You can't pronounce my name without some selfharm.

Даже когда все порезы оказались крепко забинтованными, Келлин не выпускал Виктора из плена цепких объятий, неслышно плача и невесомо гладя его по чуть влажным от пота волосам. Мексиканец, для которого подобные «телячьи нежности» были чем-то новым, сначала воспринимал это скептически, но ком в горле разрастался всё сильнее и сильнее, пока не начал душить. Но Вик не пустил ни слезинки, в отличие от своего соседа. Только чувствовал странный щекочущий дискомфорт в груди. Они молчали. Любые слова сейчас казались кощунственными и циничными. Фуэнтес устал и после весёлого концерта, и от кровопотери, и от тишины, прерываемой беззвучными всхлипами. Глаза слипались, голова тяжелела и вот-вот могла упасть на плечо Куинн. Тот осторожно вытер слёзы со своего лица и выпустил мексиканца из рук. -С-спокойной ночи, Виктор. -Спокойной, Кел. Эм… И спасибо тебе, что… Ты понял. Тот улыбнулся дрожащими губами. Вику понадобилось совсем немного времени, чтобы крепко заснуть. Келлин потихоньку вздохнул и вышел из комнаты, ища телефон в кармане штанов. В итоге, тот оказался на полу в прихожей. Тихо выругавшись на собственную рассеянность, он поднял мобильник, зашёл в ванную, закрыл дверь и стёк на пол по гладкой стене, набирая телефон единственного их с Виктором общего знакомого. -Эм… Майк? -Да? -Это Келлин. Прости, я очень поздно звоню… — он покраснел от смущения. -Не беда. Я всё равно недавно вернулся из травмпункта: палец сломал на концерте. Что-то случилось? Ты не нашёл Вика? Куинн громко сглотнул и ненадолго запрокинул голову. -Н-нашёл. Правда… Правда… Ты никогда не замечал за ним ничего странного? -Странного? За Виком? Он сам по себе ходячая странность. — ухмыльнулся младший Фуэнтес. — Их слишком много, чтобы перечислять. -В общем… Он делает очень плохие вещи. -Например? — напряжённо спросил барабанщик. -Ты знаешь, что такое «сэлфхарм»? На том конце трубки повисло молчание. Келлин хотел было окликнуть своего собеседника, но тот отозвался раньше. -«Сэлфхарм»… З-знаю. У меня есть в школе пара знакомых, которые… Режут руки. Иногда ноги. — он глубоко вздохнул. — Ты хочешь сказать, что…? -Я застукал твоего брата, когда он завинчивал лезвие от точилки ножницами. Снова тишина. Глухой стук: Майк, кажется, негромко ударил по столу кулаком. -Как много? -Очень много. И не только руки. Он изрезал бёдра и живот почти полностью. В этот раз младший ударил себя по лбу ладонью. -Скажи… Ты точно меня не обманываешь? Тебе не захотелось вдруг побыть телефонным шутником на ночь глядя, Келлин? -Я не из таких людей, Майк. Тем более… Вик — твой брат. Я знаю, ты за него переживаешь… И я не смог бы скрыть от тебя подобного. -Л-ладно. — он судорожно вздохнул. — Спасибо, что сказал. Позаботься о нём, хорошо? -Обещаю. Майк не стал ждать утра: он знал, что Хайми и Тони не спят. Один играл в приставку, на второго в очередной раз из-за двери орала мать. Трудно описать реакцию обоих ребят, когда они узнали то, о чём узнал младший Фуэнтес. Но если Пресиадо стал серьёзным, то Тони… Тони бросил трубку, когда Майк сказал, что он не знает, что теперь делать. Перри сходил с ума, сидя на кровати и думая о том, что Вик всё это время улыбался и шутил, но внутри он страдал. У него болела голова, но не только из-за слишком мрачных мыслей, а из-за криков матери и попыток открыть дверь. Он не мог больше уйти в собственный мир глухоты и пропускать её слова мимо ушей. «Позорище», «псих», «сатанист», «зачем я тебя родила?», «ты нарыв на теле общества». Антонио резко поднялся на ноги. В глазах потемнело, но через три секунды он смог продолжить идти. Открыв комнату, мальчик остановился, скрестив руки на груди. -Тебе ещё не надоело? — спросил он у матери, едва скрывая дрожь в голосе. — Тебе не надоело это мне говорить? Что тебе не нравится, мам? То, что я не пай-мальчик и не учусь в воскресной школе? Религия — дерьмо, мам. Никто не спасёт от смерти, понимаешь? -Антонио, ты чёртов сатанист! Как ты смеешь…?! -Закрой свой рот! — закричал он и оттолкнул женщину. — Бога нет, ты понимаешь, сектантка?! Бога нет! Поэтому я в него не верю! Если ты меня ненавидишь, потому что я так считаю, то начни ненавидеть себя за то, что ты самая отвратительная мать во всём мире! Ты будешь гореть в аду, говоря твоим языком! -Антонио! Разъярённый до слёз, он выбежал из дома, сжимая кулаки до побелевших костяшек. Подняв велосипед с газона, мальчик запрыгнул на него и понёсся в единственное место, где сейчас мог бы успокоиться. Он едва различал ночную дорогу за влажной пеленой. Несколько раз Тони едва не слетел во влажную траву или на асфальт, но, к счастью, добрался без происшествий. Зайдя в фургон, Перри хлопнул дверью, резко опустился на кровать и заплакал в голос. Его громкие всхлипы и неконтролируемые хныканья раздавались эхом. И вдруг на его плечи легли чьи-то руки. Он готов был к тому, что мать выследила его, даже хотел закричать, чтобы она катилась к чёрту, но вместо это издал жалобное стенание. -Эй, амиго… Ты плачешь? Серьёзно? Ты умеешь плакать? Хайми осторожно убрал мокрые от слёз волосы с лица Тони. Тот не мог произнести ни слова. У него разыгралась настоящая истерика. Пресиадо волновался, смотря, как его друг ревёт, как раненый зверь, угодивший в капкан. Он молча стиснул Антонио в неком подобии объятий. Перри рвано дышал, хватался за футболку Хайма, едва не задыхался. Понадобилось двадцать минут, прежде чем он начал плакать совсем тихонько, уткнувшись в плечо басиста. -Тони, что на тебя нашло? Тот отодвинулся от парня и поднял на него свои красные от слёз глаза. В полутьме Антонио казался одержимым и пугал Хайми своим видом. -Вик… Вик режется. Неужели это нормально? Это ли не повод поплакать? — озлобленно всхлипнул он. — Ему… Чёрт побери, больно! И никто не знал… Поч-чему, Хайм? Почему? -Как бы ты у него это выведал? Думаешь, Викки так сразу бы тебе это выложил, как на подносе? Он слишком гордый, чтобы просить о помощи, даже если ему совсем плохо. И… Не он один, я так понимаю. Всхлипнув и громко завыв от мигрени, да и попросту непроизвольно, Тони крепко схватил себя за голову и качнулся. -У тебя тоже проблемы? -Я… Так больше не могу, Хайм! Я не могу жить в аду! Она орала на меня весь вечер! Я никогда не слушал то, что она говорит, но сегодня… «Зачем я так обесчестилась и родила отброс, блудную скотину, нарыв на теле общества?». У Пресиадо расширились глаза, стоило ему услышать это. На секунду запас слёз истощился. Перри рвано вздохнул. -Меня никогда не любили родители. Отец — подкаблучник, мать — злоязычная сектантка. За всё время меня никогда не обнимали, не учили любви. А я… Даже не зная, что это такое… Я хотел… Хотел, чтобы однажды… Ну хоть в один день… Моя мать встретит меня не криками, вроде этого, а объятиями и вопросами о школе. Н-но… Никогда… Никогда этого не было. Я… Потерял надежду хоть на что-то, понимаешь? Я не злюсь. Это просто попытки не заплакать, как сейчас. Мне очень больно. И в прямом, и в переносном смысле. Г-голова раскалывается. Слёзы рванули с новой силой, но они стали какими-то лёгкими, просто стекали по чуть подсохшему лицу, не искажая его в спазмах. -Я просто хочу, чтобы меня любили. Вик… Вик просто… Вик просто позволяет мне это иногда почувствовать, когда мы пишем песни. Он… Лежит рядом, закрывает мне глаза и поёт, может сесть сзади и стиснуть ногами… Я счастлив в эти моменты, Хайм. Н-но… Если… Если он и вправду… В последний раз я сказал, что мне будет плохо, если с ним случится что-нибудь нехорошее. Он зло отшутился. Не знаю, действительно ли я так жалок в его глазах… Наверное, всё из-за того, что с ним происходит? Хайми незаметно кивнул. Тони почти перестал рыдать, у него до сих пор дрожали руки, а лицо было настолько вымокшим, словно он попал в ливень. -Как ты узнал… Что я буду здесь? -Майк сказал, что ты бросил трубку и что твоя мать орала, как ненормальная, на заднем плане. Я подумал, что тебе не помешала бы помощь. Вижу, я не прогадал. Тони тихо усмехнулся и поправил разметавшиеся волосы. -Знаешь… Вик просто мог нам не доверять. Ему, наверное, казалось, что мы не поймём, потому что… Вроде бы выглядим нормально, как будто дома нет никакого ада. На самом деле… Маски. Попросту маски. Для чего только? Тебя не любят, я облажался так, что у меня нервишки пошаливают, Майки строит из себя мальчика-зайчика, хотя он совсем не из того теста слеплен… И Викки, наш чудный Викки… Он просто хрупкий, едва ли не сломанный, о чём никто и не догадывался. Если бы мы не закрылись друг от друга с самого начала… Кто знает? Может, жизнь не была бы таким дерьмом? Перри устало пожал плечами и ссутулился. -Останешься со мной? Не бойся, родители не вернутся. Пресиадо недоверчиво посмотрел на своего собеседника, но потом лишь цокнул языком о нёбо и пожал плечами. -Я сплю на краю. -Сойдёт. Сладких снов, Хайм-тайм. Тони неловко приобнял парня, смущённо порозовел, быстро лёг и отвернулся к стене. Пресиадо улыбнулся, принял горизонтальное положение и потрепал ещё не спавшего мальчика по волосам. Келлин чувствовал себя опустошённо после телефонного звонка. Приняв быстрый прохладный душ и кутаясь в полотенце, он некоторое время постоял на кухне, смотря в окно, за которым медленно умирала ночь, повесил махровую ткань на спинку стула, прокрался в спальню и занял своё место рядом с мексиканцем, видевшим уже сотый сон, ставший менее тревожным, потому что ему больше не нужно было скрываться. Да, эти увечья останутся здесь навсегда, как напоминания о произошедшем дерьме, от них едва ли можно избавиться. Но рядом был человек, готовый принять его со всеми минусами, шрамами и заскоками в голове. Куинн и сам чувствовал, что слишком уж привязался к Виктору. Видимо, это был первый шаг на пути к выздоровлению: оказаться любимым тем, кто всегда придёт к тебе на выручку.