PSoH-драбблы

Эта сигарета была последней; поблизости — ни единого табачного ларька. Когда она закончится, исчезнет последняя причина откладывать то, что он должен сделать. Последнее препятствие — которое на этот раз он создал сам. Дерьмо. Просто ему страшно. Несмотря на то, что в токийском Нео-чайнатауне все было экзотично, этот магазин все равно выделялся, бросался в глаза, как драгоценная заколка в волосах скромной школьницы. Как и многие другие, что довелось увидеть Леону. Он был уверен, что это не воображение. Даже покинутые, они несли на себе след присутствия Ди. Его свет. Леон хмыкнул. Оставалось полсигареты. Магазин не выглядел закрытым и заброшенным, как первые, на которые он натыкался, но, с другой стороны, несколько последних тоже такими не выглядели. Он не мог ничего сказать, просто глядя на темную витрину с другой стороны улицы. Ни движения. Ни одного покупателя. Тоже неудивительно. Там, в Лос-Анжелесе, у Ди не было покупателей иногда неделями. Никто не приходил, кроме Леона. Сигарета кончилась. В этот момент дверь магазинчика открылась, вышел человек, держащий в руках нечто, накрытое тяжелой тканью — то ли клетку, то ли еще что-то в этом роде. Он попрощался — с кем — мешала увидеть не до конца открытая дверь, — развернулся и пошел к машине. Дверь за ним закрылась почти сразу же, но Леон все-таки успел разглядеть блеснувшее на свету золотое шитье. Его обдало ледяным холодом и сразу, без перехода, бросило в жар — взмокли ладони. Сердце пару раз трепыхнулось в горле. Святый Боже… Он забыл это ощущение. Он волновался. Много еще есть вариантов, думал Леон — обрывки мысли скакали как зайцы, — может, это дед пресловутый… или черт его знает, сколько их, этих Ди… троих видел… Он толкнул дверь — заперта; но от толчка внутри зазвенел колокольчик. Прошло не менее минуты, прежде чем дверь открылась; но эта минута была такой длинной, словно прошло еще десять лет, плюс к тем, что он искал Ди. На пороге стоял тотетсу. Не баран, конечно. Тотетсу в таком виде, каким Леон его запомнил на корабле. Он ничуть не изменился… ну, почти ничуть, может, подрос на пару сантиметров, но не более того. Мгновение спустя в глазах Леона словно что-то сдвинулось — юноша исчез, появился лохматый баран, этот ужас клыкастый, которого почему-то сейчас хотелось затискать до одури; и снова сдвинулось. Опять юноша. — Твою ебаную мать! — громко сказал тотетсу по-английски, тараща на Леона округлившиеся глаза. — Следи за языком, Ти-чан, — раздался суровый оклик — если только голос, звучанием напоминающий китайские колокольчики, может звучать сурово, — на японском языке. — И с чего ты перешел на английский, ты же знаешь… Он замолк; он замолк, потому что появился в поле зрения и тоже увидел Леона. Рука поднялась ко лбу — медленно, — прикрывая глаза козырьком — гость стоял против света. И так же медленно упала. Леон был бы рад навеки запечатлеть выражение, которое наблюдал сейчас на лице графа. Глубочайший шок. И, кажется, радость. Если только это не самообман. Ти-чан держался за ручку двери с глубоко беспомощным видом, не зная, то ли захлопнуть ее перед носом незваного гостя, то ли отойти и дать ему дорогу в магазин. — Мой… — выдохнул Ди. — Мой дорогой… детектив, — прошелестел он, словно отрез шелка упал на пол. — Да нет, — сказал Леон. — Я там уже давно не работаю. И пошел вниз по ступенькам, к Ди, и тотетсу пришлось посторониться, потому что если бы он этого не сделал, Леон бы точно прошел сквозь него. Юный баран-людоед попытался отнестись к этому как к очередному «о, пришел мой потенциальный ужин», но не вышло. «Сожру Тайзу», — мрачно думал он, запирая дверь.