It is what it is..

Пятнадцать минут назад мне позвонила Эмили с просьбой «навестить» Гарри, и вот уже пять минут я стою перед дверью, видимо, фотостудии Гарри, не зная, что делать дальше. Уже пять минут не могу решить: развернуться и уйти или постучать и поговорить с Гарри, если он захочет. Холодный ветер сдувает с меня шапку, и мне приходится наклониться, чтобы поднять ее с земли. Разгибаясь, я задеваю головой дверную ручку. Прекрасно. Просто прекрасно. Стоит ли это считать знаком? Наверное, да. Поэтому я стучу в дверь, надеясь на ответ. - Эмили? – спрашивает расшатанный хриплый голос. – Иди домой, Эм. - Эмм.. – протягиваю я, не зная, как ответить. – Это Луи. Я просто пришел проверить, как ты. Ну я пойду, раз все хор… - Луи? – дверь передо мной открывается, и на пороге появляется уставший сонный Гарри. – Что ты тут делаешь? Как ты тут оказался? - Я…Ну…Сел в машину, вбил адрес в навигатор…И вот я тут… - мямлю я, пораженный потрепанным видом парня, стоящего на расстоянии вытянутой руки от меня. – Ну, я пойду… - Подожди. – останавливает меня Гарри. Я оборачиваюсь и жду продолжения этого неловкого разговора. – Уже поздно и слишком холодно. Заходи. – он отходит, давая мне пространство, чтобы войти, но я продолжаю стоять на месте, не уверенный в том, что должен сделать. Сердце говорит идти к нему, а разум твердит возвращаться в машину и ехать домой, пока не поздно, пока не наглупил, не сказал лишнего. – Заходи, Луи. Я замерз, вообще-то. - Ладно. – я подчинился сердцу и хриплому голосу Гарри и прошел в теплую студию. Темно. – Я ничего не вижу. – Гарри положил одну руку мне на плечо для опоры, чтобы дотянуться до выключателя, как я догадывался, и сразу убрал ее. – Спасибо. – сказал я, как только мои глаза привыкли к тусклому свету лампы. – Почему ты тут? - Предоставляю Эмили и Найлу время и место для… - Понятно. – не давая Гарри договорить, говорю я. – И часто ты тут бываешь? - Да. – коротко ответил Гарри, усаживаясь на винтажный диван у стены. Я разглядывал помещение, поражаясь его уютности. По всему пространству потолка развешаны бельевые канаты с деревянными прищепками, которые держали проявленные фотографии в подвешенном состоянии; на длинном, во всю стену, столе стояли разные ванночки с прозрачными жидкостями, а рядом лежали пинцеты и другие инструменты; еще были какие-то решетчатые полки и специальные устройства. Я понятия не имею, как все это называется, но выглядит чертовски уютно, несмотря на их большие размеры и непривлекательные формы. Я не про людей разговариваю, а про станки. – Не советую. – тихо говорит Гарри, когда я тяну руку, чтобы повернуть одну из фотографий весящих на веревках. – Оставишь следы. - Ладно. – я убрал руки в карманы. – Слушай, может, я пойду? Мне не кажется, что это правильно – быть сейчас тут с тобой. - Почему? – спрашивает Гарри, внимательно смотря на меня, но я отвожу взгляд, делая вид, что разглядываю фотографии. «Потому что в последний раз, когда мы виделись, ты закрылся от меня, и я теперь в душе не представляю, что должен делать» - хочется ответить, но вместо этого я говорю совершенную чушь. - Потому что тебе, наверняка, лучше одному… - говорю я, тормозя на последних словах, потому что понимаю, как это звучит. С тем же успехом можно было сказать «потому что ты одиночка, отшельник, и так будет всегда». – То есть, наверное, тебе нужно время наедине с собой, ты же не просто так ушел. - Я меня было достаточно времени наедине с собой. – тихо говорит Гарри, смотря в пол. Мне хочется подойти к нему, сделать что-то, чтобы он расслабился, успокоился, но вместо этого я отдаляюсь, усаживаясь на самый дальний от дивана стул. – Он сло… - стул скрипит и разваливается, а я лечу на пол, задевая головой крышку стола. - …ман. Ты как? – я вижу над собой кудряшки Гарри, он явно старается не заржать. – Луи? - Давай смейся, я же не зря пришел. – с наигранным раздражением говорю я, пока он помогает мне подняться. Я потираю затылок, надеясь не обнаружить там крови, потому что стукнулся я прилично, голова кружится и болит. Гарри прыскает от смеха и ярко улыбается. И все такое искреннее. Благослови Бог мою неуклюжесть. – Я сломал твой любимый стул? – спрашиваю я, делая акцент на слове «любимый». Я ведь знаю, каково это, когда кто-то посторонний ломает твою любимую вещь. Но Гарри лишь отрицательно кивает головой, оглядывая масштаб трагедии за моей спиной. – Тогда какого черта у тебя тут стоит ломаный стул? Специально для меня приобрел? Чтоб я тебе вот так вот настроение поднимал? - Тебе не нужен для этого ломаный стул. – коротко комментирует Гарри, отходя от меня, но продолжает улыбаться, хотя уже не так широко. - Что-то я не заметил, чтобы ты смеялся, когда я появился на пороге пятнадцать минут назад. – боясь снова упасть, я сажусь на диван рядом с Гарри, но за километры от него. – Я, между прочим, там стукнулся затылком о дверную ручку, ты пропустил уморительно смешное шоу, поверь мне. Вчера я порезал палец о нотные листы, ударился голым мизинцем о подставку для гитары, минутой позже на меня упала вешалка с зимней курткой, а потом я чуть не поскользнулся в ванной. Я мог бы и умереть, знаешь? Не помню за что я ухватился… Ах да, это было полотенце на дверной ручке. Понятия не имею, как оно там оказалось… - Я повесил его туда, когда… - Гарри задумался, вспоминая. – В один из дней, что был у тебя. - Вот видишь, ты меня спас. – говорю я, откидываясь на спинку дивана. Головная боль слегка стихает, этому нельзя не радоваться. – Гарри, прости, если я тогда сказал лишнего, я не хотел торопить события. Я, если честно, не ожидал, что ты меня поцелуешь. Еще и вот так вот… - Как вот так вот? – заинтересованно, но боязливо спросил Гарри, продолжая разглядывать свои пальцы. - Будто бы ты не знаешь, как девушкам нравятся твои поцелуи. – не без сарказма в голосе сказал я. - Я думал, это чувствуется по-другому, когда ты парень. – неловко начинает Гарри, и я вижу, как краснеют его щеки. – Нет? - Нет. – я качнул головой. – Что ты чувствовал, когда поцеловал меня? – спрашиваю я, Гарри краснеет еще больше. – Ладно, можешь не говорить. Просто, что бы ты не чувствовал, я испытывал то же самое. - Например? Откуда ты знаешь, что мне понравилось? – спрашивает он, осмелившись, и смотрит прямо мне в глаза, а я перемещаю взгляд на его губы. Я знаю, что ему понравилось. Иначе, он бы сейчас не хотел поцеловать меня снова. На этот раз Гарри и я медленно сокращали дистанцию между нашими лицами, в то время, как наши взгляды метались от губ к глазам и обратно. В один прекрасный момент мы мягко столкнулись лбами, наши губы были в паре миллиметров друг от друга, а глаза, не моргая, смотрели друг в друга. Я почувствовал улыбку Гарри и улыбнулся в ответ. Мы легко скользили улыбками по губам друг друга, не желая чего-то большего, а, может быть, и желая? Никто не узнает, потому что придурок по имени Найл захотел поговорить со мной в самый важный момент этого вечера. Гарри, нехотя отвернулся, плечи поникли, улыбка пропала. - Найл, придурок, что тебе надо? – раздражающе радостно спросил я в трубку. - Хотел узнать, где ты, приятель? – не реагируя на тон моего голоса, отвечает Найл. - Я в дерьме, дружище. Я его тут разгребаю, понимаешь ли, а ты отвлекаешь меня. - Ох, прости. Обычно, когда люди «разгребают дерьмо», они выключают телефон. – говорит Найл, смеясь. - Тогда ты не против если я положу трубку? – спрашиваю я, и не дожидаясь ответа, нажимаю на красный значок на экране, а потом и вовсе отключаю телефон. Найл не будет обижен, он только что переспал с Эмили, иначе бы не позвонил мне почти в два часа ночи, а вот у Гарри есть все причины на то, чтобы снова закрыться. - Найл, наверное, обиделся? – спрашивает Гарри, вставая с дивана. Ну вот. Нет, Гарри, вернись. - Нет. Он сейчас на седьмом небе от счастья, даже моя смерть его не опечалит. – отвечаю я, стараясь развеселить Гарри снова. Но, видимо, слова о моей смерти и о счастливом Найле, не радуют этого кудрявого парня. – Тот поцелуй был приятным и теплым, как когда ты окунаешь губы в горячий шоколад, а на вкус он был апельсиново-мятным. – выдаю я. Руки Гарри замирают на полпути к фотографии над его головой. Он смотрит на меня с неверием, а потом губы начинают складываться в неловкую улыбку, которая расширяется с каждым мои последующим словом. – Это была какая-то жвачка? Или типа «твой вкус»? - Я не знаю. – говорит Гарри. – А ты тоже сажаешь мятные кустики во рту? - Я не садовод-любитель. – говорю я, вставая с дивана и делая шаг в направлении Гарри. – Я музыкант, а это значит, что я могу издавать ртом приятные звуки, не более. - Что же тогда с моим ртом? – спрашивает Гарри, краснея. Ты первый начал флиртовать, Кудряшка. - Он – муза. Его поцелуи прекрасны и идеальны, прямо как работы архитекторов или фотографов. – говорю я, приближаясь вплотную. Гарри не возражает. - Но ты даже не видел моих фотографий? – говорит он, медленно наклоняя голову. Что ж, да, я немного короче, чем он, но это выглядит идеально. - Но мы уже целовались. – говорю я, наблюдая, как Гарри прикрывает глаза и склоняется еще ближе. – Я же говорил, мои слова – музыка для ушей. - Твой голос. – последнее, что я слышу, прежде чем Гарри нежно и неуверенно прикасается своими губами к моим. Я осторожно кладу руку на его шею, ожидая его реакции. В этот раз вместо того, чтобы отстраниться, он углубляет поцелуй и кладет трясущуюся руку на мою щеку. Я накрываю ее своей, чтобы успокоить. Видимо, это работает, потому что Гарри уже более уверенно запускает руку мне в волосы. Он улыбается, а потом смеется, не разрывая контакта наших губ. Снова сталкивает наши лбы. - Почему ты смеешься? – спрашиваю я, хотя сам уже давно подхватил его заразный смех. - У тебя там шишка. – говорит он, легонько надавливая пальце на участок моего затылка. Больно. - И поэтому ты решил посмеяться? - Я вспомнил, как ты упал. – продолжает смеяться Гарри, но не убирает своей руки, поглаживая мою скулу большим пальцем. – Почему ты не сказал сразу? - Твои кудряшки затмили мне разум. – говорю я, думая, что Гарри спрашивает про удар головой. - Нет. Я про поцелуй. Почему не сказал еще тогда? – он внимательно вглядывается в мои глаза, а я вижу в его глазах искреннее беспокойство и надежду. - Потому что я, как и ты, был в шоке. В приятном шоке, понимаешь? Я хотел вернуться и забрать тебя от Эмили, но подумал, что я все испорчу. - Ты такой, придурок, Луи Томлинсон. – вполне серьезно, но с улыбкой говорит Гарри. Он стоит сейчас такой счастливый, как будто и не было этого барьера между самим собой. - Что есть, то есть. – говорю я, и в глазах Гарри снова загорается какой-то огонек. Думаю, это хороший знак. – Покажи мне свои фотографии, мистер Гарри-не-придурок-Стайлс. - Займите почетное место на диване, мистер Луи-что-есть-то-есть-Томлинсон. – усмехается Гарри и отходит, чтобы достать какую-то большую черную папку. Фотоальбом. – На диван, мистер. Спустя три часа мы закончили смотреть фотографии. Должен ли я сказать, что был поражен тем, что увидел? Должен. Могу ли я сказать, что Гарри не просто хороший фотограф, но и человек, который может дать подробное описание своей работе и написать короткий рассказ, посмотрев на свою фотографию? Определенно могу, потому что я услышал несколько таких коротких историй о совершенно простых вещах. Несмотря на то, что большая часть альбомов состояла из черно-белых фотографий, все они были живыми и красивыми. - Это экономно – любить черно-белые фото. Меньше краски уходит для их проявления. – говорю я, когда Гарри закрывает последний альбом и встает с дивана, чтобы все убрать. - Не думаю. Фотография – увлечение не из дешевых, на самом деле. – отвечает Гарри. Суховато, но уже что-то. Я должен радоваться тому, что он вообще меня впустил и сделал кучу вещей, которых я не ожидал от него. – Совсем не будем спать? Уже почти утро. - Все мои любимые разговоры всегда случаются после полуночи. – нараспев произношу я, медленно прикрывая глаза. – Потому что мы не знаем, о чем говорим. Мы просто плывем по течению в своих бокалах и болтаем о ерунде, словно нам подвластно все… - Что это за песня? – спрашивает Гарри, усаживаясь рядом со мной на диван. Он разгибает мои согнутые в коленях ноги и укладывает их к себе на бедра. Гарри устало играет пальцами со шнурками на моих кедах, а я пытаюсь не влюбляться в это изображение, потому что, если он уйдет, я больше никогда не смогу носить обувь со шнурками, а это все, что у меня есть. Серьезно. – Это твоя песня? - Да, я написал ее случайно, когда мы с Найлом всю ночь пили виски и разговаривали о всякой ерунде, начиная с появления первого человека на Земле, и заканчивая вопросами о смысле жизни. – я вспоминал, как мы с Найлом сидели в его домике на дереве, после моего признания родителям. Я чувствовал себя плохо, Найл чувствовал себя обязанным помочь мне, я не был против, поэтому мы украли у моего отца бутылку виски (мне было уже нечего терять), и забрались в свое убежище. Найл сначала вытирал мои сопли, а потом мы ржали над абсолютнейшим ничем. - Это не такая уж и ерунда. – прерывает Гарри поток моих воспоминаний. – Это самые сложные вопросы человечества, а ты говоришь, что это ерунда. - Может быть, однажды, когда мы уже старые и седые, мы сможем влюбиться снова. – снова напел я. – Скажи им, что я не растрачу свою любовь. Дорогой, я навсегда только твой. - А это что за песня? – спрашивает Гарри. Он перестал путать мои шнурки, оставив руки мирно лежать на моих икрах. – Я где-то слышал ее уже. - Хорошая песня, совсем недавно появилась на свет. – отвечаю я. – На самом деле, я думаю, ты хочешь поговорить о чем-то, но боишься. Пожалуйста, Гарри, спроси, потому что я не могу смотреть на твои резкие перемены настроения, зная, что я стал тому причиной, но понятия не имея, как помочь. - Я… - начал Гарри. Он выпрямил спину и прочистил горло. – Я не чувствую, что я гей, Луи. – признался Гарри, чем загнал меня в угол непонимания. – Это просто ты. Я не знаю. Мне не нравятся парни. Я не думаю, что мне вообще нравился кто-то когда-нибудь, пока ты не появился. Ты скажешь, что это объяснимо из-за моей семьи. Наверное, да. Но я все еще ничего не понимаю в том, что у меня внутри. - Хорошо. – коротко ответил я, отчасти потому, что не знал, что сказать. – Смотри. – я взял его руку с свою. – Это твоя рабочая рука, так? – Гарри кивнул, потому что я держал его за правую руку. – Хорошо. Видишь, она всегда с тобой. – я покрутил его кистью в воздухе. – Она всегда поможет тебе написать что-то, сделать фотографию, починить сломанный мною стул. Понимаешь? – Гарри кивнул, понимая очевидные вещи, которые я говорил, но понятия не имея, что я этим хотел показать. – А теперь посмотри на меня. – Гарри сделал, как я просил. – Я Луи Томлинсон, и я теперь тоже буду рядом с тобой. Почти как эта рука. Я ничего не понимаю в фотографии, никогда не ходил на лекции, где нужно было писать что-то кроме песен. Но я привез тебя домой, когда тебе было нужно это, я остался с тобой, когда ты разговаривал с отцом, потому что ты нуждался во мне, я отвез тебя к Эмили, после поцелуя, который загнал нас обоих в тупик. И я сейчас сижу тут с тобой, потому что я нужен тебе. И даже если ты собираешься ранить меня, как сделал это с рукой, когда вытатуировал картинки имеющие смысл только для тебя, я все равно буду тут, если ты будешь нуждаться во мне. Хорошо? – Гарри кивнул, не зная, что сказать. – Если что-то из сказанного мной имеет смысл для тебя, значит ты стал на шаг ближе к разгадке своих чувств. А если нет, то ты просто должен знать, что я сделал все это не только потому, что тебе это нужно, но и потому что я сам этого хотел и хочу. – продолжил я, опуская голову. – Проблема не в том, гей ты или нет, Гарри. Проблема в том, что ты чувствуешь. И это не то, в чем я могу помочь разобраться. Как бы сильно я этого ни хотел. - Ты говорил, что хочешь помочь мне, а я хочу помочь тебе, Лу. – говорит Гарри, останавливая мой словесный поток. – Либо мы помогаем друг другу вместе, либо мы останемся теми, кем были в начале. Я не хочу снова оказаться в точке застоя. - Я тоже. - Значит, надо продолжить движение вперед. В этом нам можем помочь только мы. – говорит Гарри и берет мою руку. – Что есть, то есть. Снова плывем по течению, словно нам подвластно все? - Плывем. – говорю я и Гарри улыбается. Наконец, мы вернулись к тому, что было. Теперь все должно пойти, как раньше, только без таких вот неожиданных вбросов со стороны Гарри. Хотя в этот раз, все могу испортить я.