Холодное тело, железное сердце

Ханамия болтался в городе весь день. Не совсем бесцельно — он шарился по аптекам, собирая нужные ему ингредиенты, потом, когда нашел все, пошел отстреливать зомби. Они не реагировали на него — не пытались ни напасть, не защититься. Это было скучно. Раньше он хотя бы не знал, что ему не угрожает опасность. Что ж, это объясняло, по крайней мере, почему ему так хорошо в этом дивном новом мире — в конце концов, он же тоже зомби. Как и Киёши. Они — два зомби. Какая охуенная любовная история могла бы быть. Однажды зараза выбралась бы за пределы Токио, и они вышли бы вместе с ней. Мир, погруженный в хаос. Мир, заканчивающий свое существование. Останавливаются машины, заводы, атомные электростанции. Проясняется небо. По земле бродят зомби — только успевай отстреливаться. Мир опасности, адреналина и свободы. Они бы трахались у костра под звездами, и ничто бы не имело значения — ни поломанное колено, ни поломанные планы, ни противостояние, ни проигрыш, ни то, что Ханамия никогда не должен был обнажать перед Киёши свою душу и показывать ему свои слабости. Как дорого бы он дал за этот дивный новый мир, в котором они с Киёши останутся вдвоем — единственные живые среди моря зомби. Ну, пусть не вполне живые. Но вдвоем. Никаких дурацких друзей, которых надо защищать, никаких левых людей, которых надо спасать. Киёши, абсолютно принадлежащий Ханамии — хотя бы просто потому, что ему некуда деваться. И ведь можно было бы. Не отдавать ему энергетик, не объяснять ничего, навсегда привязать Киёши к себе. Ханамию перекосило от отвращения. Неравноценно. Киёши тянулся к Ханамии из-за энергетика, он рвался к тому, что делало его живым. Но ведь для Ханамии Киёши никаким наркотиком не был. Ханамия тянулся к нему, трахался с ним, притащил ему энергетик и сейчас колбасился, как сопливая девица, по одной простой причине — потому что, как полный безмозглый идиот, он влюбился в Киёши Теппея. Задолго до апокалипсиса, задолго до их встречи на вечеринке. Киёши Теппей стал его наркотиком очень давно, причем сам по себе, а не из-за какой-то синтезированной дряни. Ханамия вернулся к клинике перед самым рассветом. У больничной решетки его поджидал Имаёши, который выглядел на редкость встревоженным. Ханамия скривился. — Что, семпай, переживаешь, что твой источник дозы ушел? Имаёши не ответил — окинул его задумчивым взглядом, потом вздохнул. — Ты бы хоть предупреждал, когда уходишь. — Какая забота, — язвительно проговорил Ханамия. — Как это трогательно. Что тебе нужно? Энергетика нет, я его весь отдал. — Но ты ведь сделаешь еще? — спросил Имаёши. Он улыбался, но в его улыбке Ханамии мерещилась все та же тревога. — А ты отчаянно не хочешь становиться зомби, я смотрю. — Не хочу, — согласился Имаёши. — И ты не хочешь. Ханамия, поделился бы ты формулой. — Чтобы ты мог спасти мир? — спросил Ханамия так сладко, как только мог. — Зачем, семпай? Чтобы у нас снова были машины и мобильные телефоны? Чтобы ты мог покупать своей женщине золотые цацки? Какой же ты мелкий и суетный, семпай. Посмотри на величие мира без людей! — Ханамия, не паясничай, — вздохнул Имаёши. — Не будет никакого величия мира без людей, еще пара месяцев, и если власти ничего не придумают, они просто сбросят на Токио бомбу. Или еще что-нибудь в этом роде. — Мне плевать, — проговорил Ханамия — в этот момент ему действительно было плевать. — Я не собираюсь спасать этот ебучий мир. Что же ты, семпай? Мы же с тобой два зомби! Разве мы не должны быть на стороне своих? — Хорошо, — Имаёши смотрел на него спокойно и чуточку насмешливо, как на ребенка или умственно отсталого, и Ханамии захотелось ударить его, разбить рот, чтобы семпай хотя бы на сколько-то минут перестал улыбаться, чтобы он ощутил хотя бы крошечную толику той боли, что раздирала сейчас Ханамию. — Я понимаю, ты кайфуешь в этом бедламе. Никогда и не сомневался, что конец света придется тебе по душе. Но ты же чувствуешь, как слабеет твой мозг? Я объясню тебе, почему. У зомби общий разум. Ты ведь замечал наверняка, что чуешь их, просто не отдавал себе в этом отчет. А еще ты мог бы обратить внимание, что в твоем присутствии зомби становятся сообразительнее. Понимаешь, в чем дело, Ханамия? Они подключены к твоему мозгу и расходуют его ресурс. Неужели ты не хочешь вернуть себе полную власть над собственной головой? Это должно было убедить Ханамию. Имаёши знал, что делает. Имаёши знал его как облупленного, он прекрасно понимал, какие слова нужно сказать, чтобы заставить Ханамию действовать в свою пользу. Но Имаёши не понимал одной простой вещи — это не имело значения. — Мне все равно, — проговорил Ханамия. Он не хотел произносить именно эти слова, он хотел продолжать глумиться над Имаёши, сказать ему, например, что неужели он, гребаный зомби, думает, что его баба останется с ним после всего этого, или что ему дадут спокойно жить, или что он сам сможет спокойно жить после всего, что видел здесь, в этом зомби-апокалипсисе. Но вместо этого он сказал то, что действительно думал и чувствовал. Ему было все равно. Имаёши открыл рот, явно чтобы что-то сказать, потом закрыл и уставился на Ханамию с неподдельной тревогой. — Ханамия, что с тобой случилось? Ханамия скривился. Еще чего не хватало, чтобы Имаёши Шоичи сейчас начал ему сочувствовать. — Я сделаю тебе энергетик. Формулу не дам. Мне насрать, пусть сбрасывают бомбу. И, отвернувшись от Имаёши, зашагал к воротам. — Мне очень жаль, — прозвучал из-за спины голос Имаёши, причем так, словно тому действительно было жаль. Надавать бы ему по очкастой роже за эти слова… но не было ни сил, ни желания. Определенно, бомба сейчас была бы очень кстати. — Ханамия! — неожиданно окликнул его Имаёши, и тон его был таким, что Ханамия обернулся. И выругался вслух. В их сторону двигалась, едва различимая в предрассветных сумерках, знакомая хромоногая фигура. Изрядно хромоногая, даже с костылем под мышкой. Надо было ему вообще ногу оторвать, мелькнуло у Ханамии в голове, может, хоть тогда он не смог бы наконец ходить. Самое удивительно было, однако, то, что Киёши шел не один. Рядом с ним шагал другой человек, такой же высокий. Вот они подошли ближе, и у Имаёши вырвалось: — Однако… — Доброго вам вечера, Имаёши-сан, — лучезарно улыбнулся Киёши. На Ханамию он старательно не смотрел. — А я вот Мидориму-куна нашел. Мидорима нервным жестом поправил очки. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло и неуверенно, словно он долго им не пользовался: — Добрый вечер. — Нашел, — повторил Имаёши. — Я прошу прощения, правильно ли я понимаю, что Мидорима-кун… — Зомби, — поспешно кивнул Мидорима. — Совершенно верно. Не уверен, что Киёши-сан поступил правильно… — Шин-тян! Такао вылетел из ворот клиники, едва не сбив с ног Ханамию, и без смущения кинулся Мидориме на шею. Тот шарахнулся в сторону, ловя Такао за руки. — С ума сошел?! Это может быть заразно! Ханамия не стал слушать дальше. Такао прыгал вокруг Мидоримы, как щенок вокруг хозяина, тащил его в сторону клиники и то ли плакал, то ли смеялся. Невыносимое зрелище. Ханамия с отвращением посторонился, пропуская их мимо себя, а потом шагнул к Киёши. — Что тебе нужно? Вот теперь Киёши смотрел на него. Смотрел и улыбался. Своей идиотской, навязчивой улыбкой. Точно такой же, какой он только что улыбался Имаёши. — Прости, пожалуйста, — проговорил Киёши, — но твое зелье кончилось. Ханамия сжал кулаки. — Ты издеваешься надо мной? Я тебе оставил до хуя! Киёши легко пожал плечами. — Я все раздал. Оно отлично действует, ты бы видел, как они меняются, — он просиял. — Прямо на глазах. Ты ведь сделаешь еще? Чтобы на всех хватило? Я могу тебе помочь, ну, если тебе нужна моя помощь. Ингредиенты искать, например. Или… что скажешь? У него было такое выражение лица в этот момент, что Ханамия искренне ждал, что сейчас Киёши скажет: «Давай повеселимся!» И тогда придется его убить. Ну, или хотя бы сломать вторую ногу. — Ненавижу тебя. Киёши вздохнул. — Я знаю. Но ты ведь поможешь? Что-то сжималось в груди Ханамии, мешая дышать. Он смотрел на Киёши, а тот не сводил взгляда с него — серьезного, пронизывающего взгляда. Словно вызов бросал. — Сука ты… — выдохнул Ханамия и перевел взгляд на Имаёши. Тот улыбался широко и радостно, как придурок. — Когда будешь записывать формулу, Ханамия, пожалуйста, напиши поразборчивее, ладно? — Пошел ты на хер! — рявкнул Ханамия, развернулся и быстро зашагал к клинике. *** Имаёши смотрел вслед уходящему Ханамии и чувствовал себя изрядным идиотом. Впрочем, а был ли у него хоть шанс догадаться, что Ханамия Макото — Ханамия Макото! — вообще способен влюбиться? Имаёши покосился на Киёши — тот тоже смотрел вслед Ханамии, и вид у него был задумчивый. — Ну что, Киёши-сан, — проговорил Имаёши наконец, — поздравляю вас, вы только что спасли мир. Во всяком случае, поспособствовали. Киёши повернулся к нему, грустно улыбнулся и покачал головой. — Спасибо вам за эти слова, Имаёши-сан, но вы ошибаетесь. Я эгоистичный слабовольный трус, — он вздохнул. — Я не смог его остановить, ни разу не смог. Все, что я могу — прибегать к дурацким хитростям, чтобы иметь возможность вновь его увидеть. — Ну, может быть, — проговорил Имаёши, тщательно пряча улыбку, — вам просто стоит объяснить Ханамии, что дело не только в препарате? Киёши хмыкнул. — Пожалуй, да, — сказал он. — Иначе это просто нечестно. Как вы думаете, я могу войти внутрь? — Я думаю, вы должны, — ответил Имаёши. Киёши кивнул, глубоко вздохнул, поправил костыль и заковылял к клинике. Имаёши остался один. Розовое зарево заливало небо, солнце вот-вот должно было встать. Он достал из кармана кольцо, любуясь, как играет свет в гранях бриллианта. — Любовь спасла мир, — проговорил Имаёши и фыркнул. Это история непременно понравится Сацки. Солнце поднялось из-за горизонта, его лучи ударили в просвет между домами, на мгновение ослепив Имаёши. Он закрыл глаза, потер их и снова открыл, прикрываясь ладонью, как козырьком. И тогда он увидел фигуру, что двигалась в его сторону, тонкую, легкую, без сомнения, человеческую и даже, кажется, женскую фигуру, черную на фоне солнечного света. Она приближалась, а Имаёши смотрел на нее и думал, что это невозможно и что это может быть абсолютно кто угодно. Мало ли женщин осталось в постапокалиптическом Токио. И все же, против воли, он надеялся. А что еще остается пережившему конец света?