Они хотят жить

Герцог слишком строг. Гордый, холодный и чертовски нетерпеливый, он всегда требует необходимое ровно в срок, вопреки всем возможным законам, и нет возможности не подчиняться его прихоти. Полковник зол и циничен. Его тихо ненавидит добрая часть штаба, в том числе и казавшийся невозмутимым доктор Брохманн. Язвительные требования, выдвигаемые штандартенфюрером, выполняют лишь из угрозы невообразимой кары за отказ подчинения. И к чему это приводит? Герцог не обращает внимания на чужие возмущения, робкими шепотками проносящиеся по штабу. Он хмурится, даже не может выдавить из себя лицемерную ухмылку, заявляя, что его не волнует состояние подчиненных. Поручения должны быть выполнены любой ценой. А выше всего стоит только вера в благополучие и неотвратимую победу Рейха. А еще Герцог знает, как Брохманн ненавидит издевательства. Ежедневно приходя в лазарет, полковник стоит «над душой», наблюдая, как в реторте закипает некая субстанция. Словно ехидный шпион, он следит за действиями врача, докучая затертыми просьбами: «Живее. Этот труп догнивает быстрее, чем ты додумываешь свою чертову формулу». Эмоциональный спектр Герцога узок, потому он испытывает небольшую потребность: ему необходимо ощущать чужие эмоции. Штандартенфюрер в восторге от чужого гнева. Он охотно его поддерживает его пламя, и пусть такая беспринципная мразь, как он, только попробует показать свой характер — полковник требователен и жесток в наказаниях настолько, что кровь в псарнях не успевает высохнуть. Бестактно врываясь в кабинет подчиненных, он заваливает свежими поручениями любого офицера и с удовольствием разглядывает в их глазах страх, смешанный с обидой и злостью, поскольку уверен, что такому человеку никто не посмеет отказать. Сохраняя непробиваемую ауру заклятого мерзавца, Герцог не брезгует и сам проводить казни. Выводя на плацдарм толпу родственников какого-нибудь до безумия запуганного солдата, что провинился при некоторой мелочи, он дает ему вальтер с определенным количеством патронов. «Убей их, и будешь понимать, какую боль ты причинил своей ошибкой всему Рейху». Полковник выгоняет жертву своей жестокости на улицу в лютый мороз совершенно обнаженным, пока сам с удовольствием наблюдает за ним, сидя в вытащенном теплом кресле с кружкой крепкого чая. Когда тело едва ли не покрывалось ледяной коркой, он затаскивает его в тепло. По словам доктора, достижение четвертой ступени обморожения уже безнадежно — когда температура тела опускается до двадцати девяти градусов, человека бросает в судороги, его начинает тошнить, пульс и дыхание замедляются до невообразимых показателей, кожаный покров чернеет, клетки погибают. А поскольку Герцог не хочет такой «легкой» гибели наказуемого, в нагретом помещении оставляет человека сдыхать от агоний. Сосуды лопаются от столь яркой перемены, словно перегревшиеся лампочки, и жертве ничего не остается, кроме как в последние секунды жизни ощущать всю невообразимую безжалостность своего командира. Этот мерзавец не дает вторых шансов. Упиваясь чужой болью и ненавистью, он словно поддерживает жизнь в своем теле. А жизнь он любит. И любит въебать крепкий кулак из концентрированной ненависти в морду всякой попавшей юродивой жертвы. Будучи участником во множествах стычек с теми же русскими, полковник получил немало травм. Кто-то говорил, что внешнее уродство скрывает нежную и добрую душу, но в данном случае над этой фразой все смеются. Грудь его была однажды рассечена острым ножом. Брохманн небрежно стягивал края раны, проклиная себя за отвратительные мысли: он так надеялся, так мечтал, что вдруг в его вылизанном помещении поселится какая-то дрянь и вызовет заражение крови, а уставший медик не сможет спасти захворавшего штандартенфюрера. И Герцог, словно слыша эти мысли, выживал, успешно приходя в себя и восстанавливаясь. Словно зная, что доктор не позволит себе допустить ошибку. И так было с каждым. А после, когда травмы коснулись его лица, никто не желал возвращения мрази с больничной койки. Быстро он вернулся в строй, пусть и остался с выбитой челюстью и небрежно зашитой нижней губой: теперь-то его боялись не только за колкие фразы. Словно получивший прямой наводкой добротный тумак шрапнелью, полковник на какое-то время притих, очевидно, привыкая, что теперь его самолюбие и чрезвычайно завышенная самооценка подпорчена нелепыми швами. Собственно, о том, как он нахватал приключений на свою рожу, Герцог молчит — только старший офицерский состав оказался осведомлен. Но и этого хватило, чтобы даже среди своих коллег стать униженным. Сам факт того, что изувеченный полковник, ранее казавшийся непобедимым, отхватил от какого-то там рыжебородого дядьки-Ставарина. Низко, слабо и так… обидно. Не удивительно, что несчастная жертва стала еще более озлобленной и ублюдочной. Каким изуродованным стал штандартенфюрер внешне, таким он и стал внутри. Но только многие путают гнилую душонку жалкого человека, что живет ради своего блага. Герцог не из них. Он умен и расчетлив, полностью вкладывает свои силы в поддержание одной лишь идеи, заложенной известным всему миру ранее рейхсканцлером, а теперь — герром-Первым-на-Рейхе (конченным психопатом). Это, как говорят, слепая вера. Вера в величие, несокрушимую победу, гордость и идеал. Да уж, именно во славу этого идеала полковник был готов на многое, что тоже было его проблемой. Он покорен своей вере. Он поддался комплексам и клокочущей обиде. Он уже не так пафосен и непробиваем, как раньше — его стали видеть сломленным, если теперь вовсе не ущербным. Но Герцог хочет жить, несмотря на ворох своих проблем.