Изменить мир

      Утро двадцатого сентября было совершенно обычным и началось, как полагается в будний день, со звонка будильника. Аля протянула руку, нажимая на кнопку сверху, и с неохотой откинула одеяло. Вставать не хотелось, тем более что она не досмотрела совершенно волшебный сон, где были и приключения, и любовь, и счастье. Словом, всё то, что наяву Але не светило. Девушка вспоминала яркие краски сна, где красивую гибкую женщину ласкали сразу двое мужчин, а та позволяла это делать. Как пронизывало тело отголоски чужого наслаждения, словно это именно она лежала сейчас на ложе, отдаваясь вечному таинству любви.       А руки привычно застилали постель, идеально выравнивая простынь, покрывало, подушку. Готовили одежду, набирали в ладони холодную воду и плескали в лицо, смывая остатки волшебства. Сжимали ручку расчёски, ложку, маленькую кофейную чашку. — Доброе утро, Алевтина. — Доброе утро, мама… — Аля кивнула, не поднимая головы: знала, мать не любит смотреть в лицо дочери. — У тебя сегодня четыре пары и занятия в библиотеке, — мать не спрашивала, точно зная расписание дочери, — я жду тебя в пять часов, пора идти за покупками. — Да, мама… — мало времени на подготовку, но больше Але не дадут. — Поела? — Да, мама, — осталось вымыть за собой посуду, подхватить рюкзачок и в дорогу: до университета, при котором числилось её училище, полчаса быстрым шагом, а на автобус Але денег не дают: считают, что прогулки полезны для здоровья.       Девушка привычно натянула капюшон на голову и замерла, услышав резкий окрик матери, приказывающий не прятать лицо. — Если судьба наградила тебя отметиной, не скрывай, тебе нечего стыдиться!       «Да уж, нечего! А сама даже не смотришь на меня…» — Аля сдёрнула капюшон, зная, что снова наденет, стоит только свернуть за угол. Девушка шла торопливо, стараясь скрыться от бдительных глаз матери поскорее, и как та не понимает, что показывать безобразное багровое пятно на лице не самая лучшая идея? Алю дразнили в детском саду, потом в школе. Она и в медицинский поступила в надежде, что сможет найти способ избавиться от безобразной метки.       Училище привычно гудело, в воздухе висели сплетни с последнего бала, шёл энергичный обмен мнениями, и Але удалось проскользнуть в класс незаметно. Её место было в самом углу, за последним столом — к ней и тут отношение было насмешливо-презрительным. — Добрый день, — преподаватель физиологии Лев Анатольевич был тайной мечтой всех студенток.       Аля не избежала участи влюбиться в красавца с бездонными синими глазами, мужественным подбородком и бархатным голосом — словом, он весь от кончиков каштановых волос, волной лежавших на красивой голове до кончиков начищенных туфель представлял собой образец идеального мужчины любой девушки от четырнадцати лет и старше. Нестройный хор голосов, в котором затерялся писк Али, ответил преподавателю, и тот, кивнув благосклонно головой, прошёл за кафедру. Медицинский колледж старинного города, иногда называвшегося Северной столицей, располагался в здании начала двадцатого века и отличался высокими потолками, гулкими коридорами и обширными аудиториями. Лаборатории же располагались в соседних, вполне современных зданиях, куда приходилось перебегать между парами. Ни зимой, ни в другое время никто из девушек не утруждал себя надеванием верхней одежды, а потому жители близлежащих домов регулярно наблюдали, как стайки девчонок несутся по дорожкам между корпусами. Сегодня все лекции у них проходили в главном корпусе, и Аля уже предвкушала, что после последней пары, она, никуда не торопясь, пройдёт в библиотеку при колледже, купив по пути пару пирожков. Ей нравилось учиться, а мысль о том, что вскоре придётся уходить из привычного окружения и искать работу, наводила тоску.       Преподаватель что-то рассказывал, изредка останавливаясь и спрашивая, всё ли понятно, а Аля думала, что если бы не безобразное родимое пятно, закрывавшее уродливой кляксой кусочек лба, висок и часть щеки, она имела бы крохотный шанс привлечь внимание Льва Анатольевича. И в самом деле, фигура у неё неплохая, ноги длинные, стройные, талия на месте, грудь небольшая, но вполне себе красивая. И волосы длинные и густые, рыжевато-пепельные, то есть обычно они русые, но когда на них падает солнце, вспыхивают золотыми искрами. Але это нравилось, а другие почему-то видели только изъян на лице. Верить в то, что однажды появится «принц на белом коне» или, на худой конец, пешком, девушка перестала ещё в эпоху сопливого детства. Аля слушала преподавателя, а рука вместо того, чтобы записывать за ним лекцию, бездумно чертила корявые загогулины. Резкий звонок вырвал её из меланхоличных мечтаний, и глянув на лист девушка с удивлением увидела набросок старинного замка. Особо бросался в глаза тщательно прорисованный герб над воротами — фигурный и вырезной. Откуда-то Аля знала, что эта форма щита называется «растянутая шкура» или «картуш», немецкий вариант, распространённый в шестнадцатом-семнадцатом веках. Она с интересом рассматривала центральную фигуру овальной формы, так называемое сердце, цветовую гамму основного поля — серебро на чёрном, стилизованную корону, увенчавшую щит. — Забавно как! — прошептала Аля. — Как будто настоящий. Только немного мрачный, будто звёздное небо где-нибудь в горах.       И ей казалось, что это действительно настоящий герб то ли государства… Нет, скорее какого-то рода или семьи. Или клана. Девушка представила себе нарядных людей, одетых в родовые цвета, и флаг, развевающийся на башне строгого замка. Она закрыла глаза, наслаждаясь картинкой, и охнула, когда на голову обрушился удар. — Ай!       Рядом с Алей стояла Жанна, староста группы, и с насмешкой смотрела на неё. — О ком это ты размечталась, раз не слышишь ничего? — Что тебе? — буркнула Аля, потирая затылок.       Жанна сморщилась и процедила: — Пятнадцатого у нас Осенний бал, приходи… — видимо она уже не один раз повторяла эту информацию, раз с таким раздражением говорит.       Аля покосилась на учебник — видимо им её и огрели — и отрицательно помотала головой. — Как знаешь, — в голосе старосты отчётливо слышалось облегчение, — куратору сама скажешь, что не придёшь. — Зачем? Что, кто-то заметит, что меня нет? — фыркнула Аля. — Да мне-то фиолетово, будешь ты или нет, но Лев Анатольевич велел сообщить всем, без исключения. Если ты не идёшь, сама ему и говори. — Лев Анатольевич? — растерялась Аля. — Нет, Папа Римский! — А? — Ну, ты и… — Жанна, фыркнула и вылетела из аудитории.       «Лев Анатольевич сказал, чтобы все приходили. И я тоже!» — сейчас Аля точно знала, что пойдёт на бал, чего бы ей это ни стоило.       Девушка брела по улице, не обращая внимания на начавшийся дождь, на лужи и осеннюю грязь, на пролетавшие мимо машины, на брызги из-под колёс. Ей представлялось, что умный преподаватель сможет разглядеть её внутреннюю красоту под внешним уродством. Вот он видит её среди других девушек, замечает прекрасные (а какие же ещё?) глаза, подходит, берёт за руку и говорит… — Разуй глаза, корова! Куда прёшь?       Прямо перед собой Аля увидела капот красной агрессивной машины и бугая в дутой сине-белой куртке со знакомым логотипом на левой стороне груди. Судя по надписи «ABIBAS» сшита она была где-то в подвале трудолюбивыми гастарбайтерами и куплена на барахолке. — Извините, — пролепетала Аля, отшатнувшись от бугая и обогнув его, побежала домой. И только там, снимая куртку, увидела, что та по самый воротник забрызгана грязью, а из сапожек осеннюю жижу вообще можно выливать. — Наконец-то закончилось лето, Пришла долгожданная осень! Смотри, как прекрасно все это, Когда темно уже в восемь. Серо-свинцовые тучи С каждым днем все ниже и ниже. Выйду из теплой маршрутки Прямо в холодную жижу, — актуально и идиотски-жизнерадостно донеслось с экрана телевизора. — Бррр, — пробормотала Аля и сжалась под гневным взглядом матери. — Что, снова в грязь вляпалась? Двадцать лет почти, а всё свинья свиньёй. Как с тобой в приличный магазин идти? — мать говорила негромко и от того ещё более обидно. — Вся в папашу, тот такой же свин был.       Аля всё ниже опускала голову, выслушивая справедливые упрёки матери — не замечтайся она, могла бы заметить машину. Ругалась мать привычно, как всегда подбирая особо обидные эпитеты. И упоминание давно и внезапно исчезнувшего отца было привычным, иногда Аля думала, что на его месте тоже бы уехала, куда глаза глядят. — На!       В руки девушки ткнулась её прошлогодняя куртка. Вернее было той года четыре, купила её мать на деньги, присланные двоюродной бабушкой на день рождения. Все не отдала, само собой, но тогда Але достались новые сапожки, куртка и даже джинсы, хоть мать всегда была против того, чтобы дочь носила брюки. Но на этот раз вмешалась сама двоюродная бабушка — родная-то умерла, когда Алька была совсем маленькой. Эта царственная дама с красиво уложенными седыми волосами и плавной походкой сказала тогда, что брюки, конечно, суфражисткая одежда, но в их холодном климате бывают просто необходимы. Аля тогда так удивилась, что даже забыла посмотреть в словаре забавное слово «суфражистка». Это позже она узнала, что так назывались женщины, борющиеся за свои права. Тут Аля немного не поняла, за что конкретно боролись эти дамы, но вдаваться в подробности не стала, считая, что зря они за что-то там боролись, и природа всё задумала мудро: не самочки красуются перед самцами, а наоборот, те показывают себя самыми-самыми, чтобы получить право продолжить свой род. Вон, у них под окнами, каждую весну кошачьи свадьбы играют, и всегда кошечка сидит скромно в сторонке, пока коты выясняют кто круче. Но, как бы то ни было, а джинсы Аля получила, впервые в своей жизни. И носила их до сих пор, благо фигура не слишком изменилась. Девушка до сих пор с теплотой вспоминала двоюродную бабушку, так вовремя вмешавшуюся в процесс покупок. Кстати, сама она подарила внучке ещё и старинные серебряные серьги с сапфирами, окружёнными крохотными бриллиантами, сказав, что деньги деньгами, а нужно что-то и на память. Мать с завистью посматривала на них, но снять так и не решилась, памятуя о суровом нраве тётки.       Аля положила в машинку грязную куртку — пока ходит за продуктами та постирается, и надела старую. Руки торчали из рукавов, замок был сломан, хорошо ещё что сверху и снизу на планке стояли кнопки, а на талии можно было поясом затянуть. Торговый центр, куда привела Алю мать, частенько устраивал скидки, и теперь девушка покорно толкала перед собой тележку, куда одна за другой складывались покупки по сниженным ценам. — Молоко… скидка тридцать процентов… Просрочка? — бормотала мать, прищуриваясь на дату выпуска. — Угу, уже три дня как… беру, оладий напеку. Так… а там что народ толпится? Ого! Головы сёмги всего за сорок девять рублей! Штук пять возьму, на уху. Нет, десять… девушка! Девушка! Мне пятнадцать головок положите! Аля не слушала бормотание матери, тупо рассматривая яркие этикетки чипсов и сухариков к пиву. Чья-то рука взяла пару пачек, а голос вежливо попросил пропустить к витрине. И услышав этот бархатный баритон, Аля замерла, боясь повернуться — Лев Анатольевич складывал вредные во всех отношениях чипсы в свою тележку, где уже стояла упаковка пива. — Добрый вечер, Лев Анатольевич, — прошептала Аля, сгорая от стыда: поздороваться стыдно, в таком-то виде, и не поздороваться нельзя. — О! Алевтина? Добрый вечер. Тоже пришли за покупками? — Да, с мамой… — Помогаешь, значит… — проговорил преподаватель, — молодец! — Аля! — резкий окрик матери нарушил неловкую сцену, и девушка, сбивчиво попрощавшись, покатила тележку к ней.       Она уже не видела, как к преподавателю подошёл приятель, провожавший взглядом стройную фигурку девушки. — Кто это? — Одна из моих студенток, — ответил Лев Анатольевич. — Ты чипсы ешь? Или что-нибудь другое возьмём? — Чипсы? Рехнулся, что ли, всякую гадость жрать? Пошли, лучше рыбки возьмём. А ничего у тебя студенточки… — Ты её рожу не видел. — А что с ней не так? Фигурка у неё вполне себе. — Да пятно на всё лицо, лоб, висок, щека. Смотреть противно. — Дурак ты, Лёвушка. Смотреть ему противно, разве ж это главное в девке? Главное – сиськи и всё что между ног. А на личико и тряпку накинуть можно. Или вообще мордой в подушку ткнуть. — Да зачем мне? — Может, и незачем, — согласился приятель, выбирая рыбу, — а может, и пригодится. Она же точно не целованная… — Думаешь? — вяло усомнился Лев Анатольевич. — А что тут думать? Сам говоришь, что уродка, кому она такая нужна? А ты если её приголубишь, получишь всё, что хочешь и даже сверху. Она тебе по гроб жизни благодарна будет. — Хм… — Угу, ноги мыть и воду пить, как говорила моя бабка. Всё взяли? Или ещё пивка упаковку? — Да хватит, завтра же не суббота, куда я с выхлопом на работу? — Семечками зажуёшь, — заржал мужчина.       Лев Анатольевич ничего не сказал, обдумывая слова приятеля. Выходец из очень неблагополучной семьи, он зубами выгрыз себе место под солнцем, но вот собственной квартиры ему в ближайшее время не видать. Подумать, что ли, о женитьбе? Но Алин недостаток пока перевешивал призрачные достоинства. Тут следовало несколько раз всё взвесить — соблазнить глупышку недолго, был бы от этого толк. ***       Величественный зал медленно заполнялся народом, что не мешало рассматривать его красоту и убранство. Стены, облицованные понизу холодным белым мрамором с серыми и розовыми прожилками, сверху были покрыты лепниной, выполненной в виде овальных медальонов. Часть завитков располагалась прямо на зеркалах, создавая впечатления легкости, изящества и бесконечности. Тысячи огней дробились в них, распуская весёлых солнечных зайчиков, оживлявших торжественную мрачность гостей. Тёмно-зелёные портьеры окаймляли высокие окна изящной рамкой, подчёркивая красоту колонн между ними. Потолок был покрыт бело-золотыми узорами и украшен росписью в плафонах: пасторальные сцены перемежались с изображениями гуляющих дам и кавалеров в диковинных нарядах. Вдоль стен стояли скамьи на гнутых ножках, обитые бархатом в тон портьерам. На балконе видно было музыкантов, но саму мелодию не было слышно. Вообще никаких звуков не было: беззвучно шевелились ткани, ходили и танцевали гости, губы произносили неслышные слова.       В зал медленно ступила молодая женщина, наивное выражение на красивом кукольном личике не вязалось с ледяным взглядом. Роскошное пышное платье — такое, как любят рисовать маленькие девочки у принцесс — было украшено рюшами, цветами и вышивкой. На голове красовался венец из цветов, каждый лепесток был выполнен из драгоценного камня, и бриллиантовые капельки-росинки покачивались и сверкали при каждом шаге. Позади женщины шли двое мужчин, одетых нарядно и строго, в чёрное с серебром. У правого на голове был гладкий золотой обруч, у левого — серебряный.       Музыка, похоже, смолкла, и гости, выстроившись по обе стороны зала, склонились в поклоне. Торжественный приём по случаю праздника начался.