My little dead bird.

Перед глазами мелькали вспышки. Сначала они были похожи на яркий фейерверк. Но с каждой минутой огни становились все хаотичней и тревожней. Не фейерверки, а взрывы невидимой бомбардировки. Световое шоу постепенно обрастало звуками и ощущениями. Там, в темноте, разрываемой вспышками, кто-то крепко сжимал его руку. До боли и хруста костей. Все тело охватывал жар. Дышать становилось тяжело, будто кто-то с силой давил на грудную клетку. В ушах шумели порывы ветра и какой-то металлический скрежет и удары. И через всю эту какофонию пытался пробиться еще один звук. Слабый, неуловимый. О его существовании он знал почти на подсознательном уровне. Кто-то звал его там, в темноте, скрытый вспышками и шумом. Веки поднялись с большим трудом. Красные цифры электронных часов показывали без двух минут шесть. Две минуты до главного будильника. Пятнадцать — до напоминающего. Сорок — до будильника «черт возьми, я опаздываю». Тревожное чувство все еще копошилось на задворках сознания. Сотни мыслей возились в голове, словно крохотные жучки цеплялись за мозг своими лапками. Лемм перевернулся на бок, сильнее укутываясь в одеяло. Осенний холод, проникший в квартиру через открытую форточку, подбирался все ближе, отнимая миллиграммы тепла. Сопротивляться ему было бесполезно. Лемм кое-как сел, натянув одеяло на плечи, как плащ. Деревянный пол скрипнул под босыми ступнями. Взгляд сфокусировался на одной точке. Прийти в себя после таких снов становилось все труднее. Появились они две недели назад. Тогда же парня стало мучить странное чувство, будто он должен о чем-то помнить, но никак не мог понять, о чем же именно. Он перебирал в голове мысли, расчленял сон на части, но найти ответ не мог. Он скрывался где-то за вспышками, шумом и темнотой. Скрывался в том далеком голосе из сна, который звал Лемма. Парень поднялся с постели, оставляя паутинки сна на подушке. Щелчок — лампочка на кухне зажглась, издавая противные дребезжащие звуки. Чайник на огонь. Воды ровно на одну чашку. Кофе в банке осталось на самом донышке, а сахар закончился еще три дня назад. Пока чайник закипал, Лемм зашел в ванную и умылся холодной водой. Это помогло вернуть хоть какое-то чувство реальности происходящего. В зеркале отражалось все то же лицо, но сознание словно распадалось на две части: до появления этого странного сна и после. Лемм помнил все, что было в прошлом, но это словно происходило не с ним, а с кем-то другим, кто был в этом теле. Чайник на кухне надрывался свистом. За три дня кофе без сахара прекратил казаться таким уж мерзким. Лемм включил ноутбук, чтобы посмотреть погоду. Ничего приятного она не обещала. Только бесконечные дожди и серость. Сентябрь еще не закончился, а уже так не хватало тепла. И дело не только в солнце. Вообще, по утрам Лемм старался ограждать себя от новостей. Ему и на работе было достаточно плохих событий. Но взгляд невольно зацепился за заголовок «Большая мертвая птица упала на землю». Внутри заворочалось неприятное чувство. Парень словно бы уже слышал что-то подобное. Вчера, позавчера, неделю назад. Две недели назад. Пожалуй, чувство непрекращающегося дежавю возникло вместе с тревожными снами. Лемм почти понял, что являлось пусковым механизмом, но все никак не мог уловить полностью сформулированную мысль. Она ускользала от него, оставляя только неприятный привкус растерянности. Лемм открыл ссылку, чтобы подробнее взглянуть на новость. Конечно, «мертвая птица» была просто метафорой. В сводке говорилось о разбившемся самолете. Много жертв. Не то, о чем хочется знать утром перед работой. — Мертвая птица, мертвая птица, — проворчал Лемм, закрывая ноутбук. — Почему нельзя сказать «железная»? Надо обязательно добавить драмы к и без того ужасному событию. За первой чашкой кофе пошла вторая. Взбодриться все еще было тяжело. Это была даже не физическая, а именно моральная усталость. Иногда Лемм чувствовал, что его жизнь словно обкрадывали, а иногда наоборот — будто он проживал несколько жизней одновременно. Но предаваться размышлениям на эту тему у него не было ни сил, ни времени, ни, если честно, желания. Допив остатки кофе залпом, Лемм начал собираться на работу. Полная тишина в квартире заставляла просыпаться одиночество. Оно выло, царапало когтями грудь. Иногда казалось, что парень почти слышит этот звук: скрип ногтей по школьной доске, трение кусков пенопласта друг о друга. От этого сводило зубы и хотелось закрыть уши руками. Но это было бесполезно: вокруг стояла абсолютная тишина. И Лемм не мог вспомнить, всегда ли он так ненавидел одиночество, или это появилось тоже вместе со снами. Добираться до места работы приходилось долго, с двумя пересадками на метро. Лемм ехал, закрыв глаза. В наушниках играла клавишная музыка, создавая вокруг вакуум спокойствия. Выйдя на нужной станции, парень поспешил на улицу. Случайные прикосновения вызывали отвращение. Перед самым зданием Лемм остановился и, как мантру, повторил, что его работа важна и приносит пользу людям. И только потом перешагнул порог больницы. В голове Лемма, как факты, хранились воспоминания, что он с самого детства хотел быть врачом, но из-за болеющей матери финансово не потянул такое образование, поэтому принял временную меру и стал медбратом. И тем же мертвым фактом лежала любовь к своей работе. Но чувствовать ее он уже не мог. — Такое ощущение, что с каждый днем ты становишься все угрюмей, — заметил Стив, молодой врач, столкнувшись с Леммом в раздевалке. Слишком жизнерадостный, с вечной улыбкой и бесконечным потоком энергии. Его хотелось ударить. — Никогда раньше не замечал тебя таким молчаливым и печальным, — продолжал рассуждать Стив, невзирая на холодное молчание собеседника. — Слышал, кстати, про мертвую птицу? — Что? — отвлекся Лемм, наконец направив внимание на болтливого доктора. Внутри снова шевельнулось чувство дежавю. — Ну, упавший самолет. Во всех новостях. Миссис Полсон места себе не находит. Там должна была быть ее дочка. Ужасная трагедия. — Ужасная, — эхом откликнулся Лемм. — Почему мертвая птица? — А кто их, журналистов этих, поймет, — пожал плечами Стив. — Ладно, пойду я. Мне еще обход делать, работу тебе придумывать. — Не зазнавайся. Врач весело хмыкнул и скрылся за дверью. Лемм аккуратно сложил свои вещи в шкафчик, закинул телефон в карман халата и вышел. Больные сновали по коридорам, готовясь к завтраку и утренним процедурам. На посту сидела Стефания, взрослая статная женщина с безупречным пучком каштановых волос. Но как бы она ни старалась выглядеть молодо, около корней уже начинала пробиваться седина. Она неторопясь попивала кофе, игнорируя завистливые взгляды сердечников, которым еще не скоро удастся вернуться к этому напитку. — Опаздываешь, — бросила Стефания, увидев Лемма. — Знаю. Стив заболтал. Есть уже работа? — Нет. Поэтому я просто констатировала факт твоего опоздания, а не устроила выволочку. Но ты всегда можешь помочь в процедурном кабинете. — Могу, — кивнул Лемм. — Но не хочу. Как там миссис Полсон? — Дали сердечных, укольчик успокоительного. Жить будет. Но трагедия просто ужасная. И мне очень не нравится, что наш коллектив делает это темой для бесконечного трепа. Хочется ударить этой чашкой каждого, кто начинает разговор с фразы «а ты знаешь про мертвую птицу?» — Мне не нравится название, — задумчиво проговорил парень, перебирая ручки и карандаши в специальном стаканчике. — Мертвая птица. Вызывает какие-то неприятные ощущения. — Ох, чего только не придумают, чтобы нажиться на чужом горе, — в сердцах махнула рукой Стефания, чуть не опрокинув стопку историй болезни. — Ну да не будем об этом. Мне и так уже за два часа утренней смены успело надоесть. Да и Стив вон уже идет с обхода. Явно тебе машет. — Да, его лицо так и говорит: я придумал тебе сотню увлекательных заданий типа капельниц и сопровождения бабушек на процедуры. До обеда Лемм бегал по всей больнице, занятый многочисленными поручениями. Это раздражало и утомляло первые минуты, пока не включаешься в работу. Позже уже не так заметно, что ноги гудят от усталости, а старые пациентки слишком много рассказывают о своих внуках. Ко всему прочему, это было отличной возможностью не слушать болтовню коллег о разбившемся самолете. — Кофе? — предложила Стефания, когда Лемм ввалился на пост и обессилено рухнул на кушетку. Сил хватило только кивнуть. Но женщине много слов и не нужно было. Во время тихого часа работа медперсонала сводилась к минимуму. Поэтому это было время, когда можно было отдохнуть, выпить кофе и перекусить. Но стоило Лемму хоть ненадолго отвлечься от рабочего настроя, энергия снижалась до нуля. Парень уперся затылком в стену и прикрыл глаза. Стоило так сделать, мир начинал словно уплывать, а в темноте закрытых век появлялись огоньки вспышек, еще совсем крохотные, не вызывающие беспокойства. — Мааама, моя птичка умерла! — раздался среди больничного шума крик ребенка. Лемм распахнул глаза и выглянул в коридор. У выхода из отделения стояла пациентка с мужем. А рядом хныкала их маленькая дочка. В руках она держала механическую игрушку в виде птички из какого-то мультика. Никаких мертвых птиц. Просто в детской игрушке сели батарейки. Рухнув обратно на кушетку, парень снова закрыл глаза и потер переносицу. Слишком большой шквал эмоций поднимает такое незначительное словосочетание. Простое чувство дежавю разрослось до сигнала тревоги, сирены, активизирующей все системы организма. — Это. Глупо, — сам себе сказал Лемм. — Что? — отозвалась Стефания. Парень открыл глаза и слегка растерянно на нее посмотрел. Как быстро он забыл, что на посту, кроме него, есть еще кто-то. — Да так, мысли вслух, — отмахнулся Лемм, растирая лицо ладонями, чтобы взбодриться. — Все в порядке? Последние две недели ты выглядишь каким-то потерянным. — Я и чувствую себя таким, — признался парень, принимая из рук Стефании чашку с кофе. — Потерянный и очень уставший. Еще и высыпаюсь плохо. Снятся очень странные вещи. Все окружающее будто должно происходить не со мной. — Тебе нужен отпуск, — вынесла вердикт Стефания. Лемм кивнул, но ничего не сказал. Дело было вовсе не в усталости от работы, пациентов или чего-то еще. Все силы уходили словно на саму жизнь, существование в рамках этого мира. Остаток рабочего дня тянулся, кажется, вечность. Ближе к вечеру работы у медперсонала всегда становилось меньше. Но просто сидеть на месте было непозволительно, поэтому приходилось имитировать хоть какую-то деятельность. А иногда это даже сложнее, чем выполнять четкие поручения, Когда Лемм, наконец, вышел из больницы, в лицо ударил пронизывающий осенний ветер. На коже осели капли влаги. Дождя хоть и не было, но сырость стояла ужасная. Парень поднял воротник куртки, пытаясь скрыть шею. Ноги гудели от бега между этажами. Вынужденная мера. Лифты теперь вызывали страх замкнутого пространства. Людей в метро было все так же много, как и утром. Замерзшие пальцы с трудом двигались, распутывая провода наушников. Ноздри все еще щекотал неприятный больничный запах стерильности и лекарств. Избавиться от него можно было только после душа. Музыка помогала уменьшить тревожность, но в районе солнечного сплетения все еще билось непонятное чувство, из-за которого хотелось бежать. Только бы знать направление. Может быть там найдутся ответы. Ответы на что? Вагоны пришедшего поезда уже были забиты. Люди потоками входили и выходили. Невзирая на легкое отвращение, Лемм присоединился к ним. Толпа без труда занесла его вглубь вагона. Вокруг толкались и ворчали. Всем скорее хотелось попасть домой, в свой безопасный, маленький мирок. Лемм закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на музыке и не замечать людей, прижимающих его к поручню. Одно прикосновение, одно слово, и парень был готов взорваться. Чей-то локоть в очередной раз ткнул Лемма в бок. Он открыл глаза, чтобы глянуть на неугомонного пассажира своим самым уничтожающим взглядом. Но до этого так и не дошло. Парень замер на полоборота, прислушиваясь к своим ощущениям. Тревожный звоночек превращался в оглушительный набат. Пока Лемм открывал глаза и поворачивался, его взгляд успел зацепиться за что-то важное. Образ отпечатался на сетчатке. Лемм медленно повернулся, принимая прежнюю позу. Чуть выше его головы, над окном, висела реклама. Не очень примечательная. Белый фон, бежевые буквы. Реклама нового брендового парфюма. «Взлетай, как птица», — гласил слоган. А в центре баннера находилось фото чьих-то глаз. Лемм смотрел на них, а сердцебиение стремительно учащалось. У модели на фотографии была гетерохромия: левый глаз голубой, а правый — медово-карий. И Лемму казалось, что он знает эти глаза уже несколько долгих лет.