Соната

      Главная партия. Киллиан Джонс. Январь, 2004.       Даже ненависть Киллиана была музыкой — неразрешенным септаккордом с бесконечными обращениями в разных тональностях. Эти четыре звука рассказывали историю его агонии и боли, выплескивали эмоции на нотный стан. И если благодаря Эмме композиции Get Hooked стали более нежными и лиричными, то после случившегося полгода назад — после того, как любимая исчезла из его жизни — ярость, гнев и бессилие ворвались в душу, и, естественно, в тексты и музыку Киллиана.       Примой в этом аккорде была ненависть к тем, кто не воспринимал его и группу всерьёз, кто не ценил их талант, профессионализм и трудолюбие. Олицетворением ее был мистер Голд, считавший себя всемогущим властителем музыкальной индустрии. Ни для кого не было секретом, что мужчина буквально превращал в золото плоды творчества тех, кто попадал в его компанию, но как раз это бесило Киллиана больше всего. Ему бы радоваться пусть мимолетному, но оглушительному успеху группы, однако каждый день, проведенный за обсуждением контракта в Gold Records, превращался в сущий ад и не только потому, что ее владелец был бывшим супругом Милы, совершенно точно не питавшим к Киллиану дружеской симпатии. Для мистера Голда группы вроде Get Hooked были способом заработать быстрые деньги. Немногие из них не сияли не звездном небосклоне достаточно долго, чтобы запомниться. Киллиан едва ли не до крови искусал губы, стараясь сдержать рвущийся наружу протест — нежелание продюсеров заключать долгосрочный контракт изматывало, а данное самому себе обещание навсегда покончить с музыкальной карьерой, если документы не будут подписаны до конца января, до дня его рождения, казалось всё более близким к выполнению.       Вторым звуком в яростной какофонии была ненависть к заискиваниям и приглушенным — словно лишнее слово может пустить всё под откос — шепоткам участников группы. Робин и Сми так боялись, что он снова начнет пить и забросит музыку, что носились с ним как с писаной торбой. Киллиана порой подмывало поступить им на зло — перечеркнуть все свои и их усилия недельным запоем или бегством из страны. Для такого поступка ему просто не хватало эгоизма, иначе он давно бы исчез. Да и во рту не было ни капли алкоголя со дня злосчастного скандала. Проклятая надежда, что Эмма и ее мать всё-таки дадут ему возможность всё объяснить, не позволяла расслабиться, была тем стержнем, благодаря которому Киллиан совершенно иначе переживал эту личную трагедию по сравнению с теми бесконечными пьяными драками, что стали смыслом его существования после ухода Милы. Нет, не потому, что ему была безразлична Эмма. Как раз наоборот. Потому, что он не мог позволить ее матери найти еще больше недостатков, дать прессе лишние поводы для пересудов, для порицания и публичной порки.       И Киллиан держался, терпел. Писал песни. Вопреки всему он больше не сделал ни одного неверного шага, и успех группы был всё более масштабным.       Но даже у самых терпеливых людей нет времени до конца света. Киллиан не раз задавался вопросом, когда же рухнут всего его эфемерные надежды. Он так и не нашел ответа, поэтому ненависть к слишком понимающим взглядам Робина, Уилла, Джона и Джима задушить было проще всего.       Квинтой стала ненависть к Ингрид. Он в точности знал, сколько отказов о встрече с Эммой он получил от этой ледяной женщины или сколько часов он провел у порога ее дома, умоляя дать ему шанс поговорить и объяснить. Но нет. «Мисс Свон не желает никого видеть», — вот что отвечал ему консьерж, или, если удавалось перехватить ее по пути домой, Ингрид. Киллиан представлял много способов убийства матери Эммы — его бешенство и гнев всё чаще заставляли воображение рисовать кровавые и пугающие картинки. Он прекрасно знал, чьих рук дело тот раздутый скандал вокруг его якобы помолвки с Белль. Он не перекладывал на других вину за собственную наивность и неуклюжесть, нет. Он выбрал самое неподходящее время, чтобы рассказать о своих планах Белль да еще и показывать купленное кольцо. Но Киллиан с апреля мучился желанием сделать Эмме предложение, поэтому не мог не спросить мнения подруги — просто поддался порыву, оказавшись в их с Эммой любимом месте. Откуда ему было знать, что Ингрид только и ждала такой оплошности? Как он мог знать, что целая свора папарацци следила за каждым его шагом, пытаясь раздобыть хоть намек на компромат. И ведь дождались. Когда же Киллиан понял, что происходит, когда заметил вспышки камер, было слишком поздно. Он вытащил телефон, чтобы сразу позвонить Эмме, но по всем законам Мёрфи, тот выскользнул из рук и упал в воду. Ему оставалось лишь посыпать голову пеплом и надеяться, что она ничего не узнает до приезда в Нью-Йорк…       Надежды, конечно, были тщетны. Спустя всего несколько часов новость была опубликована на набирающих популярность интернет-сайтах, а наутро украшала заголовки желтых и не очень газет.       С тех пор Эмму он не видел — на звонки она не отвечала, а в аэропорту так и не появилась. Киллиан мог только представлять, как сильно подобная новость раздавила любимую — ведь все ее концерты были отменены, а она сама словно исчезла.       Неужели Эмма могла так просто отказаться от него? Неужели ее мать так старательно уничтожала счастье дочери, считая его помехой? Ответом было решительное «да»: в конце концов, он был просто Киллианом Джонсом — начинающим музыкантом, который даже не смог сохранить связь с успешным и состоятельным братом.       Больше всего Киллиан ненавидел свои сны — без них, без септимы аккорда, музыка его ненависти была бы простым трезвучием. Грезы же дополняли стягивающее грудную клетку полыхающим обручем чувство до болезненного совершенства. Люди просыпаются в холодном поту от ночных кошмаров, а Киллиан ненавидел блаженно прекрасные сновидения-воспоминания. Каждое утро с того злополучного вечера убивало его, кислотой разъедало несчастное сердце. Ему снилась Эмма. Ее поцелуи, ее улыбки, ее счастливый взгляд; их встречи, наполненные разговорами о музыке, о совместном будущем. Эмма была его светом, она обладала невероятным талантом, излучала тепло и доброту. Поэтому любое воспоминание — вроде того, как накинув на обнаженное тело его рубашку, она брала в руки гитару, а Киллиан, подсев сзади, обнимал ее и помогал правильно ставить руки и зажимать аккорды — превращало явь в мрачно-серую вереницу неотличимых друг от друга дней.       Киллиан недовольно простонал, осознавая, что реальность очередного январского утра наваливается своей безысходностью и ставшей его постоянной спутницей ненавистью. Еще минуту назад Киллиан зарывался носом в волосы Эммы, целовал ее в шею или прикусывал мочку уха, вырывая у любимой приглушенные стоны. Сейчас же пробивающийся через жалюзи тусклый свет зимнего солнца разрушал этот волшебный мир.       Спустя несколько мгновений его мобильный зазвонил, и Киллиан, удивленно потирая сонные глаза, потянулся к прикроватной тумбочке. Всего несколько минут бодрствования мешали появлению хоть каких-то догадок, что в такую рань могло потребоваться Робину.       — Какого черта, Роб? — заворчал в трубку он, опуская приветствия.       — Через полчаса нас ждут в студии. Они согласились на наши условия.       От неожиданности Киллиан рывком сел, пытаясь сформулировать осмысленный вопрос.       — На все условия? — уточнил он, не до конца веря в происходящее.       — Да, — поспешно заверил Робин, — поэтому поторапливайся.       Если бы Киллиан знал его чуть хуже, то купился бы на веселый и покровительственный тон друга. К счастью, они были знакомы уже много лет, а остатки мешавшего мыслить ясно сна успел поглотить адреналин, поэтому Киллиан всё-таки уловил фальшь в словах приятеля:       — Чего ты мне не договариваешь? — требовательно спросил он.       — Я рассказал всё, что знаю сам, — со вздохом отозвался Робин. — Они согласились, правда. Трехлетний контракт, два альбома, пять синглов. Права на тексты остаются у нас. Плюс поддержка тура по США и Канаде. Всё, о чем мы мечтали! — наигранно весело заключил он.       — Хорошо, — прочистив горло, согласился Киллиан, даже не трудясь скрыть свой скептицизм. — Я скоро буду.       Разумеется, он не поверил Робину: Голд совершенно точно придумал какую-то западню. Но вскоре всё прояснится, в этом Киллиан не сомневался.       Приняв душ и выпив чашку чая, он выскочил из арендованной квартиры и с силой захлопнул дверь. Спустя пять минут он уже сидел в желтом такси, стремительно пожирающем расстояние между Бруклином и Манхеттеном.       В опостылевшем за долгие недели переговоров конференц-зале собралось немало народа, особенно если учесть ранний час. Кивнув в знак приветствия поочередно Робину и Джиму, Киллиан занял свое обычное место.       Адвокат, которого им когда-то разыскала Белль, господин Немо сиял, словно отполированная гитара — он абсолютно точно был доволен происходящим. Это заставило Киллиана нахмуриться и негромко чертныхнуться. И чем внимательнее он приглядывался к лицам членов группы и сотрудников Gold Records, тем отчетливее он понимал, что ему крайне не понравятся окончательные условия договора.       — Я счастлив, что мы, наконец, пришли к согласию. Уверен, наше сотрудничество будет долгим и взаимовыгодным, — открывая папку с контрактом, елейно начал мистер Голд. Киллин стиснул зубы, но промолчал. Он мельком глянул на улыбающуюся Белль, сидевшую по правую руку от Голда. Тогда Киллиана осенило. Он заметил то, чего ожидал: подвох в поступке Крокодила — привычно угрюмое лицо Уилла было искажено гневом, из раздувшихся ноздрей едва ли не шел пар.       Что, черт возьми, сделал Голд? Ведь Уилл и Белль были не разлей вода даже после июльского скандала. Однако в уверенности Киллиана появились первые трещины.       — Раз у нас такое чудесное взаимопонимание, позвольте представить вам нового тур-менеджера Get Hooked Анастасию.       Киллиан мимолетно взглянул на вошедшую девушку, затем перевел взгляд на Белль, и та кивнула.       — Мисс Френч теперь будет работать в нашем нью-йоркском офисе, — прихлопнув в ладоши, продолжил Голд. Смотрел он при этом только на Киллиана.       Сам того не зная, мужчина рушил счастье Уилла. Судя по кривой усмешке, прилипшей к его изжелта-серому лицу, Голд был уверен, что всаживает кинжал в сердце Киллиана.       — Белль, — ровно, но достаточно громко произнес Киллиан.       — Вы не дадите нам пару минут? — словно ожидая этого, проговорила Белль.       Киллиан еще никогда не видел, чтобы слова этой хрупкой девушки имели подобный эффект: собравшиеся закивали и заспешили к выходу, а спустя минуту в конференц-зале они остались вдвоем.       — Что происходит? — не теряя времени, поинтересовался он.       — Киллиан, я давно приняла это решение, — увиливая от ответа, начала Белль.       — Что, черт возьми, происходит? — Сжав правую руку в кулак, Киллиан до боли в костяшках пальцев надавил на столешницу.       — Я лучше других знаю, чего вам всем стоил успех, Киллиан. Я не могу позволить, чтобы всё пошло прахом из-за упрямства Роберта.       «Ложь. Или неполная правда», — сию минуту подсказала ему интуиция.       — Роберта? С каких пор ты так называешь Голда? Еще на Хэллоуин он был для всех нас Крокодилом.       Белль натянуто улыбнулась, видимо, осознавая свою ошибку. Она прикрыла глаза, но затем ответила искренне.       — Я ему нравлюсь.       — Это повод бросать нас всех? Бросать Уилла?       — У нас с Уиллом давно всё пошло наперекосяк…       — Когда?       — Если бы ты не был так занят преследованием Эммы, то заметил бы, что скандал коснулся не только твоей монаршей персоны, — не выдержала Белль.       — Белль, я…       — Я понимаю, правда, что ты любил… Любишь Эмму, но жизнь вокруг не останавливается только из-за вашего разрыва. И в какой-то момент я поняла, что если я останусь с Голдом, то это будет прекрасным решением для всех.       — Ты позволила ему думать, что переманить тебя… соблазнить тебя — будет означать месть мне? Что так он отомстит за измену Милы?       — А почему нет?       — Потому что Уилл сойдет с ума! Потому что ты прекрасно справлялась с организацией наших концертов! Потому что ты мой друг! — взорвался Киллиан.       — Килз…       — Не называй меня так!       — Киллиан, пожалуйста, выслушай. Я понимаю, что должна была рассказать тебе обо всём раньше, но не знала, как это правильно сделать. Поначалу я хотела, чтобы Роберт думал, будто использует меня ради мести. Но потом… — она замолчала на несколько секунд, скосила взгляд на документы, а затем посмотрела на Киллиана. — Он не такой плохой человек, каким все его считают.       — Правда?       Белль кивнула.       — Возможно, он до сих пор считает это местью. Но между нами…       — Прошу, не говори это вслух, — взмолился Киллиан. — Иначе это станет реальностью.       — Это и есть реальность. Я жду от него ребенка. Именно поэтому я не могу кататься с вами по стране.       — Что? — от возмущения Киллиан стал задыхаться.       — Ты всё слышал. Успокойся, Киллз. Со мной всё будет хорошо. И вами всё будет хорошо.       Киллиан промямлил невнятное согласие, хотя его не покидало ощущение, будто его мир рушится окончательно, словно литавры и барабаны заглушают все прочие инструменты, начисто лишая мелодию смысла.       Он нутром чуял, что это начало конца Get Hooked, что бы там ни говорил Голд. Возможно, все считали, что на нем, на Киллиане, держится группа, но, разумеется, ошибались. Белль, Робин и даже Уилл (несмотря на его отвратительный нрав) двигали группу вперед. Белль всегда была рядом, она была всем хорошим другом, разделившим с ними тонну отказов и первый успех. А как без нее удастся утихомиривать Уилла, Киллиан вообще понятия не имел.       Определенно, группе в скором времени предстояло исполнить лебединую песню.       Побочная партия. Эмма Свон. Февраль, 2008.       — Руби, вопреки твоим убеждениям, четыре года в Сторибруке не сделали меня провинциалкой. Я скоро буду, — заверила подругу Эмма и, выслушав в ответ нечто среднее между бурчанием и восхищением, повесила трубку.       Что-что, а улочки Бостона, по которым сейчас катил ее желтый «жук», она помнила прекрасно. А еще за несколько последних лет она научилась мастерски скрывать свои чувства, поэтому Руби наверняка не расслышала ту четверть тона фальши, оставшуюся в ее словах.       Правда была в том, что она не хотела быть сегодня в Бостоне. Не хотела перед кем-то выступать. Не хотела, чтобы в нее стали тыкать пальцем, узнав в ней бывшую звездную виолончелистку. Но где-то в душе, в осколках воспоминаний, хранились аплодисменты, улыбки и восхищенные взгляды публики, и когда Руби позвонила и стала умолять заменить поломавшую руку Эшли, Эмма скрепя сердце, но согласилась. Свою роль сыграло и то, что игру на электронной виолончели освоить непросто, как нелегко прочитать с листа незнакомые партии. Где было найти замену за день до выступления? Руби срочно нужен был талант вроде того, что был у Эммы. Как она могла отказаться и не спасти горемычную подругу?       Конечно, Эмма не понимала, как Руби вообще позволила втянуть себя в сомнительное для первой скрипки оркестра мероприятие: сыграть на свадьбе какой-то богатенькой парочки. Эмме казались чудовищно неубедительными доводы о том, что организатор свадьбы некая Дина Белл и Фиона, владелица отеля-ресторана, где будет проходить церемония, смогли убедить дирижера, непреклонную Блюбелл, а та — приму и лучшую виолончелистку. А еще Эмма заочно возненавидела чудаковатых снобов (в частности — жениха), по непонятным причинам не способных перенести пяти минут свадебного марша Вагнера и канона Пахельбеля в исполнении классического струнного квартета.       Но если бы Эмма была до конца честна с собой, то призналась бы, что эта поездка бередила раны прошлого, режущим звуком проходилась по воспоминаниям о Киллиане — о тех днях, когда они строили планы о совместных концертах, где она сможет играть на электронной виолончели, а он — на басу. Завернув последний раз, Эмма выискала место для парковки и мастерски зарулила туда свой «жук». Бросив взгляд на свое отражение, она выдохнула: из зеркала на Эмму смотрела коротко стриженная шатенка, чьи волосы отливали темной медью. Сейчас даже Ингрид, будь та еще жива, не сразу опознала бы дочь. Голубые линзы сделали свое дело, окончательно трансформировав образ невинной зеленоглазой блондинки, который когда-то был растиражирован и раскручен. Шансов, что ее узнают, было очень мало, и эта мысль успокаивала.       Эмма дернула ручку и вышла на промозглую улицу. В очередной раз посетовав на странности жениха и невесты (нет, правда, неужели кому-то хочется выходить замуж зимой? да еще в Бостоне с его непредсказуемой погодой?), она повернула ключ в скважине и зашагала к ресторану. Однако ее претензии к погоде и времени года испарились в тот миг, когда она переступила порог заведения, украшенного… сказочно? Да, пожалуй, легкость и воздушность свадебного убранства в сочетании с мерцанием неярких ламп создавали именно такое — сказочное и волшебное — ощущение. Пастельные бело-голубые тона контрастировали с темной мебелью ресторана, и почему-то эти цвета скорее навевали ощущение моря и лета, чем зимы и снега. Кем бы ни была Дина Белл, дело она свое знала. Эмма решила про себя, что не стоит удивляться тому, что и Руби попала в жернова ее бизнеса по организации свадеб. Тем не менее любоваться великолепием ресторана и украшений или мысленно рассуждать о чьем-то профессионализме у Эммы не вышло. Руби, подлетевшая невесть откуда, потащила ее к возвышению-сцене чуть поодаль алтаря.       Первым, что заметила там Эмма, была виолончель. Линии инструмента восхищали своей необычностью, а ультрамариново-белый цвет идеально сочетался с убранством ресторана. Любой музыкант не отказался от такого совершенства. Мельком глянув на инструмент Руби, Эмма едва не фыркнула: ее кроваво-красная электрическая скрипка уступила место консервативной черной.       Не теряя времени, Эмма взяла смычок и коснулась струн. Звук не уступал внешнему впечатлению. Он был густым, бархатным и мягким. Лишь края нот выдавали электрическое звучание. Кем бы ни был жених Эшли, но денег на виолончель для любимой он точно не пожалел.       Вряд ли того часа, что оставался до начала церемонии, было достаточно для полноценной репетиции, но Эмме с Руби этого хватило, чтобы сыграться. Хотя, правильнее сказать — вспомнить давно позабытые ощущения от совместных выступлений.       Эмма поймала себя на мысли, что играть ей легко — почти как исполнять подзабытый легкий школьный этюд. Но подступающая дурнота, причину которой она понять не могла, вынудила Эмму извиниться перед подругой и стрелой метнуться в уборную. Сердце выбивало в груди джазовый ритм — то ухало, то делало паузы, то ускорялось. Пальцы занемели, в голове зашумело.       Взглянув на свое бледное отражение, Эмма со злостью ударила по краю раковины. Та гулко простонала, но отвечать, откуда взялась тошнота, отказалась.       Эмма покопалась в карманах пиджака. К счастью, таблетка обнаружилась сразу. Отправив ее под язык, она сделала несколько глубоких вздохов и, преисполненная желанием отыграть и поскорее исчезнуть из Бостона, толкнула дверь. С другой стороны послышалось ругательство. Нажав на ручку аккуратнее, Эмма выглянула из уборной и едва не выругалась сама.       — Простите, ради Бога, простите! — пробормотала она, с мольбой глядя на потирающую ушибленное плечо невесту.       — Ничего, — отозвалась та, но спустя миг, тот самый, за который она успела окинуть Эмму взглядом с головы до пят, помрачнела и добавила:       — Вам стоит быть аккуратнее, мисс Свон. Вы ведь Эмма Свон, да?       Эмма кивнула и просочилась в коридор, позволяя двери за собой мягко закрыться.       — Виолончелистка, которая обычно играет дуэтом с Руби, поломала руку. Меня попросили ее заменить. Надеюсь, вы не против? Руби… скрипачка не хотела ставить церемонию под угрозу срыва.       — Боюсь, ваше присутствие угрожает куда больше, — флегматично заметила невеста.       — Простите?       — Вы знаете, за кого я выхожу замуж? — спросила девушка и чуть надменно вздернула подбородок.       Эмма мотнула головой в знак отрицания:       — Не было возможности вникнуть, простите. Всё вышло очень спонтанно. — Ситуация с каждой секундой становилась всё более неловкой. Эмма от досады куснула щеку изнутри, мысленно пытаясь понять, почему невесте вообще есть дело, знает ли она жениха.       — Надеюсь, вы с подругой не пожалеете, что не вникли, — сделав ударение на двух последних словах, невеста скрылась за дверью, оставив Эмму в полнейшем недоумении.       Намеренная выяснить все у Руби, Эмма вернулась в зал, где почти все места для гостей уже были заняты. Однако расспрашивать Руби не было нужды: витиеватая надпись на плане-рассадке гостей, выставленном у входа в зал, гласила «мисс Фрост и мистер Джонс рады приветствовать вас…».       Джонс.       Мир на минуту стал сюрреалистичным, и Эмма просто отказывалась верить в происходящее.       Но в голове наконец-то сложился паззл. Руби не называла ей фамилий, лишь то, что жених и невеста владельцы компании — не то судоходной, не то по поставкам мороженого. Лиам Джонс был директором судостроительной фирмы — Эмме не довелось с ним познакомиться: когда у них с Киллианом начался роман (хотя, как выяснилось, это была сплошная ложь) братья были в ссоре. Выходило, что Лиам женится.       Значит, невеста переживала, что их встреча с братом жениха превратится в скандал?       Что ж, волновалась мисс Фрост не зря. Даже спустя почти пять лет, боль осколками канифоли врезалась в сердце, при одном лишь упоминании имени Киллиана.       Однако отчитать Руби Эмма не успела, да и в этом отпала всякая необходимость, когда она увидела мужчину у алтаря. Киллиан. Он стоял к ней спиной, но его Эмма узнала бы даже мелькнувшему черному силуэту в темной комнате.       Вряд ли Руби просила бы её заменить Эшли, знай она о том, на чьей свадьбе им предстоит играть.       Полный ужаса взгляд подруги Эмма поймала на себе минутой позже. Руби ничего не знала. Но это уже было не важно. Чужая паника и безысходность заставили Эмму собрать волю в кулак и сосредоточиться. Она отрешилась от происходящего и погрузилась в свои мысли и в музыку.       Возможно, вышибить боль и мучительные воспоминания о Киллиане выйдет лишь таким жестоким способом. Возможно, этот свадебный марш станет похоронным для ее чувств?       И Эмма играла. Сквозь злость, сквозь боль, сквозь обиду и зависть. Заставляла мелодию жить, когда в душе жизни не осталось. Эмма не слушала клятв, руководствуясь словами священника, как взмахами палочки дирижера. Эмма не смотрела… она позволила себе лишь короткий взгляд на Киллиана, когда он замолчал секунд на тридцать перед тем, как ответить «да ». Краем глаза она заметила, как напряглись в тот момент его плечи. Как будто он ждал чего-то… Но так и не дождался. Кошмар Эммы подошел к концу, когда завершился первый танец молодоженов. В спешке схватив пальто, она вцепилась в руку официанта и громким шепотом — как будто за гулом беседы и поздравительных тостов, ее кто-то мог услышать — потребовала проводить ее к служебному входу.       Она была благодарна, что парень не стал требовать объяснений, а лишь изредка поглядывая через плечо, вел ее запутанными коридорами отеля.       Оказавшись на улице, она почувствовала такое облегчение, какого не испытывала ни разу в жизни. Она словно вырвалась из вольера с дикими львами, способными в любой момент разорвать ее на части. Ее облегчение, к несчастью, длилось всего несколько минут. Стоило ей повернуть из-за угла к своей машине, как она обнаружила возле нее Киллиана и его новоиспеченную жену.       Первой реакцией Эммы было сбежать. Но злость помогла преодолеть это желание.       Стараясь не поскользнуться, Эмма зашагала к «жуку».       — Поздравляю, — выдав Киллиану улыбку, Эмма повернулась к его жене: — Желаю вам всего наилучшего, миссис Джонс.       — Эльза Фрост-Джонс, — поправила ее девушка. — Вот видишь, Киллиан. Она не собиралась срывать нам свадьбу. Это просто случайность.       — Жестокая случайность, — процедил Киллиан. — После всех моих попыток достучаться до тебя, ты решила объявиться именно сегодня, Эмма? — игнорируя успокаивающие жесты Эльзы, водившей по его предплечью, рыкнул он.       — Я понятия не имею, о чем ты. Но надеюсь, что твой второй брак будет счастливее первого, — бросила Эмма и до боли — пока металлические края не впились в кожу — сжала в кулаке ключ от «жука».       — Первого? — с любопытством осведомилась Эльза.       — Не стоит притворяться, что не знаете, миссис Фрост- Джонс, — фыркнула Эмма. — Если вы узнали меня, то и о Белль тоже должны знать.       — Эмма, всё не так… — начал Киллиан.       — Не стоит, — положив руку ему на грудь, прервала Эльза. — Нам пора вернуться к гостям. Спасибо за выступление, — поблагодарила она и мягко потянула Киллиана за собой. Но тот выдернул руку, и это заставило Эльзу остановиться и дождаться его.       — Ты ведь так и не узнала, что по правде произошло, да, Эмма? Ты хоть читала газеты? Смотрела новости? Или ты и тогда, и сейчас слушаешь свою чокнутую мать?       — Ингрид умерла, спасибо за проявленное уважение, — прошипела Эмма и рывком открыла дверь «жука».       Следующим, что она помнила, был знак на выезде из Бостона.       Заключительная партия. Генри Миллс, декабрь 2014       Генри не планировал нарушать обещание, данное мистеру Нолану. Мисс Свон и музыка — вот что действительно было важно. Благодаря еженедельным занятиям в классе фортепиано жизнь на ферме и уход за лошадьми больше не казались ужасной мукой. Какие отметки в школе или сколько тумаков, издевательских замечаний и обидных прозвищ он получал от других мальчишек — это Генри мало волновало.       И всё-таки вот он, Генри Миллс, в Нью-Йорке, на заброшенном заводе, где такие же потерянные мальчишки и девчонки нашли дом, а Сторибрук и лживые взрослые остались далеко-далеко.       Он уже несколько часов ворочался и крутился на старом спальном мешке и никак не мог уснуть — в голове роились новые мелодии, а записать их не было возможности. Хоть это была первая ночь после побега из приюта, когда он спал не на улице и не на вокзале, Генри всё равно не мог перестать нервничать.       Он смутно помнил, как именно всё произошло — обида на мисс Свон появилась так неожиданно и молниеносно, что он без раздумий согласился на предложение Феликса, обещавшего показать ему одно чудесное место в Нью-Йорке. Он никогда не считал этого старшего мальчишку близким другом, но слова «музыка» и «свобода» подействовали совершенно магическим образом, и Генри неслышной тенью последовал за Феликсом из приюта. Он не обращал внимания на неудобства — на отсутствие еды, на бомжей, своим зловонным храпом отравляющих воздух в ночлежке. Лишь однажды Генри осмелился расспросить сообщника о том, куда же они направляются.       Феликс тогда ухмыльнулся и выдавил: «В Неверленд, к Питеру Пэну».       С тех пор Генри помалкивал и надеялся, что хоть часть сказанного окажется правдой.       Через две недели они оказались в Нью-Йорке, на заброшенном складе - "Неверлэнде", если верить надписи над перекошенной дверью.Мистер Малкольм, который вроде как владел этим местом и руководил бандой бездомных попрошаек, вряд ли походил на Питер Пэна — пожилой бородатый мужчина, играющий на губной гармошке был похож скорее на злодея, чем на не желавшего взрослеть сказочного мальчишку. Однако услышав, что Генри умеет играть на фортепиано, Малкольм усадил его на лучшее, самое, как потом выяснилось прибыльное место — за синий рояль в Центральном парке. Большую часть денег, которые прохожие опустили в шляпу Генри, забрал Малкольм, но и ему досталось немного. Он угостил Феликса огромным бургером — в знак благодарности, а тот провел экскурсию по основным "точкам" банды. Вообще Генри понравилось в Нью-Йорке. У этого города была своя музыка, своя мелодия, несравнимая с теми, которые звучали в сердце Генри по пути с приюта.       Конечно, он немного сожалел, что бросил мистера Нолана и разозлился на мисс Свон из-за подслушанного разговора, который вообще не предназначался для его ушей. Эмма казалась ему самой прекрасной женщиной, и то, что она соврала, будто у неё нет детей, начисто перечеркнуло все ее достоинства. Из их разговора с Мэри Маргарет Генри узнал, что у мисс Свон был ребенок, которого она бросила сразу после рождения.       Как такая талантливая и добрая женщина, могла обречь ребенка на судьбу, вроде той, какая была у Генри?       Он не понимал, поэтому очень опечалился и скучал по покойной приемной матери, Реджине.       - Моцарт! — послышалось в нескольких метрах от Генри, и он отвлекся от переживаний и стал выискивать в темноте того, кто среди ночи решил вспомнить гениального композитора.       — Моцарт? — переспросил он.       - Да тише ты, новенький, — шикнули ему в ответ.       — Хорошо, — пролепетал Генри, узнавая голос Малкольма.       — Есть хочешь?       — Конечно.       — Идем.       Спустя несколько секунд, кто-то потянул Генри за рукав и заставил подняться. Вскоре они сидели под грязным стеклянным куполом, через выбитые куски в котором были видны звезды, и уплетали бутерброды с арахисовым маслом.       Генри понятия не имел, чем был вызван прилив невиданной доброты и щедрости Малкольма. Тот мог сколько угодно болтать о надежде и звездах, о волшебстве мелодий и доме, который дал всем этим мальчишкам и девчонкам, однако Генри, чувствовал, что мужчина хоть и снабжает всю свору попрошаек инструментами и следит, чтобы не было драк и побоев, всё равно считает их «крысятами». Генри даже почти верил, что Малкольм всей душой любит музыку и одаренных детей, но все его слова о созданной здесь семье — Неверленде — всё равно казались фальшью.       Именно тогда Генри твердо решил отыскать своих родителей и он очень надеялся, что музыка ему в этом поможет.