"Кошмары как стервятники: нападают, когда мы совсем беспомощны". Чарльз Паллисер. «Непогребённый»
***
Погружённое во тьму пространство вокруг причудливо искривлялось, порой мерцало таинственной синевой. Было поистине странным находиться посреди этой загадочно переливающейся материи. Однако ещё более странным являлось то, что впереди вдруг замаячил чей-то миниатюрный силуэт. Молниеносное осознание поразило меня, будто выпущенная из пистолета пуля. Конечно же. Как я могла забыть?! Эти короткие, редкие и каштановые волосы да милый сиреневый свитерок в лиловую полоску, связанный мною вручную давным-давно, нельзя не узнать… Особа напротив стоит ко мне спиной. Отчего-то я не решаюсь позвать её по имени, либо вообще издать какой-нибудь звук. Просто это чрезмерно тяжело. Посему осмеливаюсь безмолвно и неспешно приблизиться к ней на изрядно подгибающихся ногах. Кажется, она встрепенулась, когда я остановилась у неё за спиной. Непослушные губы вероломно расползаются в нежной, материнской улыбке. — Доченька, — кое-как шепчу на грани слуха, уже вскинув предательски подрагивающую ладонь, дабы прикоснуться к её плечу. Но не успеваю. Она оказывается быстрее. В едином рывке разворачивается ко мне. Оцепенение да истинный ужас сковывают каждую мою мышцу. Трясущаяся пуще прежнего рука застывает, так и не достигнув своей цели. Из-за созерцаемого мной зрелища в уголках широко распахнутых очей у меня выступает тёплая влага. — Д-доченька? — хриплю в неподдельном страхе да бескрайнем отчаянье. Нет, всё же никак не верится, что предо мною стоит именно она. Поскольку её вид… О, подобное заставило бы содрогнуться даже самого храброго героя в мире. Багровые пятна беспорядочно размазаны у неё по личику, на котором можно заметить жуткую, какую-то кровожадную и воистину безумную усмешку. Даже, пожалуй, оскал. Её едва прищуренные глаза предвкушающе пылают кроваво-красными огнями. С лёгкого вязаного свитера плавно, непрерывно сыплются серые песчинки чьего-то праха. «Какого… чёрта?» Всё-таки собираюсь с духом да перевожу расфокусированный взор немного ниже. И дрожь сотрясает моё тело, когда взгляд наталкивается на некий овальный предмет, крепко зажатый в крохотных ладошках. Подрагивающие уста горестно искривляются, дыхание непроизвольно перехватывает, рот приоткрывается в немом крике, а горячие слёзы струятся по щекам в тот миг, когда я окончательно соображаю, что это за вещь. — Д-дитя!.. — На сей раз выдавливать из себя слова получается гораздо громче, хоть голос и страшно дрожит. — Дитя моё, ч-что… Что же ты натворила?.. Как?.. Зачем?! Зачем ты сделала это с… — От недостатка кислорода приходится осечься на долю секунды да только затем с жаром выпалить на одном дыхании: — Зачем ты сделала это с Папирусом?! — О, мамочка, — неизменно с сумасшествием скалясь, совершенно внезапно сипло произносит она, слегка подкидывая череп моего уже покойного лучшего друга на ладони, из-за чего по позвоночнику невольно пробегается омерзительный морозец, — ты не понимаешь? Хм-м-м, как странно. Лишь теперь я примечаю во второй её руке отлично наточенный нож, лезвие какового весьма многообещающе посверкивает в зареве таинственных огоньков кругом нас. А ребёнок передо мной тем часом с толикой задумчивости продолжает: — Разве мы все — ты, я и эти несчастные, обделённые судьбой монстры — не заслуживаем немножко, — очи у неё в сей момент вспыхивают ещё большим безумием, — ЛЮБВИ? Не ведаю, как она успевает так стремительно двигаться. Вот-вот, всего-навсего мгновение назад эта девочка стояла впереди, а уже сейчас я ощущаю неистовую жгучую боль в районе груди, а вдобавок острейший предмет в той же самой области. Он с мучительной медлительностью пронизывает грудную клетку, беспощадно разрывая мышцы, безжалостно ломая рёбра… Пробираясь прямёхонько к бешено колотящемуся сердцу. Впрочем, абсолютно скоро оно, вероятно, и вовсе прекратит свою работу. Веки от несусветного ошеломления да невыносимой боли распахиваются на всю возможную ширину. Горячие капли в разы интенсивнее новым потоком льются из глаз, беспрестанно стекая по лицу к чуть вздёрнутому подрагивающему подбородку. — Ты ведь любишь меня, мамочка, не так ли? — с томно-сумасшедшей интонацией буквально шипит пребывающая столь близко и крепко-накрепко прижимающаяся ко мне дочь. — Если да, то скажи моё имя. Всё, чем мне удаётся ответить ей — это сдавленные, перемешанные со всхлипами хрипы, периодически вырывающиеся из пересохшего горла. Однако на то, чтобы выдавить из себя заветное слово, силы всё же находятся: — Ф-фриск… — Уголки сухих губ судорожно подёргиваются. Предо мной всё темнеет, расплывается, двоится. Но я по-прежнему не сдаюсь и, словно мантру, повторяю до бесконечности одно-единственное имя: — Фриск. — Дышать становится совсем невмоготу, когда погружённое мне в грудь по самую рукоять холодное оружие с тошнотворным хлюпаньем начинают проворачивать в сторону. Яркая алая вспышка практически ослепляет меня. Однако я не перестаю бормотать, уже почти переходя на преисполненный отчаянья истошный вопль: — Фриск!.. И только после этого все те ужасно реалистичные необъятные ощущения боли, обиды, скорби, тоски с чрезвычайной резкостью угасают.***
Рывком подпрыгнула на и так неудобном диване. Натужно дыша, посидела ещё несколько секунд, с горем пополам постепенно да заторможенно осознавая, что всё происходящее ранее, являлось всего лишь кошмаром. Очередным банальным страшным сном, не дающим мне покоя. Одним из многих разрушающих мою хрупкую дрёму факторов. Правда, вот воспоминания о конкретном смысле сновидения в который раз не запечатлелись у меня в памяти. «Хм, вероятно, оно и к лучшему, а?..» — Эм… Человек? Ты хорошо себя чувствуешь? Из-за сего нежданно-негаданно раздавшегося скрипучего голоска я нервозно содрогнулась, резко отняла ладонь от, скорее всего, вспотевшего лица да рефлекторно дёрнулась в необходимом направлении. При взгляде на обладателя того самого голоса не сумела подавить облегчённого вздоха, с хрипом вырвавшегося из лёгких. Кисть автоматически легла на грудную клетку — туда, где внутри отстукивало барабанную дробь сердце. «Жив. Он жив. Слава Богу». Даже и не знаю, почему это сейчас настолько важно. Может, мой сон был как-то связан с гибелью любителя пасты? От подобных размышлений по линии позвоночника непроизвольно прокатился табун гадких мурашек. Мысленно помотала головой. Поджала подрагивающие уста. Опять в изнеможении выдохнула и, худо-бедно беря себя в руки, таки соизволила ответить недурственно встревоженному с виду товарищу: — Всё… всё в порядке. Не беспокойся. — Я бы так не сказал! — деловито сложив костяные лапищи в варежках на груди, со спесью парировал обожатель головоломок. А засим более рассеяно да на порядок тише добавил: — Ты сильно ворочалась. Кого-то звала. Очень громко. Когда я к тебе обратился, ты не ответила. А ещё ты, кажется… плакала? И я даже успел немного… — «Испугаться?» — Немного поволноваться за тебя, вот! Нье-хех, — и он сконфуженно почесал затылок. «Хах, ну естественно. Чтоб Великий Папирус признался в том, что был напуган? Ха! Да ни в жизнь!» Но неужто я так раскричалась, будучи в плену кошмара, что умудрилась всполошить полдома? Подобный факт отнюдь не радовал, а в придачу вынудил зашевелиться мою совесть. Довелось торопливо предпринять попытку хотя бы как-нибудь её успокоить: — Уж прости, если разбудила. — Отвела перманентно затуманенный взор от приятеля, заодно проведя ладонью по чересчур спутавшимся прядям волос. — Да и не нужно так переживать. Это простой кошмар, — и я со всем возможным артистизмом растянула уголки губ в кривоватой усмешке. — Оу, — понятливо протянул Папирус да с долей сочувствия изрёк: — Снова? Дёрнула краем рта, до сих пор не смотря на собеседника. Ну, конечно. Это ведь далеко не первый раз, когда я просыпаюсь среди ночи с криками и бужу бедного работягу-скелета, столь любезно приютившего в собственной обители врага всея Подземелья. Ох, моя совесть меня сейчас элементарно живьём сожрёт! — Ну, волненью — нет, друг мой! — с традиционным непоколебимым оптимизмом заявил любитель спагетти, воздев указательный палец кверху. — Ведь это попросту отличный шанс для… ночи историй! — Буквально сияя из-за неимоверного счастья, скелет рывком широко развёл свои ручищи в стороны. Уже с толикой веселья возвратила взгляд обратно к возвышающемуся надо мною, аки башня, обожателю кулинарии, параллельно взирая на него снизу вверх из-под полуопущенных, чуток влажноватых ресниц. «Он, чёрт подери, неисправим! Никогда не упустит шанса завербовать меня в рассказчики всяких небылиц». Уста невольно разошлись в слегка ласковой улыбке. «Пожалуй, именно это и спасает меня в такие моменты». И мне ничего не оставалось, кроме как мягко, почти на грани слуха произнести неописуемо воодушевлённому Папирусу: — А и верно. Пойдём к тебе. Какую историю ты хочешь послушать на сей раз?..