***
Мы не брали много вещей, потому что не планировали задерживаться в Норвегии надолго, но все равно казалось, будто мы собрали с собой слишком тяжелый груз. «Груз возможной правды», — со страхом подумал я, проверяя, взял ли я с собой достаточно сигарет. — Вы готовы? — спросил Йенсен, выглядевший хуже, чем любая падальщица. Мы кивнули, мимолетно переглянувшись: даже я понимал, что за ледяного стража стоило волноваться. После нашего неуверенного подтверждения готовности норвежец несколько минут рассказывал про Сенью, чтобы мы могли перенестись туда без особых проблем. Он уверил нас, что место назначения назначит самостоятельно, но не знает, как все обернется. Я был уверен, что он хотел добавить что-то еще, но, взглянув на меня, вовремя остановил себя. Я же не намеревался выпытывать его тайны. — Ты знаешь, что скажешь Айне? — Кетерния взяла ледяного стража за руку, уверенно переплетая с ним пальцы. — Есть пара идей, но будем смотреть по ситуации. — Я как-то включаюсь в эти идеи? — чуть более резко, чем требовалось, спросил я. — Я же говорил тебе, что тебе стоило утонуть? Я слегка ухмыльнулся, принимая руку Кетернии и протягивая свою Йенсену. — Миллион раз, племянник. Я был практически уверен, что моя ладонь хрустнула от того, как сильно ее сжал норвежец в приступе своей родственной любви. Люсент и Йенсен выдохнули, собираясь с мыслями, пока я спокойно блуждал в своем сознании. Честно говоря, я был в ужасе: что, если падальщица говорила правду? Наверное, родство с Йенсеном пугало меня не так сильно, как гнев отца. «А знает ли он вообще?» — украдкой подумал я, почувствовав знакомую тягу: Александер назначил место. Позади нас раздался громкий хлопок и пустота.***
Ледяной холод пронзил тело, мешая дышать. Не такого приема я ожидал от своей первой вылазки из Санкт-Петербурга. Вокруг был только снег, стремившийся попасть мне в глаза и помешать увидеть округу. Я поднялся на ноги и прошелся рукой по пальто, высушивая его. Я лежал на небольшом расстоянии от дороги, стремившийся к грозно нависавшим горам. Ни Йенсена, ни Люсент видно не было. Я вышел на обочину и посмотрел на облепленный снегом знак: норвежские слова в мгновение ока сложились в знакомый французский. До поселка деревенского стража предстоял долгий путь пешком. Я выругался. Погода безжалостно била меня ветром и снегом, пока я медленно плелся в сторону гор. Попробовав закурить, чтобы уйти от своих мыслей, я только испортил сигарету. Спустя полчаса я остановился: передо мной была развилка, но никакого знака видно не было. Раздражение медленно подступало к горлу. — «Я буду сам руководить вами, чтобы никто из Совета не прознал про иностранцев», — язвительно процитировал я Йенсена, поворачиваясь спиной к развилке. Дорога скрывалась в снежной равнине. Даже мне было сложно не признать, что выглядело это все чарующе, если бы я знал, куда идти, если бы мог хотя бы закурить. В неясном порыве отчаяния я лег на землю и опустил пальцы в свежий снег, приятно холодивший кожу в первые моменты. На самом деле мне понравилось быть в абсолютном одиночестве: я мог не бояться каверзных вопросов, которые точно задаст Айна Йенсен. Я закрыл глаза, позволив снегу укрыть меня, спрятать от чужих осуждающих взглядом. Вокруг меня будто вырос наш дом. Не квартира в Петербурге, не апартаменты в Великобритании, а наше громадное поместье, прячущее в себе столько боли и тайн. Одна из наших любимых гостиных с высокими книжными шкафами и окнами под стать, пушистым ковром, креслами и диваном. В камине трещит огонь. Старших нет дома: лишь я и сестра, ищущие ответ… — Себастьян, проснись… — мне кажется, что кошмар протягивает ко мне свои бледные безжизненные окровавленные руки. Я пытаюсь отойти, но не могу пошевелиться. — Себастьян, — требовательно продолжает голос. — Леруаморо, проснись, — из легких вышибло воздух, когда Йенсен ударил меня в солнечное сплетение. Я с трудом открыл глаза, стараясь разлепить смерзшиеся ресницы, но проще всего было растопить лед. — Ты и Люсент так будишь? — проворчал я, поднимаясь на ноги. — А ты предлагаешь будить тебя поцелуем? — огрызнулся Йенсен, за что Кетерния слегка толкнула его; румянец на ее щеках горел ярким пятном на фоне белоснежной пустыни. — Ты же знаешь, что не стоит спать в сугробе? — тактично спросила стражница. Я стряхнул снег с одежды, покачав головой. — Я просто хотел дать вам немного личного пространства, пока мы не узнали, что мы тут все родня. Люсент фыркнула: — С нас станется. Йенсен стал темнее тучи и, грубовато схватив стражницу за руку, кивнул в сторону, куда нам надо было идти. Со временем вокруг нас начали появляться разношерстные дома: низкие и повыше, каменные и деревянные, на две семьи и на одну. Общей чертой у них был свет, горящий в окнах. — Сенья не меняется, — кивнула Кетерния, устроившаяся под рукой у Александера. — Она бы просто не успела измениться: прошло не так много времени, — кивнул парень, прижимая девушку чуть ближе к себе. Кетерния, заметив мой любопытный взгляд, решила пояснить мне их разговор. — Мы здесь были в Рождество, когда… — Думаю, мы все знаем когда, — отрезал Йенсен; его свободная рука сжалась в кулак. Он вправду делал усилие в доверии друг другу, как просила Кетерния. Я слегка наклонил голову, обозначив, что тоже понял, на что намекала стражница, и старался больше не обращать внимания на их разговор. Чтобы построить команду нужно было молчать о чем-то, о чем никто пока не был готов говорить или даже просто слышать. Когда дорога подошла к концу, мы увидели впереди бухту, скованную словно вечным льдом, но Йенсен завернул налево к двухэтажному дому, на заднем дворе которого росли старые и щуплые деревья. Йенсен решительно открыл калитку и пропустил нас внутрь, затем мы поднялись на крыльцо за ним и замерли, не решаясь постучать за него. — Давай, в омут с головой, — подбодрила его стражница, переплетая с ним пальцы. Йенсен выглядел больным и усталым, но после ее слов слегка ожил и резко постучал в дверь. Установилась недолгая тишина, потом внутри раздались шаги и дверь открылась, выпуская тепло дома и яркий желтый свет. Айна Йенсен стояла в проеме, с большим трудом держась на ногах, хотя Йенсен и Кетерния и не подали виду, что заметили слабость женщины, я видел ее явно. «Отец сейчас выглядит так же?» — я подавил очаг паники. Внезапно бывшая ледяная стражница сделала резкий шаг на улицу и обхватила руками Йенсена и Люсент. Я сделал полшага назад, не желая мешать воссоединению… «Семьи?» — растерянно подумал я, потому что только это слово приходило мне на ум. — Себастьян, — голос Айны звучал смято и грубо, а ее слезящиеся уже слепнущие голубые глаза зафиксировались на мне. — Иди сюда. Я не верил тому, что слышал, но стареющая стражница, не отпуская Кетернию и Александера, привлекла меня к ним, заключая в цепкие объятия. Я был уверен, что мы выглядели очень странно: я возвышался над ними и не знал, куда девать руки, Йенсен избегал прикосновений ко мне, а Кетернию смяло между нами всеми. Лишь Айна выглядела так, будто наконец-то нашла спокойствие. — Бабуль, может хватит? — пробубнил Йенсен, отстраняясь от женщины, но продолжая поддерживать ее за руку, чтобы она не потеряла равновесие. — Надеюсь, что вас сюда привело что-то важное и что вас никто не видел, если это в самом деле что-то важное, — Айна вернулась к своему строгому тону, который часто использовала вовремя испытаний или иного рода встреч с нами. — После таких объятий нас видели все, — Кетерния рассмеялась, снимая куртку и шапку. Старушка улыбнулась в ответ. — Нельзя же всегда быть строгой к вам. Я все еще стоял на морозе, боясь, что бывший лидер стражей просто так стара, что забыла о том, что я натворил. — Что ты встал там? Отморозить всех решил? — пробубнил Йенсен, втаскивая меня в дом и привычно закрывая хитроумные замки. Внутри дом полностью отвечал виду снаружи: теплый, не слишком большой и рассчитанный на то, что в нем будет жить семья. На стенках висели фотографии, на некоторых из которых был и Йенсен, беззаботно бегавший по кромке воды. Чуть дальше была висела фотография Айны и Джонатана. «Который может оказаться моим отцом», — осознал я и подошел к Йенсену, как раз когда Айна вела его с Люсент на кухню. — На пару слов, — требовательно сказал я, уводя ледяного стража в небольшую, но, тем не менее, уютную гостиную. Александер на секунду замешкался, подав Кетернии знак, что все хорошо, но сразу же последовал за мной. — Что ты хочешь? — раздраженно спросил он. — Это уничтожит твою бабушку, она и без того тает на глазах, а мы хотим свалить ей на голову такое, — я старался сдерживать жестикуляцию и скрыть свою панику. — Ты же сам хотел узнать, твой я племянник или нет, да и к тому же, с каких пор тебя заботит, разрушишь ты чью-то жизнь или нет? — вся злость ушла из голоса Йенсена, осталась лишь глухая усталость. Я вздохнул, запустив руку во все еще сырые волосы. — Я играю по правилам: желаю вам лучшего и говорю правду. — Тогда мы будем говорить правду до конца, — отрезал Йенсен, пришпиливая меня взглядом к земле. Он тяжело втянул воздух носом и будто бы стал меньше. — Спасибо за попытку, но тут замешана не только твоя гордая чистокровная задница. Я вскинул руки, сдаваясь, и без пререканий пошел на кухню, где Кетерния помогала Айне заварить на всех чай и разложить печенье. Йенсен вошел сразу за мной и ринулся помогать, но Айна оттолкнула его и приказала отнести все к ней в кабинет, а не мешаться под рукой. Лестница и коридор второго этажа были усеяны фотографиями или рамками с какими-то памятными бумажками. В одной из них были билеты до Лондона. Я присмотрелся к датам: они примерно совпадали со временем, когда прошлое поколение стражей впервые встретилось вместе. Йенсен толкнул ближайшую дверь, и мы вошли в уютный кабинет. Чайник устроился на небольшой тумбочке, Кетерния поставила печенье на табуретку, а чашки уместились на письменном столе. Айна села за стол перед нами и молча обводила нас взглядом, пока мы пили обжигающий чай: всем было неловко, но мы боялись заговорить. — Александер, — женщина обратилась к нему напрямую, — с днём рождения. Йенсен кивнул, неуверенно улыбнувшись. Казалось, что в этом поздравлении не было искренности, но во всех жестах женщины скрывалась любовь: сцепленные пальцы, которые будто так и хотели потрепать волосы Йенсена, но женщина их сдерживала, чтобы не опозорить или же оставить тёплые жесты бабушки на момент, когда Кетерния и я покинем комнату. «Или только я», — звучало чуть более правдоподобно. Спустя некоторое время тяжелой тишины Йенсен поднялся на ноги и с холодной уверенностью вынул из кармана толстовки Gelidus Corde. Кинжал вошел в деревянный косяк, где уже было видно множество зарубок, по размеру похожих на лезвие артефакта, как по маслу — комнату озарило полупрозрачным голубым светом, и я почувствовал, как возможность перенестись или сбежать растворилась. — Теперь мы можем спокойно разговаривать, — пояснил Йенсен будто мне, хотя, вероятнее, Кетернии. Айна выпрямила спину, что сделало видимым ее черты лидера, стража. У неё на руках, уже старческих, а не молодых, были видны шрамы, некоторые из которых прятались под свободными рукавами кофты. Удивительно, как ей повезло, что у неё на лице не осталось ни одного ранения. У отца под ухом был шрам, не слишком большой, но уродливый: поэтому он предпочитал носить рубашки с чуть более высоким воротником. — Итак, стражи, что привело вас сюда? — что не подводило женщину, так это ее голос. Я знал, что Кетерния с Йенсеном переглянулись: их жесты были синхронизированы и схожи, когда они были рядом, но стоило их разделить, как Йенсен становился чуть более громоздким, резким и неловким — как во время сражений, а Кетерния — мягкой, но не менее размашистой в своих жестикуляциях. Один лишь взгляд друг на друга будто бы позволял им прочитать мысли. Я же пока не включался в их клуб телепатов, что, несомненно, было ожидаемо, однако даже сейчас я понимал, что они не знают, как начать этот непростой разговор. Я смотрел в свою чашку с чаем, со дна которой поднялись две чаинки. Пытаясь вспомнить, что это означает, я не заметил, что все начали смотреть на меня, а бывшая ледяная стражница обратилась ко мне с вопросом. — Вы что-то сказали? — я поднял голову к остальным, с противным звоном опустив чашку на блюдце. — Как твоя семья? — повторила женщина, опустив руки на стол в каком-то безоружном жесте. Мне сложно было ответить на этот вопрос. — Я видел отца последний раз на моем суде, — сказал я с кривой улыбкой, которая, должно быть, выглядела жалким подобием моей обычной издевательской ухмылки. Я бы не хотел, чтобы они знали, что меня что-то волнует. Было бы лучше, если бы они думали, что дома меня никто не ждет. «Что не будет враньем», — с большей уверенностью, чем я рассчитывал, подумал я. — А твои сестры? Я рассмеялся. — Отец, наверное, выдал их всех уже замуж, чтобы никто не мешал ему сидеть в поместье в гордом одиночестве. — Но ведь он никогда не один, — заговорила Кетерния. — Рафаиль ведь тоже живет в вашем доме. — Его Стефан тоже не прочь выдать замуж, — ответила Айна, улыбнувшись мне — паутинка морщин образовалась вокруг ее когда-то пронзительно голубых глаз. К собственному удивлению, я ответил на улыбку. — Бабушка, — Йенсен наконец-то подал голос, — наш визит направлен на выяснение одной правды, которая может изменить очень многое. Мы бы очень хотели, чтобы ты ответила… Я бы очень хотел, чтобы ты ответила. Женщина наклонила голову, сцепив руки вместе. Ее лицо не выдавало никаких сомнений, пока она не вздохнула и не опустила ладони на стол. — Я догадываюсь, о чем будет этот разговор, — женщине было трудно продолжить разговор. — Он ведь про Джонатана и Вивьен? Йенсен застыл как громом пораженный, а Кетерния, видно, считала, что она не имеет права вмешиваться в этот разговор. — Да, — я откинулся на спинку кресла. — Так… Они любили друг друга? Если бы меня однажды спросили, видел ли я когда-либо улыбку с такой открытой грустью, но скрытой любовью, я бы ответил, что это был один единственный короткий миг. — Он любил ее больше жизни, — Йенсен оперся на колени и опрокинул голову вниз, а у Кетернии сбилось дыхание. Наверное, Айне было тяжело видеть, как ее внук повторяет судьбу деда. Я наклонился вперед, и встретился взглядом с женщиной, которая пережила намного больше, чем все мы вместе взятые. — Мы… — начала она, но сразу прервалась, нервно постучав пальцами по столу. — Последние поколения стражей были очень странными. До нашего в команде был мужчина, у которого была власть над водой и огнем — он был ядреной смесью, из-за чего умер молодым. Совет очень не хотел, чтобы снова вышло так, поэтому наша команда формировалась очень долго: Совет старался отрезать от магии тех, кто обретал силы и выглядел нестабильно. Заканчивались такие искусственные манипуляции чаще всего плачевно. — Что случалось с теми, кого отрезали от магии? — Кетернии всегда было интересно все. — Чаще всего они умирали, — коротко ответила Айна. — Джонатану первому удалось перебороть Совет. В десять лет он обрел силы, полностью отвечавшие его стихии и требованиям Совета. Это было в 1955 году, когда Вивьен еще даже не появилась на свет. В шестнадцать лет Джонатан оказался в пустом сне. Это не то, что случилось с тобой, Александер, — женщина посмотрела на внука, внимательно слушавшего каждое слово женщины. — В пустых снах страж не находит стражей противоположной стихии и пола не потому, что они еще не достигли возраста. Огненные стражницы были тогда, но они не могли попасть в сновидение: они застревали где-то между и, в отчаянных попытках выбраться, часто погибали. Само по себе это явление существовало и раньше, но Джонатан каждую ночь оставался один в тишине, пока не слышал душераздирающие крики, прорвавшиеся в сон. Женщина перевела дыхание, сжав руки в кулаки. — Естественно, Совет рвал на себе волосы от отчаяния. Огненные стражницы, пережившие испытания Совета, погибали одна за одной. А остальных стражей даже не появилось. Габриэлю, Королеве Благого Двора, тогдашним представителям оборотней и магов было дано задание искать стражей во всех старых родах, изживших себя генеалогических древах. А поколение стражей должно было попытаться пробудить в их детях магию. Я догадывался, к чему шел этот разговор. Конечно, в семье Леруаморо были действующие стражи. — В твоей семье, Себастьян, тогда было два сына. Твой восьмилетний отец и его старший брат — Клод. Так вышло, что старший представитель нового поколения Леруаморо был болезненным человеком, не получившим сил стража, но отчаянные времена требовали отчаянных мер. Меня нашли в небольшой норвежской деревушке под Осло. В дверь нашего дома постучала Королева Благого Двора и я, худощавая и замораживающая все вокруг, постаралась прогнать ее из нашего дома. Я знала, чем я становлюсь: моя мать была потомком стражей, поэтому, когда у меня появились силы, она учила меня их контролировать, хотя и не очень успешно. Королева Благого Двора заявила обо мне Совету. Мне было тринадцать, когда меня и Клода привели в Совет. Он был высоким, двадцатилетним, и от него не веяло никакой магией. У него была несчастная улыбка, который он пытался приободрить меня, и копна темных волос, заставлявших его выглядеть еще болезненнее. Потом… Женщина прикрыла глаза, собираясь с мыслями. — Потом он умер, — откашлявшись из-за долго молчания, ответил я. — Ему попытались дать магию, запустили вас в сон, где он и умер. Йенсен и Кетерния переводили взгляд с меня на Айну и назад. Я знал, что произошло с моим дядей, потому что это было то, чем мне угрожал отец. — Вкратце, все так и произошло, но… — Как ему дали магию? — Йенсен прервал рассказ, приподнимаясь в своем кресле. — Это не слишком приятный процесс. — Они кого-то убили? — спросила Кетерния. Айна замялась, выдавая ответ, поэтому я постарался сгладить ее замешательство. — Есть теория, что фейри, обладающие достаточной властью над стихиями, могут передать ее человеку, если тот искупается в их крови. — Они искупали Клода в крови фейри?! — Да, — я горько ухмыльнулся. — Ему это не помогло. — Маг помог зайти мне в сон, хотя ему и пришлось остаться там со мной, спустя несколько минут появился Клод. Он был весь покрыт кровью. Под ней не было видно, как бледен он был, но его глаза лихорадочно блестели. Тогда он смог сделать к нам лишь несколько шагов, а потом он рухнул замертво. Джонатан говорил, что в ночь, когда это происходило, он слышал два крика. Один — очередной погибнувшей огненной стражницы, а второй — мой. Совет провозгласил этот эксперимент неудавшимся. — Это ужасно, — прошептала Кетерния. — Это было нужно, — ответил Йенсен. — Без нового поколения стражей никто бы не смог защитить людей от нежити. Айна, неуверенно посмотрев на внука, кивнула. — Нас распустили: около Джонатана дежурила колдунья, помогавшая отгонять его кошмары, меня вернули к родителям, Стефан понял, что он либо унаследует статус стража, либо «подведет» всю семью. Мы жили с этими мыслями, но мы не подозревали, что где-то в Люксембурге в подвале одного из заброшенных домов найдут девочку, которая будет знать, как ее зовут, сколько ей лет, и что растениями можно убивать. — Не слишком похоже на мою мать, — я и сам не сразу понял, что сказал это вслух. Айна покачала головой: — Совет был жесток в своем воспитании, но он смог дать ей силу духа и любовь. С семьей она всегда была доброй и мягкой, но на поле боя она превращалась в одинокого зверя, крушившего все, что попадалось под руку, — Айна взмахнула руками, будто сдаваясь. — Вивьен была потрясающей. Сложно было устоять перед ее очарованием. — Вы были хорошими друзьями, — с некоторым сожалением сказала Кетерния. Женщина кивнула, улыбаясь. — Конечно, между нами установилось доверие, хотя я и была ее значительно старше… — Бабушка, продолжай, — Йенсен явно не хотел отвлекаться. — Дальше история идет очень просто. В 1969 году я встретилась во сне с твоим отцом, — женщина кивнула в мою сторону, — он не был таким самоуверенным и язвительным. Он сразу сказал мне, что многому научился, чтобы смерть его брата не была напрасной. Стефан стремился стать лидером стражей. Пока я не встретила Джонатана, я не думала, что будет кандидатуры лучше: харизматичный, уверенный в своих силах и умеющий разговаривать Стефан был идеальным кандидатом. Мы виделись с ним во снах около года, пока Совет не слишком охотно, но все же отправил меня в Париж. Тогда нам не дали никакой квартиры: я останавливалась в вашем поместье. Твои дедушка с бабушкой были замечательными людьми, слегка чрезмерно строгими, но верными своим идеям. Они не запрещали нам ходить в западное крыло к Рафаилю, но мы и сами не особо хотели, потому что все наши встречи с вампиром заканчивались мурашками по спине. Женщина приостановилась, прикрывая глаза. Йенсен с Кетернией замерли в ожидании. Они явно думали, что она просто вспоминает лучшие времена, но я видел боль на ее лице, в том, как сильно она сжала свои руки. Она была пожилой женщиной, которую догоняли приостановленные года. Она умирала. Я знал это выражение лица лучше всего: отпечаток смерти. Я протянул руку к чайнику и налил женщине еще чая, понимая, что никто ничего не сможет сделать — нужно быть рядом и помогать, пока это возможно. Взглянув на Александера еще раз, я не мог понять, осознавал ли он это сам или же предпочитал быть слепым к слабости бабушки. — Так мы прожили два года, пока в 1972 году Вивьен не встретилась с Джонатаном. К тому моменту мы уже начали с ним переписываться, чтобы не сойти с ума, но стоило его снам начаться, за три длинных месяца я получила лишь одно письмо. «У нас все хорошо. Мы очень заняты. Скоро встретимся». Вот как он его закончил, — женщина медленно пила чай, позволяя рассказу бесконтрольно течь. — Мы в самом деле скоро встретились. Вместе у нас было лишь три сна, которые пролетели так же быстро, как ветер пускает талый лед по рекам. Вместе мы оказались в Лондоне уже к концу 1972. Джонатан был очевидным фаворитом Совета, поэтому, когда в сражении между Стефаном и Джонатаном был спорный момент, все единогласно проголосовали за ледяного стража, имевшего за плечами колоссальный опыт, пришедший с возрастом. Тогда, я думаю, началась некоторая ненависть Стефана к Джонатану, но я все равно видела, что твой отец вышел из состязания гордо и по-взрослому. Я не постеснялась сказать ему, что он не посрамил имя своей семьи. — Вы в самом деле были друзьями, — Кетерния села по-турецки и посмотрела на Айну очень внимательно. — Да, мы и сейчас друзья, хотя во многом и не согласны друг с другом. Но до этого еще далеко. На следующий год мы сыграли свадьбу, после чего съехали из общей квартиры. Стефан остался жить с Вивьен. Нам всем, конечно, вскружило голову от любви, которая не всегда была принуждена магией. Стефан с ума сходил по Вивьен, и, только ей стукнуло восемнадцать, они сыграли пышную свадьбу в поместье Леруаморо. Мы были абсолютно счастливы, пока в 1978 году не родилась Карен. Тогда мы уже переехали в Норвегию: родители Джонатана погибли, а поместье он решил продать. Когда родилась Карен, Стефан и Вивьен, конечно, были приглашены к нам. Так вышло, что они решили переночевать. Стефан и Джонатан ушли прогуляться, потому курить в нашем доме запрещалось, а твой отец курил, не переставая. Мы с Вив остались дома. Женщина снова замолчала и, кажется, хотела сказать, что больше не может говорить, но она упрямо продолжила. Голубоватый свет от Gelidus Corde отбросил на ее лицо странные тени, когда она наклонила лицо вперед. — Вивьен рассказала мне про свою жизнь в Совете, держа на руках мою дочь. Она говорила, как сильно хочет ребенка, как это было важно Стефану, поэтому я, сглупив, наверное, напрямую спросила, отчего не заведут. Они были молоды, полны энергии, у них были деньги, а у нас с Джонатаном всего этого было мало. Тогда-то Вив и сказала, что она не может. Она боялась, что Совет что-то с ней сделал или… «Айна, я боюсь, что не хочу ребенка от Стефана, я люблю его, но не так. Все кажется ложью. Я должна сказать, не злись только на меня, я…», — слова моей матери звучали так, будто их в самом деле сказала она, сидя рядом с нами, это ощущение заставило меня вздрогнуть. — Она честно призналась, что любила Джонатана, пока не встретила Стефана. Я плохо помню, что сказала ей тогда, но я уговорила ее следовать долгу. Мне было страшно. Айна развела руками, поднимая лицо к нам. — Я была в ужасе. Я начала следить за мужем, ища в нем признаки любви к другой, и каждый раз, заметив хоть малейший теплый жест в сторону Вивьен, внутри меня все сжималось, крошилось и принуждало отвернуться. Я перестал слушать, вспоминая Мариссу, имя которой почему-то именно в этот момент перестал бояться называть смело. Видела ли она, что Йенсен не был абсолютно предан ей, как это видел я? Кто сейчас чувствовал большую вину? Йенсен или Кетерния? В этой комнате столкнулись прошлое и настоящее, доказывающее, что история в самом деле идет по спирали. «Будь мы сейчас в той же точке, Марисса была бы жива», — напомнил я себе, сцепляя руки в замок и резко жмурясь. — В 1989 родилась Зое, и я успокоилась. Когда мы приехали в Париж, Вивьен вся сияла, держа на руках свою дочь, а Стефан, шуточно ворчащий, что хотел сына, носился вокруг жены и ребенка, исполняя любую прихоть. К тому моменту мы с Джонатаном уже знали, что Карен не станет стражем: ей было одиннадцать, и у нее не было ни капли магии. Ей не нравился мир стражей. Особенно он не нравился ей, когда мы исчезали посреди ночи, а возвращались все измазанные кровью. Джонатан принуждал ее путешествовать с нами. Он пытался объяснить ей, что в нашем мире она может стать не только стражем, но она его не слушала. В восемнадцать она пришла к нам и сказала, что собирается выйти замуж за местного рыбака, который был обычным человеком. Я помню, как она подчеркнула слово обычный, будто мы с Джонатаном были какими-то уродами. Вскоре по нашему благословению они сыграли свадьбу и уехали с Сеньи. Это случилось в 1996 году. Спустя неделю ко мне пришел Джонатан и прямо сказал, что не может больше лгать мне. Он даже еще не успел произнести заветные слова, как я сказала их за него. Женщина тяжело вздохнула. — Александер, я не ненавидела его — я понимала его и любила, поэтому готова была отпустить к Вивьен. К тому моменту все стражи знали об их чувствах, но Стефан не был готов отпустить Вив: он говорил, что ждал от нее наследника, что он снова проиграл Джонатану только потому, что он встретился с огненной стражницей раньше. Мы были заперты в этих тисках. Стефан начал пить, уходить из дома и ближе общаться с Габриэлем, его видели во всех злачных местах. Он даже организовал слежку за Вивьен, но одно я знаю точно — он никогда бы не убил Джонатана. Как бы сильно Стефан не ненавидел моего мужа, он уважал его и подчинялся его приказам, потому что знал, что они были верными и справедливыми. — Вы говорите, что он ничего бы не сделал, — я замялся на этих словах. — Тогда это значит, что они все же были вместе, отец видел их вдвоем? Айна Йенсен замялась, медленно осматривая нас. — Бабушка, это так? Женщина поднялась на ноги и прошлась по комнате, собираясь с мыслями. — Один единственный раз. В день, когда сгорел наш дом. Она была здесь. Я была у Карен, пока она еще общалась с нами, — Айна резко повернулась к нам лицом. — Вивьен говорила, что она была виновата в этом, но клялась, стоя на коленях передо мной, что не убивала его, не поджигала нашего дома, не спала с ним. — Вы ей верите? — я не мог представить свою мать ползающий на коленях, умоляющей, любящей кого-то другого; она всегда говорила мне, что любила отца. — Да. В комнате повисла тишина, прерываемая лишь нашими дыханиями. Я не мог пошевелится, отпуская мысль, что Джонатан мог быть моим отцом. — Почему ты так уверена? — Я просто знаю, Александер. — С чего бы? Она и дедушка так любили друг друга, неужели они не могли обмануть всех, скрыть все и… — Йенсен подскочил на ноги, но не смог продолжить свои претензии: Айна пришпилила его взглядом к земле. Сперва нельзя было понять, просто ли ее глаза блестели так ярко, или же это были горькие слезы предательства и долгой боли. — Потому что виноватая не стала бы разговаривать с Карен, умоляя ее позволить мне увидеть тебя; потому что она не стала бы продолжать общение со мной; потому что… Йенсен вздрогнул в немой злости, его кулаки бесконтрольно сжались, заставляя кожу на костяшках болезненно побелеть. — Она заглаживала вину, она делала это специально, чтобы ты поверила в ее ложь! — он сорвался на крик. — Саша, перестань! — Ты рассказала такую историю, чтобы просто привести нас к ответу, что никто не был виноват, что все было нормально? Зачем? Ты могла просто ответить! Кетерния схватила Йенсена за руку, но тот резко выдернул ее, даже не взглянув на девушку. Я видел, что она отошла в сторону, но лишь краем глаза. Мне было важно понять, почему Айна не ответила сразу, что ее глодало все эти годы. Несмотря ни на что, она не могла ненавидеть мою маму, она любила Джонатана и была хорошей подругой отцу. Я вспоминал фотографию из «Царства мертвых», когда они были счастливы. — Мама оставила вам записку, не так ли? — я встрял в середину непрекращающейся ругани Йенсена, который будто жалел, что я не оказался его дядей. — Как ты?.. — спросила Кетерния, выходя из тени ледяного стража. — Вы были лучшими подругами, она никогда не изменяла отцу, хотя и любила другого, но вы не поверили ей тогда, — я поднялся с кресла, встречаясь взглядом с постаревшей девушкой с фотографии. — Вы думали, что она убила Джонатана, что она в самом деле изменила отцу, что я был от вашего мужа, поэтому она все оставшиеся годы своей жизни пыталась загладить свою вину, но вы все равно не верили ей. — Я… я боялась, что она убила его случайно, в приступе злости или… Я сделал шаг из-за кресла. Еще несколько дней назад я думал, что мое преступление было самым страшным, что могло произойти в жизни, что я предал всех, однако теперь я понял, что страшнее, когда ты ничего не сделал, но тебя считают виновным даже те, кто должен любить и быть рядом. Вивьен Леруаморо оставили все, кроме ее детей. Мы стояли в тишине, наверное, думая о том, как обернулась эта поездка, как горько было в горле и как погано на душе. — Отец знает о том, что она этого не делала? — глухо спросил я, борясь с порывом уйти. Айна покачала головой и вернулась к столу. Женщина вынула из-под кофты небольшой ключ и трясущимися руками отперла центральный ящик. Никто из нас не видел, что было внутри, но я боялся, что там были большие секреты. Пожилая страница протянула мне конверт, который я принял неверной рукой. — Оно пришло утром, когда она уже… — Повесилась, да, я помню, — ответил я по инерции, не желая в самом деле грубить. — Вивьен просила не говорить Стефану. «Это очень на нее похоже», — подумал я с кивком. Александер и Кетерния молчали. Они, как реинкарнация Джонатана и моей мамы, чувствовали какую-то неведомую вину и тяжесть. На меня же впервые за долгое время опустилось спокойствие, которое бывало вечерами, когда мама пела колыбельную, или по утру, когда мы заканчивали завтрак и шли в сад, чтобы услышать природу или погулять. Письмо в руках горело. Я развернулся к двери и шел к ней, будто в замедленной съемке. Я потянулся к ручке, когда Йенсен схватил меня за плечо, останавливая, и вынул Gelidus Corde, снимая защиту с комнаты. Я кивнул ему, даже не замечая остатков его гнева. В коридоре я еще раз остановился и заглянул в кабинет. Йенсен уже подошел к Кетернии и стоял ко мне спиной, но я видел взгляд стражницы, такой обеспокоенный и испуганный. Айна согнулась под тяжестью вины, но смотрела на меня глазами, молящими о прощении. Не передо мной надо было извиняться. Я спускался вниз, когда услышал окрик Кетернии: — Возвращайся к ужину.***
Метель улеглась, уступая место ледяному спокойствию. Впереди была промерзшая бухта, пустая и чужая. Ноги сами понесли меня туда, пока письмо грело сердце под курткой. В отдаленной части пляжа расположились подножья скал, резко выдававшиеся в воду. Я сел на них и вытянул ноги — так я был на земле и на воде, где-то между. Я достал письмо и выдохнул, разворачивая пыльные листы. Я знал каждый завиток этого почерка. Я вдохнул и впился глазами в текст. «Айна, Это мой последний шанс извиниться перед тобой. Я верю, что ты сможешь прочитать в моих словах правду и принять ее, простить меня за все. Я помню, как увидела тебя впервые: я была юной, а ты — взрослой, воспитанной, и тебя было трудно рассмешить. Это удавалось Стефану и чуть реже Джонатану, который еще не успел узнать тебя ближе. Уже тогда я знала правила: ты останешься с Джонатаном. Я не думала, что он любил меня, но упрямо верила, что если ты меня не впечатлишь, то я что-то сделаю. Сама не знала, что, потому что Совет, в котором я знала всех и каждого, не стал бы слушать мои слова об искренних и чистых чувствах. Я была воспитанна быть стражем, а не личностью. Прости, что я думала о том, что ты можешь быть недостойна. Один из первых наших разговоров был о Стефане. Я не помню, чтобы я спрашивала тебя о нем, но ты рассказала мне, какой он. Говорила, что он многое пожертвовал ради бытия стражем, что он отдаст все за меня. Ты мне никогда не врала. А вот я тогда сказала тебе, что Джонатан слишком отстранен от Совета и нашего будущего существования. Конечно, ведь он прожил много лет, так и не став стражем: он закончил университет, впервые влюбился в кого-то и наблюдал, как банкротились его родители. Однако, несмотря на все это, он больше всего мечтал стать стражем. Прости, что соврала тебе тогда. Одно из главных моих сожалений, что я, держа Карен на руках, позволила себе сказать о своих чувствах. Я видела боль в твоих глазах. Я не знаю, почему захотела об этом заговорить. Я была глупой, опьяненной магической любовью к Стефану, который в самом деле был идеальным, и ревнующей. Я смотрела на вашу дочь и видела упущенную возможность моего счастья. Если бы мы только были людьми… Прости, что причинила тебе боль в один из самых важных моментов твоей жизни. Лишь однажды до инцидента я позволила себе переступить черту. Дети все поменяли для меня, но ты ведь помнишь, что происходило со мной, когда я выходила сражаться, — я исчезала. Однажды в Совете я услышала, что мои силы были куплены кровью, но я многого не помню с тех времен: чему-то лучше остаться секретом. Когда мы искали людей под завалами, после того как Неблагой Двор выпустил свою Дикую Охоту, меня ранили, но Стефана или тебя не было рядом. Джонатан нес меня на руках, и я, боясь, что умру, прошептала, что всегда любила его. К его чести он лишь прижал меня, чтобы я не упала. Он был верен тебе. Прости, что не смогла промолчать: возможно, из-за этих слов произошли остальные события. Один вечер, когда Джонатан признался тебе, что любит меня, изменил все. Я должна сказать, что всегда любила его, но рядом со мной был Стефан, и я привыкла к этому. В тот вечер Джонатан срочно вызвал меня, буквально приказывая появиться. Я пришла в ваш дом, желая объясниться с ним. Я честно призналась ему, что, даже любя его, я не могла оставить Стефана: столько времени он был для меня лучшим мужем и отцом моих детей. Я хотела подарить ему наследника! Я хотела быть примером для своих детей. Мы поцеловались. Один раз, один раз за всю нашу жизнь. А потом я ушла. И затем был взрыв. Ты же помнишь, что он однажды взорвал ваш первый дом? Обычный газ и щелчок пальцев. Я не убивала его. Я поцеловала его перед смертью. Прости, что я повергла вас всех в отчаяние. Я всех подвела, но я не хочу, чтобы мои дети знали об этом, я не хочу, чтобы Стефан мучился, что не верил моим чувствам. Он прекрасный человек, пусть лучше ненавидит меня, но не жалеет о своей неправоте. Это ему не к лицу. Я решила сделать это не для себя, а для вас. Вам нужно двигаться дальше без бремени под именем Вивьен Мерсье. Помоги Стефану позаботиться о детях. Кто-то из них точно станет стражем, я уже вижу, как ярко они будут сиять. Как мы когда-то. С последним посланием безграничной любви, Вивьен Леруаморо Мерсье01.04.2004»