Непривычно

      За окном темнеет. Косыми струями хлещет дождь, бьет по стеклу часто, резко, с силой, точно стремясь разбить его и ворваться в помещение пробирающим до костей холодом. Вместе со стылым ветром отобрать тепло, заставить окоченеть каждую клетку тела, заморозить и погубить.       Самон ежится, передергивает плечами. Такая погода не внушает никакого чувства покоя и уверенности. Скорее наоборот – заставляет нервничать, до боли сжимать кулаки и кусать губы чуть ли не в кровь. Вроде бы здесь, под защитой стен, сухо и тепло. Но все равно осознание того, что от буйствующей стихии отделяет только лишь оконное стекло, совсем не доставляет приятных ощущений.       Мир сейчас засыпает, оплетенный могучими ветвями Древа Бытия. Засыпает, не зная того, что на следующий день может не проснуться. Не зная того, что вскоре все может кануть в Лету. Просто-напросто исчезнуть по воле великого Древа. Даже отсюда видны толстые узловатые корни его, пробившиеся из-под земли наружу. Самон вновь содрогается – сейчас борьба клана против того, что управляет логикой мира, кажется бессмысленной и бесполезной. В самом деле, что может сделать кучка магов, даже если их более трех сотен? Что она может противопоставить Древу? Только противоположное ему Древо Исхода. Ритуал ускорен почти до предела, но пробудить его полностью, кажется, будет весьма и весьма трудно без Мага Исхода, который по своей силе должен быть наравне с принцессой.       Самон тихо кашляет. В горле слабо першит, но он списывает это на то, что ему сегодня пришлось много и громко говорить. Не может быть, чтобы он заболел. Сейчас подобное – нежелательнее всего.       Он отворачивается от окна, оставляя неистово бьющийся в стекло дождь за спиной, и идет к дивану. В ногах отчего-то чувствуется предательская слабость. Самон даже не садится – тяжело падает на диван, словно придавленный собственными мыслями. Хочется отбросить все заботы подальше и просто уснуть. Нормальным, крепким сном. Не прерываемым ни видениями-кошмарами, ни чувством тревоги, ничем. Только, пожалуй, это – непозволительное удовольствие.       На столик перед диваном с тихим стуком опускается фарфоровая чашка.       - Вы кашляли, Самон-доно, - сильный, глубокий голос разрывает повисшее натянутыми струнами в воздухе напряжение. - Я приготовил чай. Лучше бы Вам выпить его.       Самон пренебрежительно фыркает, мол, не нужно это вовсе, ни к чему, но, подняв голову, встречается взглядом с Нацумурой. Тот смотрит пристально и, кажется, с упреком. Снова фыркая и делая вид, будто это ни капли на него не подействовало, глава клана берет чашку в руки и делает маленький глоток.       Чай – горячий, терпкий и совсем не сладкий – отдает какими-то неизвестными травами. Запах не слишком приятный, скорее резкий и какой-то... тревожно-дикий.       - Шалфей, - коротко поясняет Нацумура, прежде чем Самон успевает задать вопрос. Прозорливость боевого мага часто удивляет и настораживает. А порой и раздражает – он видит Самона практически насквозь. И это не может не злить. Ведь когда кто-то изучил тебя от и до, ты не можешь солгать.       - Простите за нарушение Вашего личного пространства, - Нацумура опускается на сидение, но на некотором расстоянии от главы клана – так того требуют правила приличия, и он соблюдает их.       Самон снова отпивает горький чай.       Возникает напряженная и словно звенящая пауза. Снова становится слышно, как дождь стучит в стекло; как снаружи воет резкий пронизывающий ветер; как вдалеке тяжелым рокотом раскатывается гром. И вместе с далеким грохотом приходит страх. Липкий, противный, ледяной хваткой сжимающий горло.       - Нацумура, - дрожь в голосе уловит только дотошно-внимательный... такой, как оруженосец, к примеру. Говорить, говорить не останавливаясь, говорить, не допуская звенящих пауз. - Нацумура, стоит ли стыдиться своего страха?       - Не думаю, Самон-доно, - тот откликается немедленно. - Страх – чувство естественное. Стыдно позволить ему захватить себя и подчиниться. А абсолютно бесстрашных людей не бывает. Исключение составляют только сумасшедшие.       - Вот как, - Самон усмехается, пытаясь вновь надеть треснувшую маску безразличия.       - А Вы что, боитесь? - интонация скорее утвердительная, и маска дает новую трещину. Самон в который раз понимает, что от Нацумуры скрываться, как минимум, бесполезно. Чтобы скрыть раздражение, он делает глоток из кружки. Слишком большой. И, тут же обжегшись, шипит, как разъяренный кот.       - Осторожнее надо, Самон-доно, - и не поймешь, то ли скрытая издевка в голосе, то ли сочувствие. Тот хочет огрызнуться в ответ, бросить что-то небрежно-язвительное, но почему-то не может. Слова по неизвестной причине застревают в горле.       Самон вдруг понимает, что впервые за долгое время видит Нацумуру таким расслабленным, таким... домашним. Вместо привычного наглухо застегнутого пальто или даже костюма – простая рубашка. Даже расстегнутая на несколько пуговиц. Плечи расправлены, и – поди ж ты! – даже газету листает. И веет от него спокойной уверенностью. Такой весь надежный, домашний... и наверняка теплый.       Самон долгую половину минуты борется с внезапно возникшим совершенно детским желанием – хоть ненадолго скрыться от собственных забот и проблем, хоть ненадолго согреться теплом другого человека. Хотя бы ненадолго...       Голова тяжелеет. Кажется, температура поднялась.       Самон неслышно ставит опустевшую на три четверти кружку на полированную столешницу.       Нацумура вздрагивает от неожиданности, когда глава клана Кусарибэ прислоняется щекой к его плечу. Сейчас он вовсе не похож на обычного себя, такого гордого волевого человека со стальными нервами и поразительной цепкостью мыслей. Скорее на бездомного щенка или котенка, что льнет к чужим рукам и жаждет ласки. И это так... непривычно.       Нацумура откладывает газету в сторону.       Самон замирает, когда рука оруженосца ложится на его волосы и мягко приглаживает их. Он уже не дает себе отчета в том, что старается прильнуть ближе к Нацумуре; в том, что щеки у него заалели, как маков цвет, и по цвету стали похожи на волосы. Это ведь все температура, правда?       - Кто бы мог подумать... Ты и вправду теплый, Нацумура, - тихо, со слабой улыбкой шепчет Самон перед тем, как забыться глубоким и безмятежным сном.