«- Мне говорили, что умение прощать — драгоценность дороже алмазов».
(Г.Р. Эванс. Странник. Чернильное облако)
Детская комната была готова почти наполовину. В запасе у Моргана было еще около пяти месяцев, но он не хотел затягивать с обустройством. Обои на семейном собрании было решено оставить прежними и не превращать дом совсем уж в ясли, как выразился Руди. Морган попричитал какое-то время, но после вспомнил, как оклеивал комнату на пару с Гаем, и решил глобально ничего не менять — новшеств и так хватало: от забитого памперсами шкафа до закупленных Морганом, как на случай осады, смесей. Попутно Морган читал книги, ужасаясь количеству написанного материала. Беременность, подготовка к родам, роды, воспитание ребенка... Книг было столько, что можно было от скуки выставлять их по цветовой гамме, звучности фамилии автора или еще какому-то столько же незначительному критерию. Полистав литературы, Морган стал с легким опасением поглядывать на растущий живот, где, судя по статьям, жил демон, готовый отправить к невропатологу любого, кто отступит от инструкции по воспитанию хоть на шаг. Сперва испугавшись, а после задумавшись, Морган отложил учебные материалы в сторону. Он сомневался, что Гай растил его по книгам. - Ничего, если я выращу тебя по собственному усмотрению, ребенок? - спросил он у живота. Живот заурчал в ответ. Морган подскочил на кровати, где сидел, поджав ноги, и засмеялся над собой, вспомнив, что это просто голод давал о себе знать, а вовсе не его будущее потомство. Руди дома не было — уехал в гости, — а потому Усача мог покормить только Морган, забывший как о своем обеде, так и об обеде кота, ждущего хозяина у своей миски. Моргану почудилось, что Усач выглядел сердитым. А может, не почудилось, потому что мяукнул Усач громко и грозно. - Мне жаль, - извинился Морган и полез в холодильник за кормом, который Усач жрал с таким наслаждением, что Морган боялся, как бы тот в пылу страсти не слопал миску. - Этого больше не повторится, не надо так смотреть на меня, серьезно. Усач ему не поверил. Морган не осуждал кота: он и сам себе не верил. Когда в дверь позвонили, Морган уплетал жареную колбаску с чаем и периодически дул на картофельные дольки, ожидая, когда они остынут и не будут жечь язык. Он с недоумением покосился на дверь, но из-за стола не встал. Во-первых, он хотел есть, а во-вторых, никого не ждал: у деда были ключи, а Рики с Дейвом совершенно точно позвонили бы, перед тем как зайти. Следовательно, рассудил Морган, незваный гость — какой-нибудь рекламный агент или того хуже — мог катиться на все четыре стороны. Морган, доедая первую колбаску, бросил взгляд на планшет с открытым текстом четвертого «Странника», который он обещал выпустить весной. Весна уже началась, а Морган едва-едва написал больше половины. В дверь снова позвонили — осторожно, словно боялись нажимать на кнопку звонка совершенно не красного цвета. Морган закатил глаза, подошел к столу и взял оттуда устрашающего вида вилку для разделки рыбы с двумя зубцами на случай, если пожаловали последователи чьей-либо веры, которым не верилось дома, в тепле и уюте, и пошел открывать. На пороге оказались вовсе не рекламные агенты и даже не пара с брошюрами и проповедью. Это был Брюс Келли в расстегнутом пальто, бледноватый, с проросшей на щеках, словно сорняк, щетиной, и — что привлекло взгляд Моргана — с Хэппи Милом в руках и с корзиной фруктов и сладостей у ног на пороге. - Привет. - Брюс облизал губы и с волнением в глазах уставился на Моргана. Морган открыл рот, но забыл, как надо было здороваться. Брюса в дверях своего дома он ожидал увидеть с такой же вероятностью, как Санту в оленьей упряжке, паркующимся у его окон. Хотя Санту все же с большей вероятностью. - Что... Ты зачем здесь? - обрел, наконец, дар речи Морган. Брюс кивнул на вилку, которую держал Морган. - Ты ждешь гостей? - Это для незваных, - отрезал Морган. Он хотел бы не видеть Брюса еще какое-то время, чтобы то окончательно излечило его. Он едва-едва выбрался из удушающих лап депрессии, и сделал это не затем, чтобы его миролюбивый настрой сбивали внезапными встречами, о которых он не просил. - Это... Это тебе... Все... - Брюс пододвинул ближе корзину и протянул Моргану Хэппи Мил, теплый и ароматно пахнущий. Морган бездумно и автоматически забрал коробку и проследил, как Брюс ставил корзину слева от него, чтобы не мешать двери. - Мы могли бы поговорить? Последнее слово послужило отличным толчком к пробуждению мыслительной активности. Голова Моргана заработала в обычном режиме, а в груди заклокотала спущенная с поводка ярость. - Поговорить? - Морган фыркнул от смеха и заулыбался. - Два с лишним месяца, Брюс. Ты что, заблудился? - Да, я... - Брюс опустил глаза. - Но это даже не самое смешное. Хотя и два месяца — уже анекдот. - Морган, послушай, пожа... - Да? А ты меня слушал? Ты дал мне шанс на «поговорить», о котором просишь? Ты дал мне попробовать объясниться? Нет, твоя истерика и твои чувства значили больше, чем какой-то никчемный я, с которым ты познакомился, чтобы развлечься в постели. Какой-то я не заслужил ни секунды твоего драгоценного времени. - Морган сжал вилку в руке и указал ей на Брюса, веля сделать шаг назад. В глазах щипало от обиды, которая наполнила их от века до века. - Я понимал, что ты в шоке, и готов был проглотить все оскорбления, лишь бы ты успокоился. Но ты! Меня! Выгнал! Брюс и без того был бледен, а теперь его лицо приобрело нездоровый серый оттенок. В иной раз Морган испытал бы жалость к потерянности, которой от Брюса разило отчетливо и резко, но сейчас жалость было с огнем не сыскать. Морган помнил дни, когда он бродил по дому, ища утешения, и никто с именем Брюс не приходил, чтобы избавить его плечи от кирпичной кладки на них. Шла двадцатая неделя беременности, и живот было более чем видно под футболкой. Морган снова заулыбался. - Знаешь, еще немного — и я бы уже родил. А еще немного и еще немного — и отправлял бы сына в садик. - Морган, мне так жаль! Я — законченный идиот. - Ты выгнал меня, - вздохнул Морган. - Я так виноват, Морган. - Брюс вот-вот грозился начать излучать радиоактивное отчаяние. - Прошу, давай поговорим. - Ты выгнал меня, и я ушел. Давай оставим все, как есть. Мне от тебя ничего не надо, ладно? Иди домой, найди себе честного и чистенького омежку, лиши его невинности, заделай ему ребенка. На последнее ты очень даже способен, у меня есть причины так думать. Что еще скажет Брюс, Морган ждать не стал. Он аккуратно, без вульгарных и пошлых замашек, закрыл дверь и встал позади нее с вилкой и Хэппи Милом в руках. Прошло почти десять минут, прежде чем машина Брюса завелась и увезла того со Статен-Айленда.***
Морган никому не стал говорить, что Брюс приходил с белым флагом. Из этого единичного случая сделали бы событие века и перемывали бы ему кости, собрав совет ораторов и демагогов. Брюс не относился к числу надоедливых и нервирующих ухажеров, что не понимали человеческого языка и брали напором. Он не заваливал Моргана звонками, не приходил к нему ночью пьяным, не распевал под окнами серенады фальшивым голосом. Но Морган помнил, что Брюс и бесхребетным пресмыкающимся не был, и то его «Люблю тебя» так и не забылось. После гневной моргановой отповеди прошли дни. Злость сошла на нет, а Морган стал чаще вспоминать рассветы и закаты, проведенные бок о бок с Брюсом, его магической способностью из мелочи сотворить вкуснейший ужин, играми на приставке, дружным смехом над мелодраматичным южнокорейским сериалом, спорами по поводу книг, их героев и поступков. Хорошего было куда больше, чем плохого. Им было приятно в компании друг друга с самого начала, это шли они к пониманию очевидного факта долгие месяцы. Чем больше Морган думал, тем отчетливей понимал: если Брюс одумался и признал ребенка, препятствовать их общению не было смысла. Отцом тот был бы неплохим, а, учитывая, что ребенок был для него чудом чудесным, имел все шансы стать отцом примерным. Моргана, может, второй отец знать не желал, но его сын не обязан был повторять судьбу родственников по омежьей линии. Морган не собирался бежать к Брюсу с радостной вестью наперевес, но считал, что если тот попросит, Морган ему не откажет.***
Почта Гая Руди Эванса регулярно пополнялась новыми письмами. Их было не так много, как, например, сообщений в службу поддержки или комментариев под провокационным фото, но Моргану хватало хотя бы того, что его почта редко пустовала. Могло прийти несколько писем, мог прийти целый батальон. Порой приходили иностранные письма, кропотливо переведенные кем-то через онлайн-переводчик, и больших трудов стоило понять содержание. Часто его спрашивали о следующей книге и ходе сюжета. Ни разу еще письмо не начинали с его настоящего имени. Его настоящее имя читатели просто не знали. «Морган, я пишу, чтобы попросить прощения. Я знаю, что обидел тебя, и представляю, насколько отвратительно ты чувствовал себя после всего того, что я наговорил тебе. Я помню нашу встречу в баре. Не знаю, в какой момент влюбился, может, прямо тогда. Я был таким идиотом! Хотел стать ближе и еще больше не хотел этого. Помнишь, я приготовил завтрак в наше первое утро? Как последний романтик принес его в комнату, а ты не заметил, и я решил, что, наверно, это был знак, что, может, и не нужно было сближаться. Я так злился и испытывал такое облегчение! Ты не позволял мне в тебе увязнуть, но держаться на расстоянии — приятного мало. Я не мог перестать думать о самом странном омеге в моей жизни. Ты постоянно умудрялся удивлять: делал что-то странное, говорил, улыбался чему-то своему. Из тебя фонтаном била энергия, и я заражался. Я не знал тебя, часто не понимал, но не было никаких сил прекратить наши встречи. Не знаю, чего я ждал так долго, что за мерзость пытался найти в тебе, чтобы оправдать свое бездействие. Я ничего не находил. Ты был светлым, ярким, беспечным. Прости за то, что терял время, не верил и вел себя, как болван и воплощение стереотипов об альфах-негодяях. Я так долго злился, на тебя и на себя, пытался уйти в работу. Хорошо, что мои родители умней. Они выпытали, что случилось, и я сходил на обследование, хотя был уверен, что диагноз прежний. Я правда не знаю, как еще оправдаться. Я должен был дойти до всего сам: и до обследования, и до нас с тобой. Остается надеяться, что я не дошел до точки невозврата, и ты дашь мне шанс стать отцом и искупить перед тобой вину. В одной книжке, автору которой я сейчас пишу, сказано: "Мне говорили, что умение прощать — драгоценность дороже алмазов". Брюс».