Дела добрые, дела дурные

      Комната Арьи была больше и светлее той крошечной каморки, в которую Тайвина поселили накануне, и здесь над головой не дребезжал надтреснутый колокол, созывая постояльцев к обеду и ужину. Но самое главное – в этой комнате всё напоминало об удивительной ночи, которую боги по какой-то причине подарили ему.       Он решил не возвращаться к себе.       Когда перестала болеть голова, Тайвин сходил за своими вещами. Зря он волновался по поводу меча – Вдовий плач в целости и сохранности лежал там, где был оставлен.       Гвардеец, отряженный накануне наблюдать за подозрительной мужской компанией, доложил, что с вечера парни как следует набрались, а сегодня к полудню, проспавшись, расплатились за проживание и уехали в сторону переправы. На трезвую голову Тайвин без труда вспомнил имя их предводителя. Это был бывший наёмник Бронн, спасший жизнь Тириону в Орлином гнезде. После битвы на Черноводной его посвятили в рыцари. Потом Серсея обстряпала брак Бронна с обесчещенной во время бунта в Королевской гавани бедняжкой Лоллис Стокворт в обмен на то, что он не станет биться за Тириона на суде поединком. Впоследствии, предприняв некоторые шаги, Бронн сделался лордом Стокворта. Отблагодарил он Серсею своебразно – родившегося у Лоллис от семени полусотни мужчин ребёнка он назвал Тирионом, чем привёл благодетельницу в бешенство. Королева, конечно, сперва грозила подлому лорду разнообразными карами, но с началом долгой зимы у неё появились другие, более серьёзные, чем глупые выходки подданных, проблемы, и она оставила его в покое. Странно, что в это неспокойное время Бронну не сидится в своём замке. Впрочем, дела лорда Стокворта Тайвина волновали мало.       Остаток дня Тайвин провалялся в постели, многократно засыпая и просыпаясь. Всякий раз ему снилось, что он берёт девочку – то медленно и нежно, то быстро и грубо – и всякий раз он просыпался с чудовищным стояком. Мелькнула мысль: не прибегнуть ли к услугам проститутки? Да вот хотя бы даже и той рыжей девицы, которая ночью миловалась с рыцарем в коридоре. Но нет, – пожалуй, меньше всего ему хотелось сейчас созерцать лживое лицо шлюхи.       В конце концов желание до такой степени истерзало Тайвина, что он, стыдясь того, что вынужден дрочить, как двенадцатилетний подросток, всё-таки опустил руку вниз. Понадобилось всего лишь несколько движений – и он излился в собственный кулак, ощутив несказанное облегчение. Теперь, по крайней мере, он смог на некоторое время отвлечься от мыслей о плотских удовольствиях.       Когда продребезжал вечерний колокол, возвещая о начале общей трапезы, Тайвин вдруг почувствовал, что очень голоден. Неудивительно, ведь у него весь день во рту и крошки не было, он только пил воду. Спускаться в зал не хотелось, поэтому он послал одного из гвардейцев на кухню, и тот принёс ему жаркое из свинины и немного эля.       Ужинать он устроился на подоконнике.       Пока он ел, небо на севере потемнело и приобрело зловещий свинцово-сизый оттенок. Нагревшийся за день воздух сделался вязким и влажным. Ни малейшего ветерка не долетало из открытого окна. Похоже, ночью будет гроза.       Красное закатное солнце, повисев некоторое время над западными землями, нехотя уползло за горизонт. Наступившие сумерки развеяли то приподнятое настроение, в котором Тайвин пребывал с утра. Заныло сердце, словно сжатое невидимой рукой. Если бы ему накануне сказали, что он будет тосковать из-за женщины – он бы рассмеялся. И вот – всего лишь один день прошёл с момента расставания с девочкой, а Тайвин уже начал скучать – по её телу, по её губам, по её запаху… даже по её едким шуткам и прямолинейным суждениям. Давно привыкший к одиночеству, смирившийся и сжившийся с ним, сейчас он внутренне протестовал против своей участи. Он уже мечтал не столько об обладании девочкой, сколько о том необыкновенном чувстве покоя и защищённости, которое снизошло на него, когда она вчера гладила его по голове. Ему казалось – это чувство непременно вернётся, стоит только ему обнять её.       Продолжая в задумчивости сидеть у окна, Тайвин не заметил, как совсем стемнело. За набежавшими с севера низкими тучами не было видно ни луны, ни звёзд. Должно быть, Арья и её спутники уже расположились на ночлег – под открытым небом или в доме какого-нибудь гостеприимного крестьянина. Вспоминает ли она сейчас о своём старом любовнике, сидя у костра или очага?.. Или уже обнимает другого? Арья ведь рассталась с ним так легко, без малейшего сожаления – как обычно мужчины расстаются с безразличными им женщинами после легкомысленной интрижки. Если девочка хотела таким образом отомстить ему за то, что он был недостаточно нежен в постели, то месть ей вполне удалась – он чувствовал себя брошенным. Коварным соблазнителем в действительности оказалась она, а не он. При других обстоятельствах это открытие огорчило бы Тайвина, но сейчас его печалило лишь одно: то, что он не мог быть соблазнён ею снова.       В этой истории всё было неправильно. Во всяком случае, не так, как в тех историях, о которых поют бродячие певцы. Прекрасные девы из песен не носят мужскую одежду и, тем более – меч, а благородные рыцари, проснувшись поутру, ведут даму сердца к септону, а не маются жестоким похмельем. К тому же рыцари – так же, как и девы – всегда молоды, а он старше девочки в… Тайвин даже не захотел высчитывать, во сколько раз.       Он вдруг подумал о Джоанне. Не предаёт ли он память жены?.. Подобный вопрос ни разу не пришёл ему в голову, пока он имел дело со шлюхами – ведь, выходя за дверь, шлюхи в то же мгновение навсегда исчезали из его жизни и его мыслей. Сейчас дело обстояло совсем иначе – он не просто желал женщину, но весь день думал о ней. И вот это уже было похоже на измену.       Можно ли изменить жене, которая мертва уже больше тридцати лет?..       Вспомнился тот проклятый день, когда на свет появился Тирион.       «Больше ничего невозможно сделать, милорд, – устало произнёс мейстер Крейлен, щуря красные от бессонной ночи глаза. Руки его были по локоть в крови. - Она умирает». Тайвин до последнего надеялся, что ему не придётся услышать эти слова, и сейчас его как будто ударили поддых. Да как это кто-то в Утёсе смеет говорить своему лорду невозможно?! Гнев горячей душной волной поднялся в груди Тайвина, ему захотелось схватить мейстера за плечи, тряхнуть, потребовать совершить это невозможное. Но приступ гнева прошёл так же внезапно, как начался, оставив после себя горькое чувство безысходности. Тайвин посторонился, давая Крейлену пройти, и бессильно прислонился к стене. Он и сам знал, что его жена недолго задержится на этом свете. Во время войны ему довелось видеть достаточно раненых, чтобы отличить того, у кого есть надежда выжить, от умирающего. Человек, потерявший столько крови – обречён.       В приоткрытую дверь спальни ему видна была кровать, на которой лежала Джоанна. Вокруг её бёдер на простыне расплывалось огромное алое пятно. Крови было так много, словно на постели неумело зарезали свинью. Алые кляксы расцвели и на ночной рубашке роженицы, подолом которой мейстер, кончив зашивать разрывы, аккуратно прикрыл её колени.       Постельное бельё вместе с матрасом и подушками Тайвин впоследствии приказал сжечь и больше никогда не ночевал в супружеской спальне.       Джоанна пожелала увидеть ребёнка, и Тириона, обмыв, принесли и положили ей на грудь. Маленькое сморщенное существо зашевелилось , издав недовольный звук. Лицо Джоанны озарилось счастливой улыбкой. Она дала младенцу сосок, к которому он тотчас же жадно присосался. С первого мгновения своего прихода в этот мир Тирион демонстрировал огромное желание жить. Жить вопреки всему – собственному уродству, презрению отца, насмешкам окружающих.       Новорождённый ребёнок сосал материнскую грудь. Эта картина должна была бы умилить Тайвина, но ему казалось – прожорливое чудовище высасывает из его жены последние капли жизни. Глаза Джоанны видели другое – драгоценное дитя, плоть от плоти её, которое она так долго носила под сердцем.       Семеро! – она смотрела на этого большеголового уродца с любовью!       А ведь это его семя породило в ее чреве то, что ее убило. Никакого хвоста у ребёнка, вопреки сплетням, не было. Хвостом его наградила людская молва, а подросший Тирион поддерживал эту нелепую выдумку из желания, как считал Тайвин, лишний раз поглумиться над отцом.       Джоанна кормила младенца, а Тайвин за дверью скрипел зубами – сын отбирал у него последние мгновения, которые он мог провести рядом с женой.       Наконец Джоанна нежно поцеловала ребёнка в лоб, и кормилица унесла его.       Тайвин вошёл в комнату и плотно прикрыл за собой дверь – никто не должен знать, что происходит в его спальне. Внезапное осознание того, что это в последний раз он находится здесь вдвоём с женой, породило холодную пустоту в желудке. На подкашивающихся от страха перед неизбежным ногах приблизился он к кровати, и, боясь потревожить Джоанну, присел на самый краешек. Осторожно взял её за руку, показавшуюся ему в жарко натопленой комнате ледяной. Слабая улыбка появилась на её бледном, измученном лице.       Бескровные губы шевельнулись. Тайвин наклонился к жене совсем близко, чтобы она не напрягалась, говоря с ним.       - Тирион – твой сын, – чуть слышно прошелестел её голос. Показалось тогда Тайвину, или она в самом деле выделила слово твой…? - Обещай мне заботиться о нём. – Обещаю, – покорно сказал он. Сейчас он пообещал бы ей что угодно. Она некоторое время молчала, собираясь с силами. – Тебе нужно жениться, – Тайвин не поверил своим ушам - неужели это следовало обсуждать в такой момент? Умирая, она думала о том, что будет с ним потом, а для него, остававшегося жить, этого «потом» ещё не существовало. – Жениться и завести ещё детей… одному тебе будет тяжело.       – Мне не нужно жениться. Ты моя жена, – в отчаянии произнёс Тайвин и крепко сжал руку Джоанны - как будто это могло задержать её здесь. У него перехватило горло, и глаза наполнились слезами, отчего лицо жены на мгновение расплылось, а потом слёзы горячим потоком хлынули по щекам, и он не вытирал их.       Она хотела сказать ему ещё кое-что.       – Серсея и Джейме… – он решил, что она хочет с ними попрощаться и хотел уже крикнуть служанке, чтобы привела детей, но Джоанна чуть заметно покачала головой. – Не давай им слишком много времени проводить друг с другом…       Тайвин тогда посчитал, что у неё от потери крови слабеет рассудок. Ведь близнецы росли вместе в утробе, во младенчестве спали в одной кроватке, играли всегда вместе – почему их нужно разлучать?..       Она знала. Прислушайся он к её словам – возможно, судьба дома Ланнистеров сложилась бы иначе.       – Здесь холодно.... – Джоанна говорила уже с трудом и дышала тяжело. - Я устала... мне нужно поспать. Но сначала - поцелуй меня.       Тайвин поцеловал её – так, как всегда целовал на ночь. Только в этот раз губы её были сухими и почти такими же холодными, как руки.       Она в последний раз улыбнулась ему и закрыла глаза.       Тайвин судорожно вздохнул. Слёз больше не было.       Спохватившись, что Джоанна жаловалась на холод, он прикрыл её одеялом до подбородка и снова взял за руку. Так он сидел до самого конца, ощущая под пальцами слабеющее биение жилки на запястье.       Когда её сердце перестало биться, его собственное сердце превратилось в камень. Или в лёд. Или, быть может, в золото. Одним словом, во что-то неживое – в то, чего он с тех пор почти никогда не чувствовал.       Лишившись того, что наполняло жизнь смыслом – не так уж плохо жить с камнем в груди. Камень не болит.       Жестокий стальной блеск, временами появлявшийся в глазах Арьи ещё когда она была ребёнком, заставлял Тайвина думать, что, возможно, её сердце тоже окаменело после того, как она потеряла почти всю семью. В таком случае, у них было больше общего, чем могло показаться на первый взгляд… впрочем, какая разница, много ли у них общего, если они никогда не встретятся снова.       Собираясь отправиться в путь рано утром, Тайвин после ужина сразу лёг в постель. Не стоило ему дремать днём – теперь заснуть никак не удавалось. Он долго ворочался с боку на бок, слушая пьяные выкрики под окнами и нудное зудение комаров. И откуда чёртовы кровососы здесь взялись? Вчера, кажется, не было… или он в пылу страсти их просто не заметил.       А потом комары вдруг пропали, и Тайвин очутился в Утёсе, в своём кабинете, за письменным столом. Он сидел и увлечённо что-то писал, когда дверь с противным скрипом отворилась. Посчитав виновным в этом сквозняк, он поднялся, чтобы пойти и запереть дверь, но в этот момент в комнату на руках вошёл Тирион. Тайвин почему-то не удивился его появлению. Он хотел сказать, что не пристало Ланнистеру, словно дрессированной обезьяне, выделывать всякие трюки на потеху бездельникам, но лишь только он открыл рот, Тирион вскочил на ноги, и, отряхивая руки, сказал с широкой ухмылкой:       – Давно не виделись, отец! Соскучился?       Тайвин окинул его взглядом с головы до ног. Тирион, прежде бривший лицо, отпустил довольно длинную бороду. Одет он был как-то странно, не по-вестеросски.       – Нисколько.       Карлик состроил обиженную гримасу.       – Жаль. А я-то надеялся, что моё появление станет для тебя приятным сюрпризом, – он развёл руками. - Как видишь, я даже арбалет сегодня не прихватил.       Он проковылял к столу, взобрался на стул для посетителей и, не дожидаясь отцовского позволения, потянулся за кувшином с вином и кубком. Тайвин наблюдал за ним со всё возрастающим раздражением.       – Если не хочешь смотреть на меня, отец, - взгляни в окно. Думаю, ты увидишь там кое-что довольно любопытное.       – Если это одна из твоих глупых шуток...       – О, нет! - Тирион сделал серьёзное лицо. - Больше никаких шуток.       Опасаясь поворачиваться к незваному гостю спиной, Тайвин попятился к окну. Порыв ветра бросил на него занавеску, и он вздрогнул.       – Посмотри же, не бойся, – Тирион подмигнул черным глазом.       Тайвин, встав к нему боком, бросил быстрый взгляд в окно. Ничего, кроме простирающегося за горизонт моря и нескольких галей в заливе, не увидел.       Покосился на сына. Тот сидел на стуле, болтая короткими ногами, с мерзкой ухмылкой на губах. В руках – полный до краёв кубок.       Тайвин снова перевёл взгляд за окно. Посмотрел влево, вправо, и только потом - наверх.       Неестественно яркая на фоне безоблачного голубого неба, там висела комета. Она вернулась.       Некоторое время ничего не происходило, но потом вдруг кроваво-красный шлейф кометы дрогнул и начал изгибаться, трансформироваться, принимая разнообразные формы. Тайвин, как заворожённый, следил за происходящими метаморфозами. Вот шлейф превратился в волка. Потом - в оленя… рыбу… птицу… дракона... льва… Лев поднялся на задние ноги и беззвучно зарычал, став похожим одновременно на гербы и Ланнистеров и Рейнов. После этого фигура льва распалась на кусочки и странное видение исчезло в мгновение ока.       – Что за… - начал Тайвин, поворачиваясь к комнате, и запнулся на полуслове. Тириона уже и след простыл, дверь была закрыта, и лишь пустой кубок на краю стола говорил о том, что здесь недавно кто-то был.       В следующее мгновение Тайвин услышал ужасный грохот и проснулся. Черноту за окном пронизывали ослепительно яркие всполохи молний. Налетевший порыв ветра с треском захлопнул створки окна, сбросив на пол оловянную миску, в которой Тайвину принесли жаркое, и тотчас же по подоконнику дробно забарабанили первые крупные капли.       Тайвин встал с постели, поднял миску и запер окно. Немного постоял, вглядываясь в темноту сквозь исхлёстанное дождевыми струями стекло.       Приснившийся ему сон как будто не содержал в себе никакой конкретной угрозы, однако неприятно взволновал душу и вселил в неё ощущение тревоги.       Тайвину было известно о том, что, сбежав из Королевской гавани, его сын в конце концов нашёл приют под крылом Матери драконов, и, ни много ни мало – стал её десницей. Дейенерис нужна была голова лорда Утёса, Тириону – собственно Утёс. И голова отца, вероятно, тоже. Цели королевы и десницы удивительным образом совпадали, так что, похоже, у Тайвина оставалось совсем немного времени на то, чтобы подготовиться к нападению. О Тиреллах и Мартеллах забывать тоже не стоило.       Но какой бы сильной поддержкой ни заручился карлик - Утёс он не получит. Тайвин позаботился об этом. В обстановке полной секретности перед его отъездом из столицы был снаряжен и отправлен обоз. В настоящий момент в сопровождении отряда латников он двигался по Золотой дороге в сторону Ланниспорта. В телегах, засыпанные песком, лежали несколько сотен горшков с ядовито-зелёного цвета жидкой смертью. Серсея с готовностью продала Тайвину малую толику своих запасов дикого огня. Этого должно было хватить с лихвой. За возможность лишить сына замка Тайвин без сожаления отдал своё последнее золото.       Хотел бы он видеть лица Королевы драконов и её десницы, когда у них на глазах Утёс превратится в груду оплавленных камней.       Утром следующего дня Тайвин выехал в направлении переправы через Трезубец.       Погода установилась ясная и безветренная. Ни единого облачка не омрачало пронзительной синевы неба. Омытая ночным ливнем трава пахла влажной свежестью. Рассыпая нежные трели, в вышине над бескрайними полями парили жаворонки.       Тайвин поневоле поддался царившему в природе оживлённому настроению. Сейчас он как будто в другом свете увидел приевшуюся за много дней пути из Королевской гавани картину и с удовольствием рассматривал окружающий пейзаж. Про свой странный сон он уже позабыл.       Даже лошадь под Тайвином радовалась этому чудесному солнечному дню. Впрочем, возможно, она просто застоялась в стойле и теперь наслаждалась возможностью двигаться.       Когда-то очень давно всё это уже было – встающее над полями солнце, искрящаяся каплями росы трава вдоль дороги, тихонько взбрыкивающая от избытка энергии лошадь под седлом, а ещё – беспричинное ощущение счастья.       Во времена своего детства Тайвин иногда рано утром, пока в замке все спали, седлал подаренного отцом коня и отправлялся изучать окрестности Утёса. Случалось, за ним увязывался и Киван на своём ленивом толстом пони (лорд Титос полагал, что младшему сыну ещё рано управлять лошадью). Разъезжая по холмам в сопровождении оруженосца, роль которого покорно соглашался играть брат, Тайвин воображал себя великим полководцем, планирующим битву.       Киван всегда клялся вести себя мужественно, но на обратном пути неизменно начинал ныть – особенно если Тайвин решал ехать быстро, чтобы поспеть к завтраку. Отец обычно поджидал их у ворот с сердитым лицом – ему не нравилась чрезмерная, по его мнению, самостоятельность старшего сына. Тайвин не понимал, о чём беспокоится отец – ведь львов в западных землях давно уже не водилось. Неодобрительно глядя на Тайвина, лорд Титос снимал хнычущего Кивана с седла и требовал дать обещание больше не ездить одним. Но как Тайвин мог обещать это?.. Ведь за стенами замка было так много всего интересного. Тайвину пришлось отстать от своих гвардейцев на несколько десятков ярдов, чтобы их болтовня не мешала ему предаваться приятным воспоминаниям. Воспоминания – это, пожалуй, единственное, что невозможно отобрать у человека.       Ещё до полудня они подъехали к переправе. Желающих попасть на другую сторону Трезубца набралось хоть отбавляй, но Тайвину повезло – группа крестьян согласилась продать своё место на пароме за два золотых дракона.       Можно было остановиться в городе лорда Харровея, но это означало потерять полдня, поэтому Тайвин предпочёл ехать до темноты и заночевать под открытым небом. Это не доставило особых неудобств, поскольку ночи уже были достаточно тёплые, а дождя больше не предвиделось.       Дорога была почти безлюдной. Лишь изредка попадались крестьяне на телегах, ещё реже – вольные всадники или рыцари. И ни одного человека с эмблемой Фреев.       Следующую ночь они провели в необитаемой покосившейся лачуге недалеко от дороги. Когда начали разжигать очаг, в нём обнаружилась груда почерневших костей и человеческий череп. Похоже, правду говорят, что в этих местах зимой оголодавшие люди ели себе подобных. Тайвин велел выгрести кости из очага и закопать за домом.       Он подумывал срезать путь через Каменную ограду, да побоялся заплутать. От основной дороги ответвлялись многочисленные просёлки, но трудно было понять, на который из них следует свернуть. С тех пор, как он был здесь во время войны Пяти королей, прошло много лет, и он плохо помнил местность. К тому же неизвестно, поддерживают ли всё ещё Бракены железный трон и Ланнистеров.       Дорога бесконечно петляла между невысокими травянистыми холмами. Однообразный ландшафт быстро надоел Тайвину, и он лишь изредка оглядывался по сторонам. Внезапного нападения в этой местности можно было не опасаться – ни одно живое существо не смогло бы подобраться к путникам незамеченным.       Однако на пятый день пути ситуация изменилась. Дорога, вильнув в очередной раз, сузилась и пошла теперь по дну оврага. Когда-то это была балка, но талые воды и дожди значительно углубили её. Правый склон подмыло, и он во многих местах обвалился, сделавшись почти отвесным. Левый склон был более пологий, густо заросший крапивой и ежевикой. Человеку на лошади не спрятаться, но пешему – легко.       Тайвин, понимая, что представляет собой прекрасную мишень, насторожённо поглядывал то налево, в заросли, то вверх, на обрывистый край оврага. Он напрягал слух, остававшийся всё ещё очень острым благодаря Квиберну, но кроме едва слышного жужжания пчёл, летавших над крупными цветками ежевики, никаких звуков не улавливал.       Овраг никак не кончался. За новым поворотом вдруг обнаружилось препятствие. Ярдах в сорока впереди, загораживая дорогу, стояли бок о бок две телеги. В каждую было впряжено по одной лошади.       Мысленно выругавшись, Тайвин отправил одного гвардейца выяснить, в чём дело. Тот проехал вперёд, перекинулся парой слов с хозяевами повозок и благополучно возвратился назад.       Как Тайвин и предполагал, два крестьянских дурня не поделили дорогу. Телеги намертво сцепились колёсами. Крестьяне теперь бестолково суетились вокруг, пытаясь их растащить.       Обычное дело, хотя, конечно, удивительно, что телеги, встречавшиеся на дороге не чаще, чем пару раз в день, пересеклись именно в этом узком месте.       – Проехать можно?.. - хмуро поинтересовался Тайвин. Обстановка ему не нравилась.       – Да, милорд, слева лошадь может пройти.       Не ждать же, в самом деле, пока деревенщина сообразит, как освободить дорогу.       Однажды Тайвин стал свидетелем того, как в примерно таком же положении оказалась королевская процессия – улицу перегородил гружёный хлебом фургон владельца пекарни. У фургона отвалилось колесо. Несколько выпавших на дорогу свежих булочек тут же стали добычей оборванных нищих. Серсея, высунувшись из окна носилок, раздражённо требовала высечь пекаря. Сейчас, вероятно, несчастному отрубили бы голову прямо на месте - но в те времена королева ещё не была столь кровожадной. Роберт, устав слушать вопли жены, слез с коня, поднатужился, приподнял угол фургона и держал его, пока колесо не надели на ось. Силу покойный король имел нечеловеческую. Когда, случалось, он дружески хлопал Тайвина - мужчину весьма крепкого - между лопаток, у того аж дыхание перехватывало. Симпатии у тестя к зятю от этого отнюдь не прибавлялось.       Тайвин пустил двух гвардейцев вперёд, двое других по-прежнему прикрывали ему спину, отстав на десять ярдов.       Они медленно двинулись по дороге.       В левой телеге навалены были вязанки хвороста, в правой – что-то, прикрытое рогожей. Хозяева груза стояли и тупо пялились на сцепившиеся колёса. Тайвин запоздало подумал, что надо было проверить, что они везут.       Когда первые два гвардейца выстроились друг за другом, чтобы проехать между телегой и колючими зарослями ежевики, рогожа вдруг откинулась. Под ней обнаружились два человека с заряженными арбалетами. Ещё один, видимо, прятался за телегой, потому что ехавший первым гвардеец получил болт в грудь и откинулся назад, нелепо взмахнув руками. Лошадь под ним, испугавшись, попятилась. Мёртвое тело свесилось на сторону и свалилось в телегу.       Едва только началась заваруха, крестьяне в панике полезли под телегу.       Болты двух других арбалетчиков вонзились в шею лошади второго гвардейца. Она заржала, встала на дыбы и сбросила седока, а затем и сама повалилась на землю, окончательно загородив узкий проход. Запряженные в телеги лошади заволновались, захрапели.       Вся эта сцена разыгралась на глазах Тайвина буквально за несколько мгновений. Разумеется, он не стал дожидаться, пока нападавшие перезарядят арбалеты.       Осадив лошадь так круто, что она присела на задние ноги, он резко дёрнул повод вправо, вонзил пятки в бока. Развернувшись в обратную сторону, лошадь рванулась по дороге. Тайвин на ходу выдернул меч из ножен. Конечно, он не собирался отмахиваться им от арбалетных болтов, а просто готовился к возможному появлению конных разбойников.       Впереди, мешая разогнаться, лошадь волочила по земле застрявшее ногой в стремени тело одного из находившихся до этого позади Тайвина гвардейцев. Болт вошёл в его грудь по самое оперение, пробив кольчугу. Произведший меткий выстрел человек стоял среди зарослей ежевики, и, уперев ногу в стремя арбалета, торопливо натягивал тетиву. Выстрелить в Тайвина он уже не успевал.       Спина второго гвардейца маячила далеко впереди. Защищать своего лорда он был явно не намерен.       Кто-то ещё впереди выкатился из кустов с арбалетом наперевес. Тайвин нёсся прямо на него. Стоя на дороге, человек поднял арбалет, целясь в грудь лошади. Нажал на курок – стрела осталась в ложе. Должно быть, заклинило спусковой механизм. Когда он поднял голову, Тайвин узнал одного из тех, что были с Бронном в гостинице. "Надо было ехать через Каменную ограду". Человек не успел увернуться. Тайвин увидел безумные, полные ужаса глаза – и тут же лошадь смяла его копытами и помчалась дальше.       Тайвину уже казалось, что он вырвался. Гвардеец, скакавший впереди него, исчез за поворотом. Его никто не преследовал.       Когда до поворота оставалось совсем немного, на дороге возник ещё один человек. Без меча и арбалета, с одним лишь копьём в руках, там стоял Бронн. "Грамотно задумано". – подумал Тайвин. Он направил лошадь прямо на Бронна, уповая на то, что тот промахнётся.       Но лорд Стокворта, похоже, не утратил былой наёмничьей сноровки за годы прозябания в замке. Лошадь налетела грудью на ловко подставленное уверенной рукой копьё, с диким ржанием встала на дыбы и повалилась вбок, увлекая Тайвина за собой.       Страшно не было. С равнодушным любопытством он успел подумать о том, умрёт ли на этот раз окончательно.       И всё померкло.