Они хотят жить

Слишком часто чистоплюйство играет злую шутку. Маниакальный перфекционизм в совокупности с обсессивно-компульсивным расстройством терзает мозги навязанной яростью: криво разложенные ассистентом приборы непременно окажутся воткнутыми в кривые руки подмастерья, и это только самое мягкое наказание за прокол пустоголового идиота. Лаборатория не держит в себе болванов — об этом известно каждому, но Брохманну никогда не везло. Вечно в его крепости чистоты и милосердия ошиваются стажеры-пустозвоны, выводящие доктора из себя. Однако психовать из-за чужой свинской натуры слишком глупо, потому до крайней точки подрыва терпения очередной тупой выходкой Брохманн терпел. Молча, непоколебимо, как подобает серьезному хладнокровному человеку, знающему свое дело и не теряющему статус профессионала даже при наступлении тотального пиздеца. Доктор с любовью проводил операции. Метастазы рака в лимфатических узлах, малочувствительные к химиотерапии, муковисцидоз, поражающий железы внешней секреции, желчекаменная болезнь — в отчетах Брохманна, наверное, не было только простуды. Разрезать розовую плоть, пальцами ощупывать поврежденные патологией отростки, зажимать и удалять, избегая разрыва того же аппендикса. А эти вскрытия… О, некропсия. Настоящая пытка для слабонервных солдат, оставшихся по приказу вышестоящего следить за порядком в медицинской комнате. Измерение тела, фиксация любых отклонений от нормы — в первую очередь Брохманн был вынужден выяснить причину гибели пациента и законспектировать ход действий. Чистоплотный врач изящно проводил скальпелем, словно профессиональный художник кистью по холсту. Начиная с передней части каждого плеча, инструмент доходил до пупка, и опускался вниз к лобковой кости. От стенки грудной клетки доктор умело отделял ткани, обмякшие мышцы и посеревшую кожу. Хруст пилы, проходящей сквозь хрупкие ребра, всегда вызывал у наблюдателей дрожь и отвращение, и Брохманн с каплей надменности хмурился, мысленно проклиная таких боязливых дуралеев. Пока юный солдат записывал под диктовку речь доктора, в брюшине мертвеца копался стажер, пытающийся определить причину смерти и наверняка допускающий кучи ошибок. Однажды шутце слишком сильно перенервничал и сжал несчастное легкое так, что его бурые ошметки с мерзким хлюпаньем попадали на отполированный хирургический стол. Брохманн только качал головой, мысленно откручивая криворукому кретину уши. Сепсис… Надавливая скальпелем на вздувшийся от гнили пузырь, Брохманн ощущал себя чумным доктором. Только плотная повязка на лице мешала вдыхать вонь склизкого вещества, медленно стекающего по телу пациента. Брезгливо кривясь и кусая губы, врач вытягивал из-под пораженной кожи оставшиеся нити липкого гноя, диктуя наблюдателю свои действия для отчета. Отвратительно. А еще отвратительнее было помогать штандартенфюреру, зашивая раны, оставленные врагами. Мерзко, безысходно, но он терпел. Зато теперь, когда весь штаб гудит подобно разгоряченному пчелиному улью, врач не сдерживается. Сейчас лаборатория — дом. Крепость. А доктор — ее хозяин. И никакая тварь не запретит хозяину наказывать юродивых гостей даже за выпачканную обувь, оставляющую грязные разводы на идеально чистом полу. Шутце, ефрейторы, простые солдаты и даже юнкеры — получают за нарушение порядка все, кому не лень. И получают весьма крепко. Скажем, скальпель между пястных костей. Резкая смена поведения не осталась незамеченной офицерским составом. Штандартенфюрер не упустил шанса пошутить о том, что вредного Брохманна сдадут Советскому Союзу, и те сделают из него докторскую колбасу. Блядский шутник. Но доктора бесит еще кое-что. Хлам. Самый настоящий мысленный хлам. Он любит копаться в людях физически, а не морально. Разгадывать чужие характеры не под силу врачу, с осторожностью подбирая подход. Кто-то ненавидит улыбки, кто-то холодную интонацию, которой Брохманн делится со всеми, кто-то теряется при внимательном взгляде, а врач не терпит эти индивидуальные заскоки. Он любит мертвецов — вскрывать их увлекательно и спокойно, а пациентам наплевать на строгий взор, ровную интонацию и кривую усмешку. Док не любит нервных, потому предпочитает разговаривать с людьми только при крайней необходимости. И даже так его выводят из себя заскоки окружающих: его ученик вечно чем-то обеспокоен. Он не может сконцентрироваться и полностью углубиться в работу. Кретин не способен разложить в своей голове все барахло. Чтобы ни одна мысль не появлялась не к месту. Чтобы не спотыкаться о свои же проблемы. Чтобы не растерять приоритеты в действиях. Чтобы не выглядеть чрезвычайно эмоциональным болваном. Чего уж говорить о других людях, с которыми приходится сталкиваться слишком уж часто… Доктор любит четкую расстановку: в комнате, на столе, в бумагах, в голове. Брохманн хочет жить. И пусть даже с такой несдерживаемой ненавистью к беспорядку.