Во всяком случае, явно не способствующее усилению его авторитета. Да и куда уж ему сейчас играть в догонялки — и без того сердце его колотилось так, будто он только что отымел шлюху. Болезненно морщась, он поднял пострадавшую руку к глазам и некоторое время рассматривал кровоточащую рану — кожа в ложбинке между большим и указательным пальцем была глубоко, до мяса, прокушена. За свою долгую жизнь Тайвин участвовал во многих сражениях, получал и колотые, и резаные раны, но такую — впервые. «Вот ведь маленькая дрянь!» — подумал он, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые от боли зубы. Тайвин тяжело дышал, сердце заходилось в груди частыми, гулкими ударами. Нетвёрдыми шагами подойдя к столу, он прислонился бедром к столешнице и левой рукой плеснул из кувшина вина в кубок. Как назло, вина оказалось совсем немного — Тайвин не успел перед обедом послать за ним чашницу. Поднося кубок к губам, он заметил, что рука дрожит. Залпом проглотив вино, Тайвин поставил опустевший кубок на стол и вытер губы тыльной стороной ладони. После того, как девчонка вылетела из комнаты, дверь осталась распахнутой настежь. Поднявшийся сквозняк срывал со стола письма и гонял их по полу, но Тайвин, обычно не терпевший вокруг себя беспорядка, сейчас не обращал на это внимания. Потирая рукой левую сторону груди, Тайвин прислушивался к бешеной пляске сердца. «Неужели я действительно старею», — сумрачно подумал он. Мысли о приближающейся старости и раньше посещали Тайвина. Вслух он любил порассуждать о приходящей с годами мудрости и прочих приписываемых зрелому возрасту преимуществах, однако в глубине души очень боялся старости: вдруг он начнёт болеть, станет беспомощным и зависимым от чужой воли, и окружающие будут смотреть на него с брезгливой жалостью. Жалость — последнее чувство, которое он хотел бы вызывать в людях. До сих пор Тайвин практически не имел проблем со здоровьем, находился в хорошей форме и совершенно не ощущал себя уставшим от жизни — на что, случалось, жаловались его ровесники. Всё это позволяло ему считать, что до старости ещё далеко. Но сегодня Тайвин впервые почувствовал, что он уже не такой, как прежде. Прежде он всегда нападал первым, а не защищался. Прежде он всегда был настороже, как и положено настоящему хищнику. Прежде он по глазам девчонки прочитал бы ее недобрые намерения еще в тот момент, когда протягивал ей нож. И уж конечно, он ни за что не повернулся бы к ней спиной. Да что там говорить — при первом же подозрении, что она не та, за кого себя выдаёт, он вместо того, чтобы вести душевные разговоры, тут же вытряс бы из неё правду — и неважно, какие для этого пришлось бы использовать методы. Ох, как велико было искушение объяснить произошедшее стечением не зависящих от его воли обстоятельств — в самом деле, не сломайся застёжка, он надел бы, как всегда, камзол, и девчонка не рискнула бы напасть на него, ибо толстую кожу камзола даже не всякий взрослый смог бы пробить ножом. Впрочем, ничто не мешало ей воткнуть нож ему в шею, когда, бывало, он сидел за столом, углубившись в чтение документов и не особенно обращая внимание на то, что происходит вокруг. Следовало бы поблагодарить богов за то, что она не решилась на это раньше — да вот только в богов Тайвин не верил. Он вынужден был признаться себе, что реакция его уже не та, что в молодости, а сам он сделался слишком беспечным, уверенным в собственной неуязвимости… и, хуже того — сентиментальным. Однажды он до того расслабился, что даже рассказывал девчонке о своём отце. Именно его собственная неосмотрительность сделала возможным это глупое покушение. «Правду говорят, что старый лев — забава для мух», — подумал он. Имелась, конечно, одна хорошая новость: несмотря ни на что, Тайвин был жив. В последнюю секунду он почувствовал опасность — значит, его инстинкты всё-таки ещё работают, пусть и не так хорошо, как раньше. Но вместо того, чтобы порадоваться этому, Тайвин всё время мысленно возвращался к своим ощущениям во время нападения. В тот момент, когда он увидел перед собой нож, он вдруг с необыкновенной ясностью представил, как сталь, не встретив сопротивления тонкого шёлка рубахи, проникает в его живот, вспарывая кишки — и на мгновение почувствовал леденящий сердце смертельный страх. Никогда ещё Тайвин не ощущал себя так близко к смерти, как ощутил сегодня, стоя перед маленькой девочкой, вооружённой всего-то лишь столовым ножом.