***
Моему сну не часто мешала новоприобретенная сила воздуха, но когда шум был настойчивым и постоянным, я обычно просыпался. На самом деле, я даже не успел заснуть, хотя лежал без движения в тщетных попытках уже очень долго. Не двинулся я и когда открылась входная дверь. Шаги Йенсена были сбивчивыми и неуверенными. От двери повеяло зимним холодом и алкоголем. Я не хотел привлекать внимание стража. Он должен был пройти мимо, завалиться спать рядом с Кетернией, но я всем нутром чувствовал, что Йенсен слишком долго копошился на пороге гостиной. — Чего ты молчишь? — его голос определенно нес отпечаток былой злости. Я уже было хотел ответить, что не знал, что сказать столь очаровательному молодому человеку, но не успел: Йенсен навис надо мной. — Кетерния! — он сразу понял свою ошибку. — Нет, все еще Себастьян, но для тебя я могу быть кем угодно, — я с большим трудом сдержал смешок. — Drittsekk (мудак), — отчеканил Йенсен, обходя диван и бесцеремонно приземляясь на край моего временного спального места. — Enfoiré (ублюдок), — ответил я ему в тон. После обмена любезностями мы сидели в тишине. Еще несколько часов назад я бы спихнул Йенсена к черту, но сейчас в темноте, когда ко мне все равно не шел сон, я любезно и бессловесно позволил ему остаться. Думаю, мы бы просидели бы так до самого утра, если бы ублюдок не заговорил: — Я бесполезен. — Не могу с этим поспорить, — с чуть меньшим градусом безразличия, чем планировал, ответил я, но он даже не заметил. — Ну ты и еблан. Я рассмеялся в голос, но вовремя вспомнил, что все остальные спят. «Скорее всего спят», — поправил я сам себя. — Так привык к русскому языку? — я потянулся к сигаретам, но Йенсен одним лишь взглядом отмел пачку к противоположной стене. — У нас в доме не курят. Я ухмыльнулся и притянул пачку назад. Коробок слабо поблескивал в приглушенном свете, пробивавшемся сквозь окна. — Думаю, у вас в доме и не пьют по-черному, — Йенсен пожал плечами, позволяя мне поступать по-своему. Иногда мне казалось, что без сигареты я смотрелся неправильно. Маленький огонек, призванный зажечь кончик сигареты, на секунду высветил лицо Йенсена, осунувшееся от усталости и, скорее всего, дешевой выпивки. Его стеклянные глаза следили за моими действиями с напускным бесстрастием. Я спустил ноги на прохладный деревянный пол и, как и Йенсен, посмотрел в запотевшее окно. — Себастьян, почему ты убил Мариссу? Мне было интересно, перестанет ли этот вопрос хотя бы когда-нибудь бить меня наотмашь? Я глубоко затянулся, стараясь скрыть, как дрожала моя рука. Все, кто задавал мне этот вопрос прежде, не были напрямую заинтересованы в ответе: Совету нужно было свершить суд, Кетернии — понять, можно ли мне хоть немного доверять, а другие — обычное любопытство. Йенсену же было необходимо знать, понять причину. Он мог не простить меня, мог вмазать мне сейчас моргенштерном, но я сомневался, что он бы поступил так. — Почему ты стер Кетернии память? — парень характерно для пьяного человека хмыкнул. — Потому что люблю ее, — все же он не стеснялся искренности своих чувств, даже после того, что было нам рассказано. — И я кого-то люблю, — Йенсен был на грани едкого комментария. — Трудно поверить, знаю, можешь не говорить. Но смерть Мариссы должна была привести к чему-то… — я замялся, — важному. — Привела? — Честно говоря, не имею ни малейшего понятия, — я затянулся и выдохнул дым через нос, продолжая говорить: — Но я бы узнал, если бы произошло что-то плохое. — Дай угадаю, больше ты мне ничего не скажешь, — Йенсен запустил руки в волосы и встряхнул головой. В полутьме я видел лишь его слабо подсвеченный силуэт. — Думаю, все скоро вскроется само по себе, — к собственному сожалению, я был в этом уверен. Я почувствовал взгляд Йенсена на себе, но не стал возвращать его. Мы снова замолчали. К собственному удивлению, я ожидал, что Александер снова взъестся на меня: ненависть к грязному убийце вспыхнет с новой силой, но ледяной страж упрямо молчал. «Лишь бы не сочувствовал мне. Это будет омерзительно», — с надеждой подумал я. Но затем я перевел взгляд на Йенсена, который просто вырубился на диване. Я тяжело вздохнул, докурив сигарету одной глубокой затяжкой. Окурок я выбросил в форточку, а после вернулся к дивану и толкнул парня по плечу, надеясь, что он проснется, однако тот лишь вяло запротестовал сквозь хмельной сон и повалился на бок. — В самом деле мудак, — недовольно прошептал я, осознав, что спать мне теперь было негде. Долю секунды я сопротивлялся порыву доброты, но в итоге обхватил Йенсена под руками и подвинул его голову к подушке, не забыв оставить его лежать на боку, чтобы он не подавился собственной блевотиной, если она собиралась навестить его среди ночи. Вообще, было интересно узнать, выживем ли мы, если будем задыхаться, но если не выживем, то первого утром задушат уже меня. Удостоверившись, что Йенсен не сможет перевернуться на спину, я высвободил одеяло и накрыл пьяного стража. — Марисса… — еле слышно выдохнул тот. — Снова мимо, — с горечью на языке ответил я, накидывая снятую до этого одежду и подбирая оставшиеся в пачке сигареты. «Спать мне сегодня негде», — ситуация лишь отдаленно напоминала время, пока я скрывался от Совета, но все равно оставляла неприятное эхо в голове. Я даже подумал выйти за дверь и исчезнуть, но такой порыв было уже не оправдать тем, что меня все ненавидят или пытаются убить. К несчастью, все налаживалось. Я уже видел, как Йенсен медленно, но верно прощает меня, и мы становимся чем-то похожим на друзей, а Кетерния перестает раздражать меня и приходит ныть ко мне с какими-нибудь около бестолковыми проблемами. «А ты-то кому пойдешь ныть?» — с издевкой напомнило мое сознание, когда я ступил на лестницу, ведущую наверх. Я не был уверен, что собирался найти на втором этаже, но, увидев свет из-под двери в кабинет, направился внутрь. — Не можешь уснуть, Себастьян? — укутанная в несколько шалей Айна тяжело смотрела на меня своими полупрозрачными глазами. На секунду я подумал извиниться и все же уйти, может, поспать за кухонным столом, но что-то во взгляде умирающей стражницы говорило мне остаться. — Нет, просто ваш внук занял мой диван, — я позволил губам растянуться в самой честной улыбке из доступных мне. — Он, похоже, пьян, — женщина с усилием рассмеялась. — Прошу, садись. Я упал на кресло, не помедлив ни секунды. Мы оба не продолжали разговор, будто и не зная, что еще можно было сказать. Я же боялся сказать лишнего. — Я виновата перед тобой, Себастьян… — Вы виноваты перед ней и моим отцом. Ему не пошла на пользу мысль, что его жена изменила ему, да еще и убила кого-то из стражей, — отрезал я, прерывая бессмысленные слова пожилой женщины, которой я не мог позволить так легко отпустить ложь. «Вы разрушили нашу семью», — практически сказал я, но остановился: как бы зол я ни был, говорить такое был не вправе. Женщина, будто прочитав мои мысли, словно стала еще меньше и старше. Я видел отпечаток болезни на ее лице. Я заметил смерть, стоявшую за ее плечом, и поднял взгляд выше, боясь разглядеть худощавую фигуру Хайда, но там никого не было. После протяжной тишины и отступившего гнева я все же решил задать свой вопрос: — Почему вы не злитесь на меня за убийство Мариссы? Айна ненадолго задумалась, будто подбирая слова, которые бы устроили нас обоих. — Несмотря на то, что я знаю Стефана и твою мать, — мне показалось, что женщина отказалась произносить ее имя, чтобы не злить меня, — я предполагаю, что ты не убил Мариссу из какой-то извращенной прихоти. — Тогда вы, наверное, считаете, что я убил ее случайно, — холодно ответил я, заметив, как похоже на отцовский прозвучал мой голос. — Нет, я так не считаю, — бывшая стражница положила свою сухопарую руку на стол, будто желая прикоснуться ко мне, но я намеренно проигнорировал ее жест. — Просто я знаю, почему ты это сделал. Я осуждаю тебя с любой точки зрения: лидера стражей, матери, бабушки, женщины — но твоя мотивация все же делает тебя человеком в моих глазах. Я покачал головой, спрятав глаза за челкой. Сомневаюсь, что кто-то еще смог бы сказать мне, что видел во мне человека, а не убийцу. — Знаешь, я могу узнать, как она себя чувствует, если ты хочешь, конечно, — Айна не назвала ее имени, потому что мне не нужно было уточнений. Я покачал головой, не желая утруждать женщину, которая пыталась искупить свою вину всеми силами. — Будь она мертва, я бы узнал, а это значит, что она жива. Этого знания мне будет достаточно, — ответил я с благодарностью. Бывшая ледяная стражница с сожалением посмотрела на меня. — Достаточно, чтобы избегать возвращения домой или чтобы попытаться умереть? — подозрительная меткость вопроса обескуражила меня. — Вы же видели, что нас не убить, — мой ответ прозвучал жалко. Женщина ничего не сказала, лишь устало покачала головой, поплотнее запахивая шаль. Ее руки била легкая дрожь. — Можно попросить тебя поделиться со мной небольшой частью своей истории? Я не был уверен, что именно хотела знать моя собеседница, но махнул рукой, откидываясь в кресле. — Александер и Кетерния побывали в темном и ужасающем месте в ночь, когда ты убил Мариссу, но я никогда не слышала ничего о подобной магии. Как ты сделал это? На секунду я думал соврать, чтобы… «Чтобы что? Убедить пожилую и щуплую женщину в собственной силе?» — Я ничего не создавал. Мы с Мариссой танцевали прощальным вечером, и я планировал убить ее во время танца, но… — Я тяжело сглотнул комок, подступивший к горлу: говорить правду было сложнее, чем я думал. — Но я не решился. Мы уснули и оказались в здании, из окон которого был виден весь Париж, и я понял, что из-за моей слабости, моего малодушия, умрет кто-то другой с окнами с видом на Париж. И я убил. Последнее, что я видел в том сне, — Кетернию. «Испуганную Кетернию, смотревшую на меня с животным ужасом», — подсказал мне разум. — В тот же момент я покинул сон и очнулся в нашей квартире в Лондоне, покрытый кровью Мариссы, лежащей рядом. Я сбежал, но услышал от падальщиц в обмен на подтверждение убийства Мариссы, что Александер и Кетерния были чуть не убиты в каком-то сне. Тогда-то я решил подыграть, надеясь, что умру в процессе и не стану позором для нее. Как видите, не вышло, — я беспомощно развел руки в стороны, стараясь успокоить бешено колотившееся сердце; с него будто рухнула тяжелая каменная глыба. — Ты любил Мариссу? — хоть и казалось, что Айна видела хуже, чем прежде, но ее мутные глаза цепко вцепились в меня. Вопрос повис в воздухе, давя на меня. Я мог вернуться к вранью, а мог сказать правду. Наверное, это был мой шанс перестать быть просто убийцей. «И стать заложником обстоятельств», — с угрюмой усмешкой подумал я. — Я был привязан к ней, этого уж точно не отнять, — мои руки слишком сильно сжали подлокотники, обнажая всю правду. — Себастьян, — голос Айны был мягкий и спокойный, но я не решился поднять глаз, пока женщина не позвала меня вновь. — Спасибо, я ценю правду. Спустя мгновение женщина с усилием поднялась со своего кресла, слегка покачнувшись, и сделала неловкий шаг вперед, падая к земле, — я успел подхватить ее под руки и помочь встать. — Знаете, нечестно заставлять меня говорить правду, а самой скрывать такой секрет, — я укоризненно обвел бывшую стражницу взглядом. — Насколько все плохо? — Обычные врачи говорят, что картина не слишком многообещающая, — несмотря на откровенную слабость и дрожь, Айна крепко держалась за меня, делая шаг за шагом в сторону одного из книжных шкафов. — А что говорят маги или фейри? — я помог женщине достать книгу, на которую она с сохранившейся властностью смогла указать. Сухой смешок сорвался с губ Айны Йенсен. — Говорят, что все еще хуже. Я поджал губы, почувствовав себя виноватым за то, что не мог простить умирающую от старости и болезни женщину за то, в чем она хоть и была отчасти виновата, но имела смелость и решительность раскаиваться. Слова сожаления чуть было не были произнесены мной. — Не смей жалеть меня, Себастьян, я еще не умерла, — сталь сквозила в ее голосе. — Очень надеюсь, что не умрете здесь со мной, — пожал плечами я, скрывая желание все же высказать свои соболезнования. Норвежка подняла лицо ко мне. — А то у меня сложится репутация, которую нужно будет поддерживать, а в наши времена это становится все сложнее и сложнее. В этот раз смешок у бывшей стражницы получился живее. Я усадил ее на стул, пока она искала что-то в книге, время от времени возвращаясь к оглавлению. Том подписан не был, да он и не выглядел как что-то, связанное со стражами, Советом или нечистью. — Почему вы не скажете Александеру? — все же спросил я, хотя уже несколько минут сопротивлялся этому вопросу. — Он слишком многое пережил, я не хочу, чтобы он волновался обо мне, когда в его жизни сейчас так много более важных вещей. — Если смерть Мариссы задела его так сильно, что он уже топит себя в бутылке и злится из-за каждого пустяка, то что же сделает с ним ваша кончина? Тем более, поверьте мне, важнее семьи нет ничего, а это вам говорю я, у кого отец не слишком добросердечен, а мать совершила самоубийство. На этот раз Айна поджала губы и подняла глаза на меня, сжав книгу дрожащими руками. — Он сможет это пережить. Я тренировала его, чтобы он смог такое пережить, — женщина несколько раз моргнула, будто прогоняя слезы. — Он не останется один: у него есть Кетерния, и, я надеюсь, ты все же сможешь завоевать хотя бы частичку его доверия. «Для этого он должен узнать о моей причине убийства Мариссы», — с толикой раздражения подумал я, понимая, что не мог просто войти и выложить им все, как есть. — На вашем месте я бы сказал ему. Бывшая ледяная стражница не ответила мне ничего: возможно, она рассматривала мои слова или отбросила их прочь, потому что давно все решила. Я стоял над ней так долго, что в какой-то момент решил все же уйти спать на кухню, но Айна остановила меня. — В том сне, который ты не застал, Александер и Кетерния слышали это стихотворение, — Айна протянула мне небольшой квадратик кальки, который она так долго искала до этого. Я осторожно взял листок, чтобы не порвать его, и прочитал написанное, стараясь не останавливаться на каждой строчке, метко указывавшей на правду: — У каждого стража есть свой секрет, Упрятанный в сердце скелет. Один скрывает в себе убийцу, Боясь огорчить свою сестрицу; Другой может остаться один, Когда проиграет Совету старшин. Иная страшится забвенья семьи И ляжет за память о ней костьми; Последняя прячет в себе ураган, В ее имени спрятан проклятый клан. Одну строчку этого стихотворения я уже слышал прежде от Кетернии, когда мы были в Совете, и Йенсен начал стелиться под главу Совета и остальных его членов, но остальное видел впервые. — И что вы предлагаете мне делать с этим знанием? — спросил я, держа листок чуть дальше от себя, чем казалось нормальным: сквозившая в строках истина заставила мурашки ползти по спине. — Ты был единственным, кто не слышал его раньше, поэтому у тебя не было шанса предотвратить исполнение всего написанного. Я еще раз взглянул на кальку, тяжело сглатывая: строчки про меня и Мариссу уже исполнились. — Отрывки про Кетернию и Александера… — я нахмурился, не желая расстраивать женщину еще больше. — Уже исполняются, — подтвердила она. — Однако я считаю, что все это можно предотвратить. Я снова обвел глазами впитанные в бумагу чернила. «Возможно, если мы не бросим Йенсена одного, он никогда не станет подстилкой Совета, — думал я, водя большим пальцем по костяшкам кулака. — Но с Кетернией все зависит не от нас: никто не сможет отнять тот факт, что она из проклятого клана». — Что делают они, чтобы избежать исполнения предсказанного? Айна пожала плечами. Она вообще сомневалась, что они предпринимали хоть что-то. — Вы думаете, что это задание для меня? Вы выбрали не того. «Стоило сказать Кетернии про Йенсена, как она точно бы не оставила его в одиночестве ни на секунду, хотя как она вообще могла бы бросить его?» — Ты убил Мариссу, убил моего внука и, думается, убил этим и Кетернию — тебе нужно искупить это все, — передо мной на секунду восстала сильная и непреклонная ледяная стражница, которую в лучших годах мы не застали, но видели на фотографии. «На фотографии того, в чьей смерти я мог быть отчасти виноват», — с тяжелым вздохом отметил я. — Все равно идея омерзительная, — повторил я, аккуратно сложил стихотворение и убрал его в карман. — Если я пообещаю исполнить вашу просьбу, вы должны будете сказать Йенсену о своей болезни. Айна улыбнулась тому, как я, забывшись, назвал ее внука по фамилии, и протянула мне руку для рукопожатия. — Договорились. Для той, кто умирал, хватка у бывшей ледяной стражницы была крепкая.***
Айна любезно позволила мне спать в кресле остаток ночи, когда ушла к себе, но сон ко мне долго не шел, пока я резко не провалился в выжигающую глаза тьму. Наверное, это была первая ночь, когда я не видел кошмаров. Несмотря на усталость, тянувшую все тело к земле, я проснулся с рассветом и вылез из кресла, после чего сделал пару упражнений, чтобы размять затекшие конечности. Я осторожно спустился вниз по скрипучей лестнице и заглянул в гостиную, где на диване продолжал спать Йенсен. Во сне он выглядел несчастным. Таких часто называли «золотыми мальчиками». Слишком идеальными и добрыми. Таких не оставляли в одиночестве. «И теперь мне предстоит постараться, чтобы тебя точно не оставили», — я потер переносицу, прогоняя остатки сна. — Влюбился что ли? — Кетерния произнесла это на выдохе, чтобы не разбудить спящего Йенсена, кроме того, это было отличным шансом проверить, что я в самом деле управлял воздухом. Я поднялся с корточек и встретился взглядом со стражницей, стоящей на кухне со стаканом воды в руках. Она была всклокоченной и измотанной, но ее глаза не были заспанными, как у меня. — Раз мы выяснили, что мы не родня, думаю устроить тройничок, — прошептал я в ответ, снимая выданную мне на ночь футболку Йенсена. Я догадывался, что Кетерния не отвела взгляд и продолжила прожигать мою спину своими глазами. Я знал, что она увидела на ней, но, предвосхищая вопрос, ответил на него заранее: — Я всегда был любителем жестких тренировок. — Я вроде ничего и не спрашивала, — прокомментировала она, отпивая воду. Почувствовав себя в своей одежде чуть уютнее, я присоединился к стражнице на кухне и поставил чайник на плиту, и облокотился на столешницу, сохраняя тишину. Мы вместе смотрели в окно, через которое на Йенсена медленно начинал падать солнечный свет. Лучи облизывали каждую безделушку в комнате, пока наконец не достигли лица ледяного стража, нечленораздельно проворчавшего что-то во сне. — Он всегда такой по утрам? — прошептал я, заваривая чай. — Саша никогда не пил, — заметив мой сомневающийся взгляд, Кетерния исправилась. — Никогда не пил при мне. — Когда он вернулся домой, то сперва принял меня за тебя. В этот раз Кетерния усомнилась в моих словах. — Конечно, мы ведь та-ак похожи, — протянула она, рассмеявшись с придыханием. — Ты тоже оскорбляешь его, пока он пытается подлезть к тебе? — стражница толкнула меня в плечо, не скрывая улыбки. — А ты проснулся в хорошем настроении. — Оно у меня всегда идеальное, — я поднял кружку в импровизированном тосте. Люсент закатила глаза. — Почему встали так рано? — пробурчал Йенсен, даже не поднявшись с постели. — Чтобы разбудить тебя, солнышко! Для того, кто вечером перепил, у Йенсена был меткий и сильный удар подушкой: я бы даже разлил чай, если бы Кетерния не подставила ладони, останавливая воду. — Это было близко, — прокомментировал я, поставив кружку на столешницу. — Я старался, — ледяной страж выглядел омерзительно, что заставило меня натянуть обычную улыбку. — Как голова? — Завались, — отрезал он, взъерошив грязные волосы. Он неверными ногами пошел к лестнице, когда Кетерния, молчавшая до этого, подлетела к нему, желая помочь подняться наверх, но он лишь выдернул свою руку из ее хватки, даже ничего не сказав. Стоило ему скрыться на втором этаже, как Кетерния опустилась на стул и вздохнула с дрожью в голосе. Ее слабость длилась лишь секунду, после чего она смогла нацепить маску безразличия с неуверенной улыбкой. — Он растает, просто дай ему время, — слова вырвались раньше, чем я смог их остановить. — Да я знаю, но, наверное, он был прав, и я только подвергла Айну опасности, — стражница покачала головой и подошла к холодильнику, собираясь готовить завтрак. Чтобы не быть лишним, я вызвался ей помочь, хотя и не был так уж подкован в этом. Мы готовили молча, лишь иногда прося передать что-то. «Не очень-то я работаю на то, чтобы Йенсен не оставался один», — рассеянно подумал я. Спустя полчаса гнетущей тишины ледяной страж спустился к нам, и выглядел он значительно лучше, хотя синяки под глазами и легкий лихорадочный блеск в глазах все же выдавали его вчерашнюю вылазку. Он сел за стол, и Кетерния поставила перед ним тарелку с яичницей и чашку чая. — Спасибо, — с хрипотцой ответил Йенсен, а затем откашлялся и повторил слова благодарности еще раз. — А мне кто скажет спасибо? — я опустился на стул рядом с ним и сразу же начал есть. К моему удивлению, Йенсен показал мне средний палец, что заставило меня рассмеяться. — Александер Кай Бьёрн Йенсен, что ты позволяешь себе в моем доме? — я должен был признать, что Айна все еще могла перемещаться бесшумно. — Он меня спровоцировал, — по-детски ответил Йенсен, состроив гримасу будто физической боли, что снова заставило смешок сорваться с моих губ. — В мое оправдание, я имел право спровоцировать тебя, потому что ты украл мой диван. Я видел, как сильно Йенсен хотел сказать, что диван его, а не мой, но он сдержался, выдав другую реплику: — И где же ты тогда спал? — С Кетернией, — я пожал плечами, за что получил подзатыльник от стражницы и испепеляющий взгляд от Йенсена. В ту самую секунду я подумал, что никогда не вел себя так за столом: ни в поместье, даже когда отца не было дома, ни в Лондоне, где я мог быть самим собой. Везде я вел себя в соответствии с этикетом. Я не был уверен, нравилось ли мне это, но, наверное, улыбка на моем лице все же не была такой уж фальшивой. — Вы это почувствовали? — в мои мысли вторглась Кетерния, в ступоре отложившая вилку. Я с холодящим душу страхом подумал о нападении со стороны нечисти или же другого рода катаклизме, но ощутил только тупое чувство тяготения. — Нас вызывает Совет, — Йенсен слегка оживился, будто ему было спокойнее там, чем в родном доме. Несмотря на оставшееся чувства голода, мы поднялись из-за стола и быстро прибрались, чтобы не утруждать Айну, которая продолжила завтракать, поглядывая на нас со слегка заметной грустью. Спустя минут двадцать мы были готовы перемещаться в Совет, и хотя наша одежда и могла навести главу или других членов на то, что ночь мы провели вне дома, это беспокоило нас меньше всего. Однако для чуть большей конспирации мы решили переместиться прямо из дома. Пришло время объятий. Обычно у нас в семье было принято обнимать друг друга на прощание, когда мы не могли быть уверены, что сможем вернуться назад. Отец и мама всегда обнимали нас, даже будили среди ночи, если их срочно вызывал Совет, и им приходилось оставлять нас одних. К сожалению, объятие Айны сейчас показалось таким же. Я не мог быть уверен, что увижу женщину еще когда-то. Именно поэтому я обнял ее искренне, как только мог. Бывшая стражница пахла зимним лесом. — Я вас прощаю, — я выдохнул эти слова в ее шаль, не желая, чтобы другие услышали их, хотя и не стыдился их. Дальше пришла очередь Кетернии, которая отчаянно вцепилась в Айну, будто та была ее спасительным кругом. Йенсен стоял чуть дальше и не смотрел в их сторону, поэтому он не заметил, как воздух вокруг двух стражниц на секунду задрожал. По их жестам нельзя было прочитать, что прошептала ледяная стражница огненной, а когда Кетерния отстранилась и подошла к Йенсену, слегка сжав ему ладонь, на ее лице не было ни одной эмоции. Я не хотел спрашивать, что произошло. Йенсен обнял бабушку как что-то драгоценное, хотя и старался скрыть это: наверное, не хотел, чтобы я знал о его слабости. Воздушный пузырь образовался и вокруг них, но я смотрел в глаза Айны и надеялся, что она скажет своему внуку правду. Я вспомнил ярлык, который Кетерния нацепила на Йенсена — лжец. «Может, остальная семья будет честнее», — я отвел взгляд и уставился в темный угол. Спустя мгновение Йенсен встал между мной и Кетернией, все же приблизившись к стражнице. Ничего не выдавало его ошеломления или скорби. — Удачно переместиться, — Айна кивнула нам и улыбнулась ласково и мягко. В следующую секунду в доме Йенсенов раздалось три хлопка — все, что осталось после нас.***
В Совете все было по-прежнему: массивные двери в зал, длинный коридор с колоннами и две марионетки, облаченные в балахоны. Они повторили заученную фразу о том, что они призваны проводить нас в комнату Совета. Когда хитроумный замок пришел в движение, Йенсен вышел вперед, а Кетерния встала прямо за ним. Я же снова был сзади, замыкая нашу группу. Стоило дверям начать открываться, как за нами раздались шаги, заставившие Йенсена и Люсент повернуться к источнику звука. Мне не надо было оборачиваться: редко кто в Совете расхаживал с звонко гремевшей тростью, да и лицо Кетернии подтвердило мои самые страшные опасения. — Пропустите главного подозреваемого в зал Совета, стражи, — сухо сказал один из его охранников. Мы разошлись. Я прикрыл глаза и тяжело сглотнул комок, застрявший в горле. — Не смог удержать язык за зубами? — я встретился лицом к лицу с отцом, лишь на секунду удержавшим мой взгляд. — Ничтожество. Я надеялся, что двери захлопнутся, и мне не надо будет идти в Совет. «В Совет, не сдержавший свое обещание, — горечь предательства плясала на языке. — А что ты ожидал? Они воспользуются всем в свою пользу». — Себастьян, что… Кетерния не закончила свой вопрос, потому что ее прервал Йенсен, лицо которого обезобразила самая омерзительная улыбка. — Не все связано с твоим отцом, говоришь? — в тот момент я поверил, что ледяной страж легко мог остаться один. Фигуры в балахонах пригласили нас проследовать внутрь зала, который утопал в болезненно знакомой полутьме, высвечивая лишь фигуру отца в центре комнаты. Глухой звук закрытия дверей совпал с моим прерывистым сердцебиением. «Сейчас все рухнет».