Я сломленный человек, спасённый по милости, Затерявшийся в этом лабиринте, И я просто ответ На вопрос, что ты задаёшь. Ты была на пути к поражению, Потеряв чувство верного пути. Твоя любовь — это по-прежнему ответ, Содержащий в себе гораздо больше, чем ненависть. Ещё не поздно спастись, Ещё не поздно освободиться. Помни: боль — всего лишь якорь, Над которым ты всегда была не властна. Ты даёшь нам любовь и смысл… Thousand Foot Krutch — “Honest”
***
Слабые порывы ветра обвевали открытые участки кожи да легонько колыхали подол порванного в кое-каких местах платья, а заодно и распущенные, изрядно растрёпанные волосы. Уже давненько выпрямившись в позвоночнике да расправив плечи, я продолжала вглядываться вдаль безучастным, расфокусированным взором, не имеющим совершенно никаких эмоций. Влага на щеках постепенно подсыхала. Втягивать воздух через нос и выталкивать его сквозь еле приоткрытые, потрескавшиеся, искусанные до крови уста стоило мне немалых усилий. Подрагивающие ладони чуть расслабились и уже не с той прежней мощью сжимали поручни. Ощущение, которое имело место быть во время лишения души, не идёт ни в какое сравнение с тем, что я испытываю на данный момент. Поскольку я абсолютно опустошена. Словно выпотрошена изнутри. Во мне одна сплошная пустота. Простой вакуум. И да, я поистине никто. Меня ни в коем случае нельзя считать человеком. Ибо я, можно сказать, почти самолично убила себе подобного. Да ещё и кого?.. Свою же плоть и кровь. Ту, кого выносила в собственном чреве и ради каковой потом не спала по ночам. Ту, из-за кого трудилась на нескольких работах одновременно. Ту, кому невзирая ни на что, старалась отдавать всю себя. Ту, ради которой, в общем-то, и жила в этом мире, наполненном предателями да равнодушными к чужому горю людьми. Единственную родную моему сердцу дочурку, порой приносящую хоть каплю отрады в тёмные времена. О, кабы не отвратительное отношение со стороны меня, матери, к ней, ничегошеньки бы не произошло. Однако я, как это часто делают люди, не ценила того, что имела. Хех, Азриэль ведь правильно выразился. Вечно я всё порчу. В придачу и жизнь себе умудрилась испортить, а также, возможно, даже довести собственную дочку до предсуицидального состояния. По крайней мере, мне так почудилось. Уж я-то прекрасно припоминаю тот первый взгляд, коим одарила меня Фриск тогда, когда я только, наконец, отыскала её. В нём было столько холодной тоски и в тот же час чрезмерно много обиды вперемешку со скрытой ненавистью. Она, верно, из-за меня и моего кошмарного поведения — естественно, пагубно влияющего на её детскую психику — скорее всего, озлобилась на весь свет. Господи, какие глупости она могла бы сотворить по моей вине?.. Что ж, больше она уже никогда ничего не совершит в своей жизни. Да она же и ничего толком не успела сделать за настолько короткий промежуток времени между её рождением и… гибелью. А всё благодаря такой никчёмной матери, как я. О да, я была воистину ужасной мамой. Это всё моя вина. Я не сумела её спасти. Не успела. Но бездействие тоже является преступлением. Ох, и теперь я начинаю понимать. Нет-нет, я отнюдь не никто. Я — самый натуральный монстр. Причём, стоит сказать, сей термин вовсе не относится к народу Подземелья. Потому что я гораздо хуже. Я — чудовище. С чистой искренностью я ненавижу саму себя. Всеми фибрами истерзанной души. И я уж точно не достойна хоть чьей-либо любви. Пожалуй, сейчас я окончательно осознала, что моё забвение было для меня буквально даром. Хотя по-настоящему оно элементарно являлось защитной реакцией мозга на мощный стресс. Или же чем-то совершенно иным?.. Не важно. Важно исключительно одно: мне не следовало столь отчаянно жаждать возврата всех утраченных воспоминаний. Нужно было всего-навсего начать жизнь с чистого листа, предоставленного для меня на блюдечке. Но я не была бы собой, кабы не сделала всё с точностью до наоборот. Я банально ни в какую не желала отпускать прошлое, поскольку до последнего слепо верила, дескать, кто-то там, на поверхности, ждёт моего возвращения. Что некто может переживать, тревожиться обо мне, искать меня повсюду… «Увы». Моё упрямство — моё проклятие. Честно говоря, я не ведаю, что теперь делать. У меня никого не осталось. Все, кто хотя бы каплю проявлял ко мне доброту, кто считался для меня хоть чуточку родным, были мною либо покинуты, либо обиженны… Либо попросту безвозвратно потеряны. А заслуживаю ли я хотя бы чего-нибудь? Имею ли я вообще право на жизнь после всего-то случившегося? «По-моему, ответ вполне очевиден, разве нет?». Чуток сильнее притиснулась к поручням да пододвинула стопы поближе к краю. «Подобные монстры и убийцы не достойны ни-че-го». Дыхание на миллисекунду вероломно перехватило. — Малая, я надеюсь, ты не будешь делать того, о чём потом пожалеешь? А ещё то, что заставит остальных грустить. Бесцельно пялясь на пейзаж подземной столицы, я даже не соизволила как-либо отреагировать на появление низкорослого скелета, лишь мимолётом задев его периферийным зрением. Он по традиции довольно спокойнёхонько давил некую странноватую лыбу да, засунув кисти в карманы, стоял по правое плечо от меня, будто находился там всё это время. Мне было всё равно. Только спустя несколько минут полного затишья, я удосужилась сипло и практически беззвучно произнести: — О ком ты, Санс? Скажи, кто будет грустить о такой, как я? — Хех, — он едва уловимо пожал плечевыми суставами, — я же тебе, кажется, говорил, что в этом мире есть те, кто очень сильно беспокоятся о тебе. И, между прочим, они сейчас ищут тебя повсюду. — Я не заслуживаю этого, — резко парировала я, а затем склонила голову да, крепко смыкая веки, забормотала: — Не заслуживаю. Нет… Ты не понимаешь. Ничего не понимаешь. Никто не понимает. — Видишь ли, обычно для того, чтоб тебя кто-нибудь понял надо всего ничего, — он почти неслышно фыркнул, — просто-напросто объясниться… Я не желаю, чтобы ты натворила глупостей. Потому что для кое-кого ты действительно важна, мелкая. Поэтому я и здесь. Так что, знаешь, тебе лучше, эм… выговориться. — Невольно вздёрнув брови, я скосила уже не столь безразличный взгляд на перманентно скалящегося юмориста, каковой с толикой задумчивости всматривался в панораму Нового Дома. — Поверь, тебе станет легче. «Странно». Мать всегда учила меня, что ни в коем случае нельзя показывать своих чувств и эмоций. Поскольку именно в сей миг ты уязвимее всего. Горький опыт прошлой жизни лишь доказал мне эту элементарную житейскую истину. «А он… Все они…» Губы предательски искривились, затряслись. Из них вырвался мерзкий всхлип. Да и всю меня, в общем, недурственно так колотило, словно из-за припадка с непрекращающимися конвульсиями. С новой мощью обхватила гладкую поверхность поручней, помалу сползла вниз и, в конце концов, рухнув на колени, понурила голову да стиснула челюсти, крепко-накрепко зажмуриваясь. Наверное, мне и вправду необходимо было выговориться. Дабы и дальше удерживать всё это в себе уже банально не хватало никаких сил. Тот момент был сравним с нежданно-негаданно прорвавшей плотиной. — Это… Это я во всём виновата! Я! Если бы, — довелось замолкнуть на краткое мгновение, дабы заглотнуть побольше жизненно важного кислорода, — если бы не я, с нею бы всё было в порядке! Я повела себя с ней, как последняя сволочь!.. А ведь у меня никого не было, кроме неё, — уже значительно тише выдохнула я, сотрясаясь всем телом да судорожно дыша, а засим рывком спрятала лицо в соскользнувших с перил ладонях. — Я не достойна вашей доброты. Не заслуживаю вашей заботы. Я постоянно всё порчу. Я не имею права на жизнь… Вряд ли стоящий подле слегка мрачновато выглядящий Санс вообще понял что-либо из той бессвязной ахинеи. Но он молча слушал меня, даже не намереваясь перебивать. Однако взамен сие совершило новое действующее лицо, внезапно прибывшее сюда и затормозившее недалеко у нас за спинами. — О, мой Бог, что за глупости ты мелешь, человек?! Как ты вообще можешь говорить подобное?! Ты же мой лучший друг! А друг такого крутого скелета, как я, просто обязан жить! Пока жив я, Великий Папирус, я не допущу, чтоб с тобой что-нибудь стряслось и самолично позабочусь о твоей безопасности! Нье-хе-хех! В безмолвии помотала головой, ещё пуще прижимая руки к сомкнутым векам да аж до скрежета стискивая зубы, вместе с тем не собираясь оборачиваться к чрезвычайно не вовремя явившемуся сюда любителю спагетти. Всё же не хотелось, чтобы это позитивное недоразумение снова видело меня в вызывающем одну лишь отвратительную жалость состоянии. После того, что сотворила, я не достойна ни их сожаления, ни сочувствия, ни добросердечности. Они ведь даже не в курсе, что я сделала. Ну, разве что все, кроме него… — О! А вот и Леди Азгор! Скорее, человек тут! Неожиданно раздавшийся возглас Папируса, вынудил нервно дёрнуться да оцепенеть. Не от излишней громкости голоска скелета, а из-за сразу дошедшего до меня смысла его слов. — Дитя, ты не должна была так быстро убегать, — с необъятной материнской нежностью изрекла обладательница мелодичного узнаваемого женского голоса, которая примкнула к наперебой тараторящему нечто подбадривающее обожателю кулинарии. — Я даже не успела тебя поблагодарить за то, что ты вернула нам сына. Ох… и, пожалуйста, прошу тебя, не плачь. Не знаю, что конкретно произошло, но я очень виновата перед тобой. Вероятно, мне следовало бы сопровождать тебя в этом опасном путешествии, а я… Однако я не дала ей договорить и, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, воскликнула: — Нет! — Пришедшая сюда Ториэль умолкла, наверняка сильно недоумевая. Засим я уже на порядок тише выдавила: — Нет. Ты не понимаешь, — покачала головой да наконец-то отняла руки от лица, позволяя им плетьми свеситься книзу и удариться о пол. — Вы не понимаете. Никто не понимает. — Ну, тогда, дитя, тебе попросту нужно объясн… В едином рывке с гадким хрустом в коленных суставах вскочила на ноги и, с неимоверной резкостью разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, сорвалась на истошный крик, зажмуриваясь да вновь обрывая речь антропоморфной козы: — Я. Убила. Собственную. Дочь! Окончание произнесённой с расстановкой и практически по слогам фразы ещё долго отдавалось эхом от стен коридоров королевского замка. Только оно и разбавляло воцарившееся между нами всеми гробовое затишье. Вдалеке, за спинами крайне опешивших экс-королевы да долговязого скелета — находящихся напротив меня с совершенно притихшим комиком — истуканом застыл собирающийся подойти поближе правитель Подземелья, каковой держал за лапку их с Ториэль давеча возвратившегося сына. Рядом с ними замерла и ничегошеньки не соображающая в творящемся здесь маразме да с подозрительностью щурящаяся Андайн. До сих пор дрожа каждой клеточкой организма и натужно дыша, я приподняла ладони на уровень лица, с неким безумием да ужасом взирая на них. Словно там и вправду имелась кровь погибшей дочки, являющейся для меня единственным родным человеком. Сперва будто ставший немым Папирус, в конечном счёте, сумел слегка нерешительно выдавить, отрицательно мотая черепушкой да активно махая ручищами в варежках пред собой: — Ч-что ты!.. Друг мой, пожалуйста, не говори такого. Я отлично знаю тебя. Ты же хороший человек. Ты не способна на подобное. Я уверен на сто процентов: ты просто-напросто что-то перепутала! Ты не могла… — Как ты можешь быть настолько слепо уверенным в этом? — точно бы пребывая в некоем трансе, одними устами забормотала я, неизменно рассматривая собственные кисти. — Даже я сама не знала до конца, кем являюсь на самом деле. До сегодняшнего дня. Но теперь мне всё известно. Я в действительности её убила. Не сумела уберечь своего единственного ребёнка. Я позволила ей упасть. Из-за меня она пошла на ту чёртову гору. Это всё моя вина… Я не услыхала еле различимого коллективного вздоха какого-то малопонятного облегчения от почти всех собравшихся тут монстров. — «Позволила упасть», хах? Знакомо. На некие слова, с долей озадаченности изречённые Сансом на грани слуха, я также не обратила ни малейшего внимания. Мне было явно не до того. Они не должны обращаться со мной так, как раньше. Просто потому, что с преступниками поступают одинаково. Их судят, а затем наказывают, учитывая все сотворённые ими проступки. Да, Сансу определённо есть, за что меня осуждать. Поскольку грех на моей спине просто-напросто несусветных размеров. Покуда чересчур сконфуженный Папирус мямлил что-то отдалённо смахивающее на оправдания; Ториэль в неподдельном страхе прикладывала лапы ко рту, шепча нечто невнятное; Санс — белёсые радужки кругом зрачков у которого потухли — вполне невозмутимо и в тот же час по-прежнему мрачно лыбился; Андайн сложила руки на груди, плюс иногда недоумевающе косилась на до сих пор вкрай ошеломлённого Короля… вдруг голос подал вернувший свой прежний облик и вышедший перед всеми собравшимися в этом месте монстрами Азриэль: — Но разве ты сама не говорила мне, что каждый может измениться и стать намного лучше, если хорошо попытается? — Судорожно сглотнув вязкую слюну, я автоматически сфокусировала взгляд уже не на своих приподнятых да чуток согнутых в локтях верхних конечностях, а на стоящем визави антропоморфном козлике, смотрящимся серьёзно. Не по годам серьёзно. А ещё он, по-видимому, был преисполнен непоколебимой решимостью. — Я ведь тоже сумел заглянуть в твою душу. И знаю всё о тебе, так же, как и ты обо мне. Только сейчас я по-настоящему могу понять твои чувства. — Из-за его слов у меня опять непроизвольно заслезились очи, а подбородок затрясся. — Видишь ли, каждый совершает ошибки, Лиора. И ни я, ни ты тому не исключения. Однако тогда, как я в форме бездушного цветка ненавидел и презирал буквально всех вокруг, когда я мог легко подвести тебя, ты попросту взяла и, — малыш расплылся в поистине добродушной улыбке, — поверила в меня. А вдобавок заставила всех остальных довериться такому, как я. Ты узрела во мне того, кого не мог рассмотреть даже я сам. Ты проявила ко мне доброту, когда я этого не заслуживал. Ты спасла меня. — Безотчётно содрогаясь, я обратно с плавностью опустилась на колени пред ним. — И теперь я хочу, — ребёнок внезапно подскочил ближе да крепко обвил мне шею своими крохотными, мягкими ручками, вынуждая меня слегка податься вперёд, наклониться и едва запрокинуть голову. После чего маленький принц, уткнувшись продолговатой мордашкой куда-то в мои окончательно спутавшиеся пряди волос, на грани слышимости выдохнул: — Спасти тебя. Затуманенный взор устремился в потолок. Из полуоткрытых, искривившихся губ в очередной раз вырвался сдавленный всхлип. Трясущиеся руки спустя короткий миг полнейшего оцепенения неспешно стиснули такое тёплое, хрупкое да подрагивающее детское тельце. Со всей мыслимой мощью зажмуриваясь, я осторожно упёрлась подбородком в чужое миниатюрное плечо. Предательская влага защекотала кожу щёк, с омерзительной неторопливостью ползя по ней. Челюсти сжались до предела. «Хах. Ха-хах. Я не хочу отпускать». — Поплачь. Не сдерживайся. Тебе, правда, станет легче, — вдруг практически бесшумно посоветовал мне юный принц. И, пожалуй, я не могла не последовать его совету. Неизменно со всей силой обнимая его и не чуя себя от необъятного горя, я, перестав подавлять все скопившиеся эмоции, элементарно выпуская их наружу, в абсолютном исступлении расплакалась навзрыд. Во всё горло. Аж до хрипоты. «Наконец-то». Ибо этот маленький человекоподобный козлёнок действительно понимал меня. И из-за сего было так больно, так противно на душе. Складывалось впечатление, будто бы она разорвётся на мелкие ошмётки. Он ведь ещё совсем ребёнок, а пережил столько несчастий. Он явно не заслуживает подобного. В отличие от меня. Растроганная Ториэль, также заливаясь слезами да лепеча что-то нечленораздельное, молниеносно сгребла нас двоих в свои материнские объятия. Следом за ней и весьма тронутый, как и сердобольная антропоморфная козочка, Папирус немедля присоединился к нашей ревущей куче мале, тоже завывая белухой да приговаривая, дескать, он вовсе не плачет, а ему, мол, попросту слёзы в орбиты попали. Посему чуть погодя я начала тихонько посмеиваться, регулярно худо-бедно стирая подушечками пальцев беспрерывно струящиеся по лицу горячие слёзы да порываясь обхватить изъявляющих острую потребность пообниматься друзей. Вскоре радостным хохотом заходились уже и все трое монстров, продолжающих беззастенчиво меня тискать. Странная приятная теплота заполнила всё в моей груди. Кажется, теперь я заново сумела почувствовать, каково это — быть воистину счастливой. По-настоящему живой… «Спасибо вам. Просто спасибо вам всем! За всё». Оставшемуся же не у дел и, вероятно, не ведающему, куда себя девать, Азгору выпадала возможность лишь неловко переминаться с ноги на ногу в сторонке и нервозно заламывать свои крупные лапищи. Андайн предпочла горделиво тряхнуть алыми локонами да, как померещилось, немного весело хмыкнуть, а далее ответить на звонок наверняка жутко волнующейся за нас Альфис, голосящей нечто невразумительное из динамика телефона Главы королевской Гвардии. Причём наперебой со знакомым чуток дребезжащим, изрядно томным голоском. Ну, а Санс… Хех, а что Санс? Он, перманентно стоя где-то с боку да смотря на наш заливающийся смехом вперемешку со слезами квартет, просто-напросто по привычке неведомым образом сомкнул глазницы и с нескрываемым облегчением выдохнул, легонько качая чуть опущенной черепушкой да ухмыляясь так широко, как, верно, никогда ранее. «Знаешь, как бы там ни было, невзирая на твою аномальность и парадоксальность, стоит признать, что из всего бесчисленного количества неограниченных возможностей ты, малая, оказалась, пожалуй, одним из самых лучших вариантов, доставшимся нам…» — Хей, бро, если продолжишь сжимать их в том же духе, то с… лёгКОСТЬЮ задушишь всех троих. — Са-а-анс, нет! — Санс, да. Хех. Хе-хе-хех.