Соната

Главная партия. Киллиан Джонс. Июль, 2007.       8:15. Пятнадцать чёртовых минут девятого, а уже хочется сделать несколько глотков рома и уснуть. Нетерпеливо стянув пиджак, Киллиан ослабил галстук и закатал рукава рубашки по локоть.       Не помогло.       Он уперся ладонями на столешницу и окинул взглядом разбросанные чертежи, оставшиеся там после вчерашнего совещания. Киллиан нахмурился и тряхнул головой, пытаясь сбросить чувство дискомфорта. Два года прошло, а он так и не смог до конца войти в роль директора фирмы покойного брата. Ровно два года. Календарь упрямо показывал 17 июля, не желая поскорее прокрутить эти проклятые сутки вперед. Значит, сегодня весь офис будет ходить вокруг него на цыпочках, боясь повторения прошлогодней вспышки гнева, после которой два инженера лишились работы, просто выразив соболезнования.       Чёрт.       Если бы не Эльза, то он давно пустил бы бизнес брата под откос: ведь в конструировании яхт, затратах-налогах-прибылях, управлении персоналом он не разбирался вовсе. Его миром всегда была музыка, которая смолкла внутри Киллиана после случившегося с Эммой.       Эльза стала его тишиной, барьером, через который не могли пробраться отголоски мелодий, неизменными спутниками которых были воспоминания и боль.       С мисс Фрост Киллиан познакомился полтора года назад, когда та вела один из курсов для руководителей, которые Киллиан решил пройти в попытке изменить свою никчемную, беспутную жизнь. Эльза была прекрасным другом, бизнес-консультантом, а по совместительству генеральным директором компании по поставке замороженных продуктов. И их отношения и дальше бы оставались дружеско-профессиональными, если бы не тот прием у Реджины. Наверное, так всегда бывает — что-то неуловимо меняется, и мы не в силах уследить за тем взмахом крыла бабочки, который переверачивает всё вокруг. Не то приглушенный стук кубиков льда по стенкам бокала с ромом, не то блики света на украшениях, не то чуть более откровенное платье и необычно яркая дразнящая улыбка Эльзы, но их дружба покатилась к чертям со скоростью автомобиля, летящего с обрыва — Киллиан словно впервые увидел в Эльзе женщину.       Вспомнив тот вечер, который закончился под белоснежными хлопковыми простынями в пентхаузе Эльзы, Киллиан ухмыльнулся, потер переносицу и вздохнул. Когда-то он считал, что комбинация доверия, дружбы и физической близости и дает любовь. В определенном смысле, так оно и было: Киллиан любил Эльзу, но не так, как любил когда-то Эмму. Не было ощущения полёта души, абсолютного слияния, совершенной гармонии. Их отношения были беззвучными по сравнению с симфонией, какой была любовь к Эмме… Они просто не были музыкой.       И это к лучшему. Шумоизоляция в кабинете помогала Киллиану избавиться от непрошенных мелодий, которые могли навеять голоса работников, трель телефона или смех официантки, доставляющей обеды. Ведь муза иногда требовала писать стихи или музыкальные партии, одновременно терзая душу воспоминаниями о Get Hooked и Эмме. В такие моменты Киллиан с головой уходил в планы и чертежи — чтобы даже один короткий такт или рифма не посмели проникнуть в сознание.       Коротко постучав, в кабинет вошла Лилия — его секретарь. Она молча поставила чашку с кофе ему на стол и с видом послушной школьницы приготовились выслушать указания. Когда их не последовало, девушка развернулась на каблуках и направилась к выходу. Только тогда ее пальцы легли на ручку, Киллиан окликнул ее:       — Лилия, ты ведь сможешь организовать столик в Davio’s на сегодня?       Полуобернувшись, девушка хмыкнула:       — Только если повод важный.       — Очень, — уверил ее Киллиан: он не стал бы утруждать помощницу, чтобы та в срочном порядке устроила ему бронь в одном из самых дорогих ресторанов Бостона из-за пустяка.       — Тогда, разумеется.       — Спасибо. Ты настоящая фея, — улыбнулся Киллиан.       — Только крылья обломали, а волшебную палочку позабыли выдать, — фыркнула Лилия и скрылась за дверью.       Киллиан вернулся к рабочему столу и, устроившись в кресле, сделал глоток кофе. Напиток согрел горло и немного подсластил горечь утра. Всё-таки секретаря Лиам нашел прекрасного, и, несмотря на то, что их с Лилией отношения начались, мягко говоря, с ножей, сейчас Киллиан мог с уверенностью назвать ее своим первым помощником.       Погрузившись в воспоминания о брате, он не сразу заметил, что его телефон пискнул, оповещая об смс.       — Доброе утро, лапочка, — пробормотал Киллиан, а спустя пару мгновений, когда Эльза сняла трубку, повторил эту фразу громче и мягче.       — Оу, кто-то в хорошем настроении. Я уж приготовила дозу приободряющих речей, — со смехом отозвалась Эльза. — Ты точно в порядке?       — В абсолютном, — открыв ящик стола, Киллиан нащупал бархатную коробочку и без усилий открыл ее большим пальцем.       — Почему-то мне кажется маловероятным, что сегодня ты можешь быть в абсолютном порядке, Киллиан. Я же знаю, что этот день приносит боль. И это нормально, — уже серьёзнее добавила Эльза.       Разумеется, этот день не мог быть нормальным. Но не из-за того, что 17 июля 2005 года его брат, самонадеянно и безрассудно не надевший спасательный жилет, погиб во время шторма, нет. Просто Эльза не знала всего об этой кошмарной дате… Или же делала вид, что не знает.       Скрежетнув зубами, Киллиан сделал глубокий вдох и облизал пересохшие губы.       Решение пришло быстро — плевать, что написано в книге судеб. Нужно попытаться. Бороться, чтобы счастливые воспоминания затмили агонию и душераздирающую боль, связанную с невзрачной на первый взгляд датой в середине лета.       — Я знаю, Эльза. Спасибо за заботу. Быть может, — Киллиан замялся и провел по бриллиантам на кольце подушечкой пальца. — Поужинаешь сегодня со мной?       — В котором часу? — шурша страницами ежедневника, поинтересовалась Эльза.       — Я заеду за тобой без четверти семь.       — У меня нет встреч, так что буду тебя ждать. Куда мы пойдем?       — А это сюрприз, милая.       — Заинтриговал. Как мне одеться?       — Ты всегда выглядишь прекрасно, — игнорируя завуалированный вопрос о ресторане, ответил Киллиан и улыбнулся.       — Льстец.       — Это правда, — делано обиженно отозвался он.       — Ладно- ладно, — примирительно произнесла Эльза. — Есть у меня одна идея…       Киллиану не нужно было вообще затрагивать эту тему — потому что если у Эльзы и ее сестры Анны и была слабость, то ею был шоппинг. Сейчас Киллиан мог только догадываться, какой из нарядов будет сегодня отвлекать его от печальных мыслей и успокаивать нервы, когда он будет продумывать предложение руки и сердца.       Выдохнув в трубку многозначительное «Еще бы», Киллиан пожелал Эльзе хорошего дня и нажал отбой.       Остаток дня прошел как в тумане. Крохотным лучом в этой дымке были слова секретаря о том, что она организовала бронь на его имя в Davio’s на сегодняшний вечер. Киллиан не знал навеняка, каких усилий ей стоило выполнить его просьбу. Впрочем, с хозяйкой заведения, Фионой, Лилия вроде как была дружна — наверное, не стоит зацикливаться на оказанной услуге.       Киллиан любил это тихое заведение — туда никогда не приглашали певцов и музыкантов. Блаженное молчание, бесконечная пауза в партитуре — да, Киллиан желал, чтобы оно было его вечным спутником. И пусть в вечер, когда он решился сделать Эльзе предложение, это казалость эгоистичным, Киллиан не был готов пожертвовать той дополнительной долей комфорта, которую мог дать ему этот ресторан.       Лишь оказавшись в своей квартире и застегивая запонки на любимой рубашке Эльзы, Киллиан на несколько мгновений позволил себе окунуться в пучину горестных воспоминаний. Позволил себе сравнить те два кольца, с которыми он собирался сделать предложение тогда, четыре года назад, и сегодня; позволил сравнить женщин, с которыми собирался связать свою жизнь. Позволил себе — впервые за несколько лет — подумать о том, где он был бы сейчас, не рассыпься его счастье с Эммой прахом сожженных нотных тетрадей.       Что если бы тот глупый поступок не вылился в скандал и не разрушил его карьеру и жизнь?       Что если бы Эмма надела на палец то кольцо с изумрудными нотами-камнями?       Успокоив себя стопкой рома, Киллиан приказал себе не вспоминать о прошлом. А спустя несколько часов, услышав заветное «да» от Эльзы, он решил, что теперь-то его жизнь точно начнется с чистого листа. Именно о будущем — а не об Эмме — он старался думать, обнимая Эльзу и нашептывая ей всякие глупости под убаюкивающий гул снятого в аренду лимузина.       К несчастью, память устроена удивительным образом: именно то, что мы предпочли бы забыть, в ней гравируется навечно — звучит там диссонирующими раздражающими и будоражащими душу аккордами. Побочная партия, Эмма Свон. Июль, 2003.       — Прекрати. Я завидую.       — Что, прости? — всё еще довольно улыбаясь, Эмма оторвала взгляд от экрана телефона и посмотрела на Руби.       — Я говорю, ты переходишь границы даже моего терпения.       — Не понимаю, о чём ты, — невозмутимо отозвалась Эмма и отправила в рот луковое колечко.       — Брось, Эмма, — кивнув официантке, поставившей перед ней заказанный чай, фыркнула Руби. — Ты улыбаешься от уха до уха даже во время репетиций, даже когда Ингрид выносит тебе мозг, даже когда все первые скрипки и альты дружно фальшивят, а Блюбелл смотрит так, будто хочет заменить солиста. Быть настолько счастливой просто неприлично!       Эмма закатила глаза.       — Ты сама виновата, Руби. Кто затащил меня на концерт к Киллиану? Так что…       — Боги! Неужели он настолько хорош, что даже ваши редкие встречи оставляют посторгазмическое состояние до следующего раза? — с непритворным любопытством поинтересовалась подруга.       — Руби! — одернула ее Эмма.       — А что я такого спросила? Я просто умираю в неведении…       — Знаешь, Руби, иногда я вообще не понимаю, как ты можешь играть классику, — игнорируя вопрос подруги, заметила Эмма. — Твое перманентное желание опошлить любое действие и любые чувства просто возмутительно!       — Не вижу проблемы, — оскалилась Руби. — Моя сексуальная раскрепощенность только помогает мне играть. Я не зажимаюсь и не пытаюсь уловить скрытый смысл в мелодиях. Он всегда один: влюбленный мужик страдает и изливает в музыке свои муки или же он на седьмом небе от счастья и трубит об этом всему миру. Вот скажи, о чем была последняя смс от Киллиана?       — Строки из новой песни.       — Дай почитаю.

A hundred days have made me older Since the last time that I saw your pretty face. A thousand lies have made me colder And I don’t think I can look at this the same. All the miles that separate Disappear now when I’m dreamin' of your face. I’m here without you baby But you’re still on my lonely mind. I think about you baby and I dream about you all the time. I’m here without you baby But you’re still with me in my dreams And tonight girl, it’s only you and me.

На сотню лет стал я старше С тех пор, как видел я твое лицо, Стал жесток, тысячу раз солгавши, И смотрю на всё не так, как прежде, Но словно нет ни мили между нами, Когда представляю я твое лицо. Я здесь, без тебя, родная, Но мысли только о тебе, Образ твой, родная, я постоянно представляю. Я здесь, без тебя, родная, Но ты заполняешь мои сны, И сегодня будем только я и ты. Here Without You -3 Doors Down

      Руби восхищенно присвистнула — это не первая песня, которую Киллиан прислал на этой неделе — новые композиции буквально сыпались из него, как сонаты из Моцарта. Эмма не без гордости думала, что стала частью его успеха, помогла раскрыться его таланту в полной мере.       — Так вот, — наставительно продолжила подруга, — Киллиан скучает без тебя! Думаешь, Де Бюсси с Шопеном грезили о чем-то другом?       — Я и не думала, что ты все нас только упрощаешь.       Руби пожала плечами и потянулась за десертом, но потом, словно найдя новый неоспоримый аргумент заметила:       — Ведь после знакомства с Киллианом изменилось и твое исполнение, Эмма. Только не говори, что не поняла этого.       Вздохнув, Эмма кивнула. Разумеется, она знала, о чем говорит Руби. Ее манеру исполнения и технику всегда хвалили, но было что-то, о чем помалкивали критики и преподаватели. Когда приходилось играть так называемые «любовные» партии, ей не доставало понимания, не хватало чувства и проникновенности. Любовь к Киллиану стала завершающей нотой в исполнительском мастерстве виолончелистки Эммы Свон. Даже Ингрид признавала, что ей удалось подняться еще на одну ступень, стать ближе к великим.       Однако это не мешало матери ненавидеть бойфренда Эммы.       Их с Киллианом украденные, вырезанные из плотных графиков выступлений и репетиций встречи поднимали к небесам, но мать делала всё возможное, чтобы эти свидания были как можно более редкими, поэтому Эмма даже боялась подумать, как Ингрид отреагирует на новости, которые она пока не отваживалась никому поведать.       Видимо, горькие мысли отразились на лице Эммы, потому что Руби начала извиняться:       — Ладно, прости, Эмс. Я понимаю, что твои отношения с Киллианом и без меня есть кому отравлять.       — Ты не отравляешь. Просто заставляешь задумываться, куда это все ведет. Постоянные перепалки с Ингрид, выматывающие перелеты ради свиданий… Даже для самых в лучших отношений в жизни — это высокая цена, которую с трудом удается платить нам обоим.       — Правда? Проблема только в этом? — сощурившись, с подозрением спросила Руби и сделала глоток чая.       Махнув рукой официантке, чтобы та принесла счет Эмма на миг задумалась, но решила промолчать. У Руби определенно было сверхъестественное чутье на новости и сплетни, но Эмма не могла пока назвать истинную причину, по которой она стала страшиться матери. У этой причины уже билось сердечко — их с Киллианом ребенок рос внутри вот уже три месяца, полтора из которых Эмма бездействовала, охваченная паникой и беспомощностью. Она, конечно, не ожидала, что одна пропущенная противозачаточная таблетка приведет к беременности. Однако она не сожалела: ведь материнство, хоть и не было первоочередным желанием, но все-таки имелось в списке ее жизненных планов. Просто среди вязи черных точек — бесконечного нотного престо и стаккато* — уже через пару тактов замаячила длительная пауза.       — Да, сегодня я просто устала. Нам пора. Завтра утренняя репетиция, — рассчитываясь за ужин, напомнила Эмма.       — Точно, — со вздохом согласилась Руби. — Это значит, что ты снова не увидишься с Киллианом?       — Вообще-то я уже взяла билет на самолет. Завтра после репетиции я улечу в Нью-Йорк, у Киллиана там дела — им предложили хороший контракт со студией звукозаписи. Так что у нас будет время. К воскресному концерту я вернусь.       — Отличный план! — оптимистично отозвалась подруга и вытащила несколько банкнот, добавляя их к сумме, которую уже выложила за ужин Эмма.       Оказавшись на улице, они синхронно возмутились жаре, прилипавшей к коже, раскаленным воздухом обжигающей гортань. До дома Руби они болтали о репертуаре и о виолончельном переложении скерцо-тарантеллы Венявского. Руби снисходительно давала советы по интонации и темпу — и это уже можно было считать маленьким чудом. Ведь она терпеть не могла, когда скрипичные произведения перекладывали для других инструментов. Эмме же Руби прощала это, как она сама говорила «недоразумение», — скорее по дружбе, чем из-за выдающейся техники игры.       Домой Эмма вернулась в приподнятом расположении духа. Она собрала чемодан, написала Киллиану, что им с Руби понравился текст новой песни, и теперь она желает услышать музыку. Когда ответа не последовало, Эмма списала молчание на занятость, пожелала удачи в переговорах и заперлась в своей комнате-классе — решила последовать совету подруги: не пытаться повторить скрипичный темп сразу, а «проговорить» внятно всю партию, а затем наращивать темп. Эмма почти два часа боролась с метрономом и невесть откуда взявшейся в груди тревогой. Она даже не впустила к себе Ингрид, кричавшую из-за двери, что у нее есть важные новости.       Когда в конце концов Эмма осталась довольна интонацией, часы показывали полночь. Отложив инструмент, она нежно погладила живот и направилась в спальню.       «Завтра», — пообещала она себе. — «Завтра он должен узнать».       И хотя странное предчувствие чего-то нехорошего никуда не делось, заснула она быстро — ведь предвкушение встречи с Киллианом было куда приятнее и сильнее.       Утро встретило Эмму серыми облаками и духотой, предвещающей грозу; наградило обрывками отложившихся в памяти ночных кошмаров и чудовищной изжогой. По привычке быстро собравшись, Эмма закинула вещи в багажник машины, схватила с кухонного стола конверт, на котором почерком матери было выведено ее имя, и, допивая чай на ходу (скоро все начнут подозревать неладное — слишком редко она пьет кофе!), направилась в концертный зал.       Колючие взгляды и недобрые шепотки завистников и недоброжелателей сопровождали Эмму сколько она себя помнила — к ним она давно привыкла. А сочувственные и жалостливые, которые буквально прожигали ей спину в то утро — были в новинку. Эмма перевела взгляд на Руби и вопросительно приподняла бровь. Но концертмейстер натянула непроницаемую маску и принялась настраивать первых скрипок. К приходу Блюбелл оркестр был собран и на удивление тих. Удостоившись такого же сочувственного взгляда от дирижера — Эмма мысленно выругалась.       «Какого черта?»       Мучимая неопределенностью и тревогой, Эмма путалась в аппликатуре, не держала темп, но даже эти ошибки, обычно выводившие Блюбелл из себя, в тот день ей простили. Не выдержав раздирающих душу эмоций, она попросила сделать перерыв. Дирижер без промедления согласилась. Даже больше: она отпустила всех по домам на час раньше запланированного.       Это окончательно повергло Эмму в состояние шока. Сложив виолончель, она нашла Руби и выволокла ту в холл.       — Рубс, что происходит?       — Эмма, это я должна тебя спрашивать, — скрестив руки на груди, огрызнулась подруга.       — О чем?       — Когда ты говорила с Киллианом?       — Вчера вечером отправила смс. Я обещала позвонить перед вылетом и сообщить номер рейса.       — Мне жаль, Эмма, — участливо ответила Руби, избегая смотреть Эмме в глаза.       — С ним что-то случилось? Что с Киллианом?       — Думаю, с ним всё в порядке…- протянула Руби и умолкла на полуслове.       — Да в чем дело? — взорвалась Эмма. — Скажи!       — Я думала, что Ингрид не упустит возможности тебе сообщить… — промямлила Руби и потупилась.       Позабыв обо всём, Эмма рванула на парковку, к машине. Дрожащими руками она вытащила оставленный матерью конверт.       Фотографии. С датой 16 июля 2003 и временем.       Место Эмма узнала сразу. Нью-Йорк. Центральный парк. Боу-Бридж. Их с Киллианом место. Нет, место Киллиана и его настоящей девушки. Вот ее любимый открывает коробочку для украшений перед Белль — симпатичной девушкой, вечно крутившейся возле группы и особенно — Уилла. Очевидно, не Уилла…       На следующей фотографии счастливо улыбающаяся Белль обнимает Киллиана.       Снимки упали на асфальт, а в руках Эммы осталась распечатанная статья о том, что Киллиан Джонс, солист группы Get Hooked, очень романтично сделал предложение своей давней школьной подруге Белль Френч.       Слезы застилали глаза. Эмма не смогла прочитать полностью текст, который следовал ниже. Она выхватила лишь отдельные слова и свое имя в связке со словами «роман с известной виолончелисткой был лишь пиар-ходом». Вытащив телефон, Эмма набрала номер Киллиана, но бесстрастный голос оператора сообщил, что абонент временно недоступен.       Она не помнила, как упала в обморок; не заметила, как ее забрала «скорая». Всё происходящее казалось нереальным — бредом, вымыслом, галлюцинацией.       Очнувшись спустя несколько часов, Эмма осознала, что больше в ее жизни нет места музыке. Заключительная партия. Генри Миллс. Ноябрь, 2014.       Генри нравился мистер Нолан. Он казался очень хорошим человеком. И особенно радовало, что директор сдержал свое слово. Две недели Генри был самым послушным мальчиком на планете: чистил конюшни, не прогуливал занятия мисс Жасмин — учительницы, которая приходила к ним на ферму, — и даже не думал покидать территорию приюта.       Оценив все эти старания, мистер Нолан вызвал его к себе в кабинет и пообещал, что теперь раз в неделю он сможет посещать музыкальный класс мисс Свон в Сторибруке. Радостно взвизгнув, Генри обнял директора, но потом, устыдившись, поспешно извинился. Кажется, это было даже лишним, ведь мистер Нолан вызвался лично отвозить Генри на занятия — ему все равно нужно было раз в неделю наведываться по делам в Сторибрук. Но Генри не вникал объяснения директора, ему не было до них дела. А еще му было всё равно, что Феликс «случайно» толкнул его в навоз. Генри даже и не задумывался, что все обитатели приюта ему завидуют: каждую неделю директор отвозит воспитанника на какие-то дурацкие занятия! Он за несколько часов стал изгоем — над ним смеялись, скрывали за шутками злость и обиду, но Генри не унывал. Теперь в его жизни была настоящая музыка, рождавшаяся от прикосновения пальцев к клавишам. А еще теперь у него появилась мисс Свон, которая любила музыку не меньше Генри. И хотя он знал, что фортепиано — не основной инструмент преподавателя, это лишь добавляло желания научиться играть. Познать тонкости звучания и гармонии фортепиано, скрипки, флейты, гобоя, виолончели…       Обычно мисс Свон прерывала его восторженные рассказы и опускала с небес на землю, возвращая к гаммам, этюдам и арпеджио. Генри они давались очень легко — учительница поначалу даже не поверила, что он раньше почти не занимался музыкой, что вызывало приступы гордости.       Иногда, когда мистер Нолан задерживался — и эти минуты Генри ценил особенно — они с Эммой (она разрешила называть себя так по окончании занятий) пили чай. Эмма рассказывала ему об оркестре и учебе в Джуллиарде. Мисс Свон не была его матерью, которую Генри, как и любой сирота, мечтал найти, но с ней рядом он чувствовал себя дома: Эмма несла в себе музыку, бесконечно любимую ими обоими. Поэтому очень редко, но он всё-таки позволял себе думать и представлять, что его мать хоть чуточку на нее похожа.       — У вас есть дети, мисс Свон? — как-то спросил Генри, когда они дожидались мистера Нолана.       Взглянув на наручные часы, Эмма рассеянно пробормотала имя Мэри Маргарет и «голубки», а затем со вздохом ответила:       — Нет. У меня нет детей, Генри. Но зато у меня ученики и музыка.       Этот вопрос точно опечалил Эмму, поэтому Генри пообещал себе больше никогда не спрашивать ее о таком. К приходу Мэри Маргарет и мистера Нолана, она повеселела, с улыбкой укорила директора и свою коллегу за опоздание. Генри не понял, в чем дело, но взрослые покраснели.       Генри же всю дорогу слышал мелодию смеха мисс Свон, тон смущения мисс Бланшар и тембр надежды крепко сжимающего руль мистера Нолана.