All the Rest is Rust and Stardust/А всё прочее - ржа и рой звёздный

Чарльз Прошло уже примерно четыре месяца с тех пор, как Эрик с ним живёт, и Чарльзу начинает казаться, что всё достаточно устаканилось для того, чтобы ввести в их жизнь новый элемент и не нарушить с таким трудом заработанный внутренний баланс Эрика. Дело не в том, что он считает мальчика неспособным справляться с трудностями — тот каждый день доказывает обратное, но до этих пор в квартире Чарльза были лишь они двое, и это место было простым и свободным от сложностей повседневной жизни для того, кого воспитывали так далеко от всего “нормального”. Теперь-то он уверен, что Эрик сможет справиться с небольшими изменениями. Даже так, Чарльз всё же немного нервничает, когда в один прекрасный день говорит после школы Эрику: — Моя сестра придёт в гости на выходных, в субботу. Они вместе сидели в гостиной, Эрик на диване, а Чарльз в своём любимом кресле, а на фоне тихо играло радио; приятно то, как расслабленно они чувствуют себя вместе, и ему почти что стыдно нарушать тишину — Чарльзу кажется, что он тревожит что-то драгоценное тем, что упоминает визит Рейвен. Но Эрик лишь охает, не отрываясь от чтения “Ночного Кино” Мариши Пессл, и облизывает большой палец, чтобы перевернуть страницу. — Хорошо. Чарльз смаргивает, поражённый такой невозмутимостью, и немного ёрзает в кресле. — Просто хотел, чтобы ты знал, — говорит он, пытаясь снова вернуться к теме. — Рейвен Домина. Она и так не совершит никаких действий сексуального характера по отношению к тебе, но ещё от тебя абсолютно ничего не ждут и не требуют. А ещё я предпочёл бы, чтобы ты ничего не предлагал. На это Эрик поднимает голову. — Она интеграционист? — Почему бы тебе самому не спросить у неё в субботу? — это не должно его так забавлять, но всё же Чарльз пытается спокойнее относиться к похождениям Эрика, чтобы тот не чувствовал осуждения с его стороны. — Что, это как-то повлияет на то, предложишь ты ей что-то или нет? — Нет, — отвечает Эрик. — Мне просто любопытно, сколько у вас общего, и всё, — есть что-то странное в том, как мальчик это говорит, но когда Чарльз заглядывает в поверхностные мысли Эрика, в них есть лишь читаемая им книга и ничего больше. У Чарльза уходит минута на то, чтобы решить, что же заинтересует Эрика больше всего. — Ну, мы не родные. Рейвен удочерили. А ещё она синяя и меняет облик. Любит плохие реалити-шоу, но не особо интересуется музыкой. Ей больше нравится театр. — Мне не терпится с ней встретиться, — говорит Эрик и улыбается, и эта улыбка на удивление искренняя, пусть и появляется на губах всего на долю секунды. Всё проходит проще, чем Чарльз ожидал, и ни один из его других страхов не сбывается за всю последующую неделю. Эрик не паникует из-за появления в квартире странной Домины, не боится того, что придётся делить с кем-то внимание Чарльза, не строит детальных планов (как ему кажется) насчёт того, чтобы завербовать Рейвен в местную ячейку Клуба Адского Пламени, находящегося в квартире Чарльза. Вместо этого всё проходит подозрительно нормально, и в субботу Рейвен даже не забывает сначала позвонить в дверь, а не просто заходит в квартиру, как сделала бы это обычно. — Эй, — говорит Чарльз, отходя в сторону, чтобы впустить её в квартиру, и, как только он разворачивается, чтобы закрыть за ней дверь, Рейвен обнимает его со спины, обнимая за торс и сжимая, а затем, подпрыгнув, отрывая ноги от пола. — Эй, — отвечает она, ухмыляясь прижатыми к его затылку губами; её зубы проходятся по коже, когда девушка открывает рот. — Неси меня внутрь. Я хочу появиться ярко. Чарльз смеётся и заводит руку за спину, чтобы шлёпнуть её по заднице, отчего Рейвен взвизгивает и отпускает его. Когда мужчина разворачивается, она хмурится и делает шаг вперёд, вместо этого беря его под руку и притягивая ближе к себе. — Не дуйся, — говорит ей Чарльз. Рейвен никогда не носит обувь, потому нет нужды убирать её и воображаемое пальто. — Я тут подумал, что, пожалуй, не стоит создавать у Эрика странное первое впечатление о тебе. — Зануда, — говорит она недовольно, но намеренно проецирует в его направление чувство спокойного удовлетворения, которое, как Рейвен хорошо знает, успокаивает его нервы; она понимает, что тот хочет, чтобы они с Эриком поладили. А ещё она думает, что он кажется куда более расслабленным, менее напряжённым, чем когда она видела его в последний раз. Это обнадёживает. — Где Эрик? — Вот здесь, — отвечает Чарльз и ведёт её в гостиную. Эрик сидит в одном из кресел и делает вид, что читает. У него даже хорошо получалось бы, если бы Чарльзу с его телепатией не были столь очевидны недоверие и настороженность мальчика. Он поднимается с места, когда видит их, откладывает книгу в сторону и… ну, он хотя бы не становится на колени, пусть полная тишина и не намного лучше. Эрик не смотрит в глаза Рейвен, покорно опускает голову и сцепляет руки за спиной. — Эрик, это моя сестра Рейвен, — начинает Чарльз, решая не трогать эту тему, и пихает сестру, когда та собирается что-то сказать. — Рейвен, это Эрик Леншерр, он у меня вместо кота. Этим он зарабатывает себе быстрый взгляд от Эрика, который успевает оценить шутку, над которой мог бы посмеяться, если бы его тревога из-за доминантной ауры Рейвен не отключила его чувство юмора. Но всё же это лучше, чем растерянность или, что ещё хуже, обида. Рейвен просто улыбается и говорит: — Привет, Эрик. Приятно с тобой познакомиться, — она пробегается взглядом по всем местам, где можно сесть, и выбирает для этого диван, а затем подходит к нему и устраивается, подбирая ноги под себя. — Чарльз, сядешь рядом со мной? Чарльз идёт к ней и садится рядом. Высокие окна открыты, пропуская тёплый майский воздух и принесённый им шум от транспорта и людей, чуть приглушённый высотой. — Как твои дела? — спрашивает он, позволяя Рейвен взять его руку и с небрежной лаской играться с пальцами. — Как там Хэнк? — У него всё хорошо, — отвечает Рейвен, проводя по костяшкам Чарльза большим пальцем. — И у меня тоже, спасибо. В следующую пятницу на Бродвее открывается новое шоу, тебе стоит прийти. Возьми с собой Эрика, если ему нравится театр — тебе нравится театр, Эрик? — Не знаю, — отзывается тот. Он снова сел на место, опустил взгляд на колени, и все его мысли сейчас сосредоточены на том, чтобы выбрать правильной ответ на вопрос. — ...да? — Круто, — отвечает Рейвен, переплетая пальцы с пальцами Чарльза и сжимая его ладонь. — Я не знаю, говорил ли тебе Чарльз, что я актриса. — Рейвен довольно-таки известна, — Чарльз улыбается и сжимает её пальцы в ответ. — Она, конечно же, очень талантливая актриса, но её мутация в этом тоже помогла. — Ох, конечно же, — говорит девушка. — Очень круто иметь возможность использовать её для чего-то творческого. Чарльз знает, что Эрику очень хочется предложить несколько других способов использовать её силу для политически и социально важных целей, но пока, во всяком случае, его настороженность по отношению к Рейвен останавливает его от попыток завербовать её в террористы. В итоге Эрик решает не говорить ничего, просто кивает и едва заметно ёрзает. В мыслях Рейвен проскальзывает озорство перед тем, как она говорит: — И это весело, — и делает это голосом Чарльза. Её ладонь в руке брата двигается, меняется, становится точным отражением его собственной, пока тело Рейвен идёт рябью, а затем она смотрит на него сверкающими глазами, ничем не отличающимися, такими же вплоть до помятого кардигана Чарльза, на котором третья пуговица держится на одной нитке. — Стоит делать со своей мутацией что-то интересное, иначе в чём от неё толк? Это, во всяком случае, привлекает внимание Эрика. Он поднимает взгляд, переводит его между ними двумя, пусть и задерживается чуть дольше на Чарльзе. Что же, как не мутация, может заставить Эрика заговорить. — Впечатляет, — говорит он спустя несколько долгих секунд. — А Вы можете скопировать того, кого никогда не видели лично? — Зависит от обстоятельств, — отвечает ему Рейвен-Чарльз, складывая руки на груди и окидывая Эрика преувеличенной (Чарльз надеется, что преувеличенной) версией его неодобрительного взгляда. — Ты это из любопытства спрашиваешь или чтобы прокрасться в Пентагон? Может, Эрик воспринял бы это проще, если бы вопрос задал настоящий Чарльз; в этот же раз он просто снова замолкает, а та показанная им искорка интереса и личности мгновенно прячется назад в раковину, когда он от них закрывается. Рейвен морщится и переводит взгляд на Чарльза. Тот начинает беспокоиться, потому что для Эрика это большой шаг назад — в последнее время тот начал чувствовать себя куда увереннее, а это смиренное поведение куда более похоже на то, как мальчик себя вёл, когда только начал жить с Чарльзом месяцы назад. Так что мужчина как можно спокойнее говорит: — Как-то раз, когда мне было четырнадцать, а Рейвен — двенадцать, она притворилась нашей матерью, чтобы мы могли пойти в музей современного искусства после его закрытия. Может, Эрик и не поднимает головы, но Чарльз чувствует вспышку интереса — он поймал наживку; мальчик ничего не спрашивает, но явно ждёт ответа, думая об этом, пусть внешне и кажется, что он ужасно заинтересован в состоянии своих (очень ухоженных) ногтей. Так что Чарльз продолжает: — Я очень хотел увидеть выставку Климта, которую туда привезли всего на пару недель, а наш отчим не хотел нас туда вести — тогда мы жили в огромном особняке в Вестчестере. Так что Рейвен решила, что сможет притвориться нашей матерью, вызвать такси и вытащить меня в город в мой день рождения. Рейвен явно поняла, чего он добивается. — В том, что нас заперли в музее на ночь, моей вины не было, — со вполне правдоподобным негодованием говорит девушка, снова становясь синей. — Я сбрасываю с себя всю ответственность. — Вас не поймала охрана? — спрашивает Эрик, чуть приподнимая голову. — Нет, это проблемой не было, — отвечает Чарльз. — Это был тот же охранник, что нас впустил — матушка в тот год пожертвовала музею много денег — а в конце смены он забыл сказать своему сменщику о нас, и тот запер нас в зале с выставкой. Мы тогда провели всю ночь, сидя в обнимку на полу под портретом Адели Блох-Бауэр. — К тому времени, как охранник дошёл до нашей части музея, было уже проще остаться внутри, чем уходить и шататься по улицам до тех пор, как снова начнут ходить поезда до Вестчестера, так что Чарльз отвлёк внимание охранника, когда тот проходил мимо, — говорит Рейвен. — Лучше уж отсутствовать всю ночь и потом сказать, что ночевали у друзей, чем Курт поймал бы нас пробирающимися в дом на рассвете. Эрик улыбается, слабо, но всё же улыбается. — Знаю людей, что вам позавидовали бы. Не знаю, читали ли вы “Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире”. Чарльз облегчённо улыбается ему в ответ. — Да. И могу заверить тебя в том, что спать в музеях куда менее удобно, чем описано в книге. — Кстати, отвечу на твой предыдущий вопрос, — внезапно подаёт голос Рейвен, привлекая к себе их внимание. — Я могу имитировать голоса людей, если я их слышала, внешность, если видела, но все привычки в том случае, если общалась лично, — она снова идёт рябью и превращается в идеальную копию Скарлетт Йоханссон, после чего перекидывает свои новенькие светлые волосы через плечо. — Видишь? Это так похоже на Рейвен, менять тему, как только Эрик снова присоединяется к разговору; у неё совсем нет терпения, так что Чарльз пихает её пальцем в бок и говорит: — Что не так, мы не уделяли тебе достаточно внимания? — невольно улыбается мужчина. — Нет, — отвечает ему Рейвен и, смеясь, хватает его за палец и прижимает ладонь к спинке дивана. — А теперь выполняй свой братский долг — люби меня и смейся над всеми шутками. — Я забыл про чай, — внезапно говорит Эрик. Он вскакивает так быстро, что случайно роняет книгу на пол, и ему приходится остановиться, чтобы поднять её и положить на стол. — Простите, — мальчик исчезает из комнаты, не дождавшись ответа, и его быстрые шаги слышны, пока он идёт по коридору к кухне. Господи. Чарльз вздыхает и осторожно вытягивает свою руку из ладони Рейвен перед тем, как подняться на ноги. — Чёрт. Ладно. Я скоро вернусь, пойду быстро посмотрю, как он. — Конечно, — говорит Рейвен, возвращая себе естественную форму. На её настоящем лице видно волнение: брови девушки сведены, отчего на лбу залегла глубокая морщинка. — Чарльз, он очень пугливый. Всё хорошо? Чарльз чувствует волнение Эрика с кухни и хочет к нему пойти, но сначала нужно убедить Рейвен в том, что всё в порядке; сложно балансировать между двумя — он чувствует нетерпение, да и это немного действует на нервы. — Всё хорошо, Рейвен. Эрик плохо выносит присутствие Доминантов, а ты ещё и первая, кого я привёл в дом после его переезда. Он просто не привык к другим людям в этом пространстве, вот и всё. — Хммм, — Рейвен спускает ноги на пол, не прекращая хмуриться. — Ты уверен, что всё? Да, ты многого мне не рассказал, но я могу сложить два и два и понять, кто же тот травмированный Адским Пламенем ребёнок — из вечерних новостей все знают, что ты участвуешь в деле, также известно, что среди них был ребёнок, так что, знаешь, догадаться несложно, Чарльз. Я знаю, что ты подбираешь всех маленьких раненых зверьков, но он побывал в серьёзных передрягах. Стоит признать, что меня это волнует. Если бы Рейвен волновалась меньше, то Чарльз, может быть, сорвался бы на нее — потребность защитить Эрика вспыхивает в нём со скоростью спички… но он чувствует её беспокойство, и её отточенный контроль над своими эмоциями совсем не может скрыть этого от его телепатии. Поэтому он вздыхает и говорит: — Эрик очень травмированный молодой человек, это правда, — он понижает голос, чтобы мальчик ничего не услышал, — но в глубине души он хороший человек и потому хорошо приспособился к новым условиям. Ему просто неуютно потому, что ты Домина, и ему кажется, что стоит сильнее подчиняться. А ещё Эрик не привык к положительным интеракциям между другими людьми. Так что дай мне с ним поговорить, и мы вернемся, хорошо? Рейвен молчит достаточно долго для того, чтобы Чарльз уже начал нервно переступать с ноги на ноги, желая поскорее уйти на кухню, но затем наконец-то кивает, откидываясь на спинку дивана, и поражённо опускает голову. — Ладно. — Спасибо, — отвечает Чарльз перед тем, как поспешить за Эриком. Его он видит уже у раковины — мальчик набирает в чайник воду из-под крана, а на тумбе рядом стоят две пустые чашки. Он не оглядывается, когда Чарльз заходит в комнату, просто продолжает делать то же, что и делал, несмотря на едва заметную дрожь в руках. — Чёрный чай или травяной? — спрашивает Эрик, повышая голос, чтобы перебить звук бьющейся о стальное дно чайника воды. — Мне чёрный, а Рейвен травяной, — говорит Чарльз, садясь за стол и наблюдая за тем, как Эрик ставит чайник на газовую плиту. — Всё в порядке? — Отлично, — отвечает ему Эрик, включая газ и стараясь не смотреть на Чарльза, пока пересекает комнату, чтобы пройти к шкафчику и, протянув руки, достать корзинку с чаем. Скованность его походки, однако, выдаёт то, что он лжёт; всё тело мальчика напряжено, словно он готовится к бою. — Она ведь гость, тебе не стоит оставлять её одну. Чарльз неопределённо мычит и, уперевшись локтями на стол, укладывает подбородок на сложенные руки. Из Эрика домохозяйка куда лучше, чем когда-либо выйдет из Чарльза; если тот всё же решит остаться сабом на всю жизнь, то точно осчастливит какого-то очень ленивого Дома, если, конечно, они разберутся с его прошлым. — С Рейвен ничего не случится, — говорит Чарльз, стараясь звучать безразлично. — Она практически жила здесь, когда училась в универе и пыталась избегать свою соседку по комнате. Эрик тихо изумлённо выдыхает — выходит подозрительно похоже на фырканье — и насыпает лепестки ромашки в сеточку для чая перед тем, как опустить на дно чашки Рейвен. — Тогда ладно. — Помочь тебе нести что-то? — Чарльз машет в сторону чашек. — Да, — говорит мальчик, и почему-то даже это звучит угрюмо, что, честно говоря, начинает настораживать. Он поворачивается к Чарльзу и подталкивает к нему пустую чашку, а затем и корзинку с чаями. — Вот твой чай. — Может, хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит? — спрашивает Чарльз. Он несколько застигнут врасплох таким поведением — Эрик часто ведёт себя отстранённо, даже застенчиво, но он редко сердится из-за того, как, по его собственному мнению, стоит вести себя в присутствии Дома. С мгновение ему кажется, что Эрик не собирается отвечать, но затем мальчик складывает руки на груди и отворачивается к окну, и проходит ещё несколько долгих секунд до того, как он срывается. — Вот чего я не понимаю,ты говорил, что я не должен ей подчиняться, говорил, что это будет неуместно, но подчиняешься ей сам. Она твоя Домина, и именно ты должен делать ей чай. Что за… Чарльз поражённо моргает, открывает рот, а затем закрывает его снова, и лишь спустя время находит в себе силы сказать: — Эрик, Рейвен моя сестра. Она не моя Домина. Вышел бы инцест, во всяком случае, эмоционально, — от одной только мысли об этом его тошнит. — Да разве? — выплёвывает Эрик. Чайник на плите пронзительно визжит, но мальчик не сдвигается с места ни на сантиметр — тот просто поднимается сам по себе и начинает наливать кипяток на сеточку в чашке Рейвен. Он плотно сжимает губы, а затем говорит: — Раз она не твоя Домина, то она просто Домина, так ведь? И она Доминирует над тобой, — чайник возвращается к кухонному островку, где медной ручкой цепляет шкафчик, открывая его, и оттуда появляется стальная ложка, что летит размешивать чай; она ужасно громко стучит о стенки чашки, что странно контрастирует с его полными нервозности мыслями — плечи мальчика сжимаются даже когда ложка продолжает атаковать чай. — Тебе что, в кайф осуждать Шоу, Фрост, Азазеля и остальных за то, что они надо мной Доминировали? Ах, так вот в чём дело. Чарльз кивает и остаётся на месте, пока Эрик кипит от злости. — Рейвен моя сестра, — отвечает он, пытаясь говорить тихо и спокойно. — В семьях так принято, что Доминантные члены семьи Доминируют над сабмиссивами время от времени. Это совсем не значит, что я должен ей подчиняться, наоборот, так мы чувствуем себя ближе, как семья — есть много социальных и биологических плюсов в родственном общении между Домами и сабами. Он делает глубокий вдох, пытаясь решить, как же получше объяснить то, что, так сказать, в его собственной семье было довольно сомнительным. Из всех родственников у Чарльза были здоровые отношения только с Рейвен, что довольно иронично, учитывая то, что они не связаны кровными узами. — Это совсем отличается от сексуальных, полных отношений Домов и сабов, — продолжает говорить он, — а это именно то, что было у тебя с Клубом Адского Пламени. Рейвен же доминирует в мелочах, не давя, так убеждаясь, что мы достаточно близки, и я ей это позволяю, а я в свою очередь чувствую, что она позаботится обо мне, когда это нужно будет. Враждебность Эрика понемногу испаряется. Он отворачивается и пересекает кухню, чтобы закрыть шкафчик, хотя запросто мог бы сделать это своей мутацией. Мальчик всё ещё зол, но эта злость больше не сосредоточена на Чарльзе. Она становится куда более смутной, отображением его куда более глубокого разочарования во всём происходящем, что так резко контрастирует с тем, в правдивости чего его убеждали всю жизнь; он наконец-то начинает понимать. — Иди сюда, — говорит Чарльз, поднимаясь на ноги, и протягивает руки к Эрику. До этого они никогда на самом деле и не обнимались, но если мальчик ревнует его к Рейвен, то это ничем не помешает. — Всё хорошо. Ты привыкнешь. Просто нужно время. Он чувствует, что Эрик всё же немного злится на себя за это, хочет заявить, что понятия не имеет, о чём Чарльз говорит. Но факт остаётся фактом — Эрик уже не может обманывать себя, говоря, что не думает о том, что… что даже если боится того, что его ответ можно счесть за предательство, он начинает задумываться над тем, что ему можно чувствовать печаль из-за всего с ним произошедшего. Что всё то, что Чарльз называет нормальным и нужным, ему не дали, заменив на нечто куда более болезненное, без капли любви. Может, именно поэтому он и идёт к Чарльзу, одной рукой обнимая его спину и прижимаясь лбом к плечу мужчины. Эрик тёплый и всё же худой, но уже без нездоровой костлявости. А ещё он стал выше, чем когда только стал с ним жить; сбалансированное питание проявляется в угловатости и непропорционально длинных конечностях, говорящих о том, что мальчик будет высоким. Чарльз обнимает в ответ Эрика, задумываясь над тем, сколько ещё будет чувствовать себя взрослым среди них двоих. — Всё хорошо, — снова повторяет он, кладя одну руку на шею Эрика, удерживая его у своего плеча. — С тобой всё хорошо. Со мной тоже. Рейвен меня любит и никогда не сделает ничего плохого. И тебя она тоже не обидит, знаешь же? — Да знаю я, — огрызается Эрик, но не отстраняется, а наоборот, обнимает Чарльза второй рукой, прижимая длинные пальцы к его спине. Мальчик позволяет обнимать себя куда дольше, чем Чарльз от него ожидал, и отстраняется лишь когда мужчина начинает задумываться, сделает ли он это сам, и они одновременно медленно выдыхают. Когда они возвращаются в гостиную, Рейвен играет во что-то на телефоне, закинув ноги на столик. Она поднимает взгляд, когда они заходят в комнату, на мгновение встречаясь с Чарльзом взглядом и внимательно рассматривая выражение его лица. Мужчина слышит, как она анализирует всё это, понимая даже мелочи, которые он сам не замечает, а потом, найдя то, что искала, тепло и облегчённо улыбается. — Эй, — начинает Рейвен, опуская телефон на колени. — Я тут подумала, может, пойдём погуляем на улице, погодка сегодня что надо. Чарльз может угостить нас мороженым. — Могу, да? — спрашивает Чарльз, приподнимая бровь, но в уголках его глаз всё равно появляются морщинки от веселья. — Должен платить тот, кто зовёт. — Ага, но ты мажор, а я бедная актриса. Пожалей, а? Я и так едва плачу за свой чердак. — Твой огромный двухкомнатный чердак в Гринвич-Виллидж? — Тот самый чердак, — печально кивает Рейвен. — Ну я даже не знаю, — протягивает мужчина, поворачиваясь к стоящему рядом Эрику, ставящему обе чашки с чаем на кофейный столик. — Как тебе, Эрик? Хочешь мороженого? Мне, похоже, придётся вас угощать. — Хорошо, — отвечает Эрик, выпрямляясь. — Мне перелить чай в термосы? — Знаешь что, я сам это сделаю, — говорит Чарльз, сжимая плечо мальчика. — А ты иди возьми свои кроссовки, и будем выходить. На улице очень хорошо, пусть Центральный парк и битком набит людьми, когда они идут к любимому кафе-мороженому Рейвен. Они двое поддерживают постоянный разговор на темы, что могут быть хоть каким-то боком интересны Эрику, пусть тот особо и не подаёт голос. Мысли мальчика сейчас куда спокойнее, пусть и всё ещё насторожены, а беспокойство вспыхивает каждый раз, как Рейвен делает хоть что-то Доминантное. Однако, даже это исчезает, когда Чарльз покупает им огромный пломбир с фруктами на двоих и Рейвен набрасывается на своё шоколадное мороженое ещё до того, как он успевает протянуть Эрику длинную ложку. — Нам лучше начать есть до того, как Рейвен прикончит своё мороженое и позарится на наше, — говорит Чарльз, и Эрик, слабо улыбнувшись, поднимает ложку.

*

В следующий четверг Чарльз сидит за столом в своём офисе и нервничает; всё же, не каждый день у него берут интервью для Нью-Йорк Пост. Он подумывал над тем, чтобы запланировать его на вечер, когда будет дома, а не на работе — так было бы безопаснее, но есть шанс, что их прервёт Эрик, и ему придётся объяснять тому о своём блоге и социальной позиции. Чарльзу важно оставаться как можно более нейтральным, когда у них с Эриком заходят разговоры о мутантах и Адском Пламени, во всяком случае пока, так что он проводит интервью здесь, сидя перед компьютером, где уже открыто окно чата, и ждёт появления репортёра. Снаружи тепло. Люди наслаждаются солнышком. Эрик в школе, всё на своих местах… и всё же. Чарльз, не в силах ничего с собой поделать, постукивает пальцами по столешнице, садится ровнее, прикусывает губу. Что, если он скажет глупость? Или что-то оскорбительное? Или, ещё хуже, его раскроют? Он уже собирается подняться, чтобы заварить себе чашечку чая, когда раздаётся звук чата. michaelgoldstein: Здравствуйте, это Майкл из NYP. Ох, точно. Тогда на чай времени нет. Чарльз устраивается на краю стула и печатает ответ. Cerebro: Доброго утра. michaelgoldstein: И Вам доброго утра! Спасибо, что согласились на встречу со мной. Cerebro: Взаимно. У меня есть примерно сорок пять минут до того, как у меня назначена встреча, этого времени хватит? michaelgoldstein: Без проблем. Если Вы готовы, то мы можем начать прямо сейчас. Cerebro: Конечно же. Приступайте. Встряхнув руками, чтобы унять дрожь в них, Чарльз глубоко вдыхает, а затем медленно выдыхает, радуясь, что никто не видит, как он паникует из-за какого-то разговора в мессенджере. michaelgoldstein: Шесть известных членов Клуба Адского Пламени, включая Себастьяна Шоу, их предполагаемого лидера, были пойманы во время рейда в Нью-Йорке в январе этого года. Недавно они предстали перед обвинением в международном уголовном суде за нарушения Римского статута и по ряду других преступлений, связанных с нападениями. Эта тема вызывает довольно много дискуссий, особенно среди мутантов. Что вы можете мне рассказать о существующих точках зрения? Cerebro: Знаете, пожалуй всем довольно хорошо известно о существовании двух “лагерей”, если их можно так назвать, среди активистов-мутантов. Интеграционисты, что считают нас представителями той же расы, что и не мутанты, и думают, что мы должны быть частью существующего общества и держаться вместе. И сепаратисты, которые считают мутантов совершенно другим видом и думают, что мы должны сотворить собственное отдельное общество и смотреть на не мутантов, как на “менее развитых”. Cerebro: Большинство мутантов колеблются между двумя точками зрения. Нет белого и чёрного, существует целый спектр. АП не только сепаратисты, они ещё и творят ужасные, неприемлемые преступления и пытаются оправдать свои действия тем, что делают это “ради мутантов”. Cerebro: Большая же часть мутантов, так же, как и большинство любой группы с долей экстремистов, не хочет иметь с этим ничего общего. У нас есть друзья, семья, коллеги, что не являются мутантами. Мы живём в этом обществе и не хотим его рушить — не более, чем другие граждане. Мы хотим изменений в стране по разным причинам, но не потому, что считаем, что все не мутанты с рождения плохие, и мы уж точно не ходим делать это силой. michaelgoldstein: И какую же позицию Вы отстаиваете в своём блоге, Церебро? Cerebro: Есть сложности в жизни мутантов в современном американском обществе. Будучи телепатом, я часто сталкиваюсь с людьми, что боятся моих способностей, что осуждают меня из-за них и сразу же начинают считать, что я нарушу их личное пространство. В своём блоге я говорил о многих похожих случаях, например, о мутанте-пирокинетике, которому отказали в работе в компании потому, что их страховка не покрывает его присутствие в их офисе. Cerebro: Но нам нужно учиться сосуществовать в имеющемся мире, а не сжигать поля, засыпать их солью, а затем ждать, что вырастет что-то новое. Убийства людей не заставят их лучше относиться к мутантам. Уничтожение зданий не заставит родителей сильнее поддерживать своих детей-мутантов и не улучшит системы помощи им. Всё, что это делает, так это ещё больше пугает людей, которые начинают лишь больше осуждать и бросаться на других мутантов. Уменьшаются шансы на столь нужную помощь юным мутантам в том, чтобы безопасно привыкнуть к своим способностям в комфортной обстановке. Cerebro: Лично я считаю, что заявленная цель Адского Пламени — херня, простите меня за мой французский. Им просто нравится убивать, а “права мутантов” — удобное оправдание. michaelgoldstein: Наше нынешнее интеграционистское правительство, однако, критикуется за заметное отсутствие прогресса в разрешении проблем мутантов. Количество мутантов, выпустившихся из старшей школы, со времён десегрегации упало с 81% до 62%, а антимутантские настроения как никогда сильны. Что это значит для будущего интеграции? Что нам стоит делать, чтобы разрешить проблему? Cerebro: В первую очередь нужно уничтожать группировки подобные АП, создающие антимутантские настроение, и останавливать распространение ими губительной идеологии на самих мутантов. Разве так уж удивительно то, что люди недолюбливают мутантов, когда те изо всех сил пытаются убить тысячи людей просто чтобы заявить о себе? Cerebro: Во-вторых, нужно больше финансирования для систем поддержки, о которых я упоминал ранее, чтобы они заработали и помогали не единицам, а всем мутантам в лучшем понимании и контроле над их мутациями. В третьих, должно быть больше мутантов у власти, в центрах для мутантов, в школах. Конечно, хорошо, когда тебе говорят, что твоя мутация — неотъемлемая часть тебя, но если эта мутация влияет на внешний вид или же наносит ущерб здоровью, подобные слова от обычного человека, никогда не сталкивавшегося с предрассудками, это просто подливание масла в огонь. michaelgoldstein: В своём блоге Вы много пишете о том, как ваша собственная мутация, телепатия, влияет на Вашу жизнь. Можете рассказать побольше об этом? Пальцы Чарльза замирают над клавиатурой. Он почти забыл, что это интервью, и этот личный вопрос для него словно щелчок по лбу, внезапный и резкий. Не то, чтобы он сам не писал о себе, просто не выдавая информации, по которой можно было бы определить его личность, но здесь совсем другой случай — сейчас он рассказывает всё человеку, что напишет об этом как хочет, без возможности контроля со стороны Чарльза. Когда он начинает печатать ответ, его пальцы стучат по клавишам куда медленнее потому, что он обдумывает каждое слово до того, как его изложить. Cerebro: Зачастую люди думают о телепатии как о чём-то, что могло бы решить все их проблемы в общении или же сделать жизнь куда проще — ты всегда знаешь, о чём думают другие, что они имеют в виду на самом деле, что делать, говорить, как добиться своего. Люди думают, что ты всегда слушаешь, суёшь нос в их секреты и осуждаешь за них. На самом деле всё совсем не так. Во-первых, большая часть мыслей невероятно скучная — можете представить себе, что постоянно слышите, что все в вашем офисе собираются есть на ужин, и интересоваться этим? Cerebro: К тому же, когда живёшь в Нью-Йорке, людей так много, что всё превращается в белый шум, если ты не сосредоточен. Так что всё на самом деле иначе. К тому же представьте, что действительно знаете, что же все о вас на самом деле думают. Каждая злобная мысль, осуждение, каждый раз, когда кто-то скучает в вашей компании. И каждый раз, когда кто-то вас боится, а вы чувствуете это. Телепатия совсем не “лёгкая” мутация. michaelgoldstein: Как, Вам кажется, отличалась бы Ваша жизнь, если бы те системы поддержки, о которых Вы говорили сегодня и которые Вы защищаете в своём блоге, существовали во времена Вашего детства? Cerebro: Для начала, мне не пришлось бы самому учиться справляться со всем этим: как жить, что делать и что нет — учиться этике телепатии, если так её назвать. Я мог бы поговорить с другими мутантами, пожаловаться им в трудные времена, когда мне лишь хотелось быть “нормальным”. Я совсем не удивлён тому, что мутанты в возрасте от 14 до 21 входят в одну из самых высоких категорий риска суицида или попытки суицида. Когда все говорят тебе, что ты ненормален, когда ты проваливаешься сквозь полы, поджигаешь простыни или когда у тебя растут рога и никто не помогает тебе научиться это контролировать, то порой кажется, что всё никогда не станет лучше. Но это не так. Всё будет в порядке. Просто делать это всё самому сложно. Чарльз не осознает, как резко стал дышать, пока не прекращает печатать. Он откидывается на спинку стула и просто… заставляет себя замедлиться, успокоиться, чувствуя, как напряжены его пальцы. Он остаётся спокоен. Он может всё контролировать. Когда Чарльз чувствует себя лучше, он снова смотрит на экран, читая следующее сообщение Майкла. michaelgoldstein: В свежем исследовании, опубликованном в PLOS ONE также указано, что частота проявления большого депрессивного расстройства и склонности к суициду чаще встречается среди молодых мутантов, что идентифицируют себя как “сепаратисты”, чем у тех, кто считает себя “интеграционистами”. Там же высказали мысль о том, что причиной этому служит тот факт, что из-за сепаратистских настроев молодёжь чувствует себя всё более изолированной и одинокой, тогда как интеграционисты чувствуют, что могут положиться и на сверстников мутантов, и на тех, кто ими не является. Однако при всём этом у тех, кто заявлял, что не склоняется ни как одному из вариантов, оказался самый низкий уровень психических заболеваний. Как, по вашему, политика влияет на восприятие подростками собственного “я”? Cerebro: Этот тот же классический вопрос о курице и яйце. Становятся ли эти юные мутанты сепаратистами, а затем впадают в депрессию и задумываются о суициде? Или они становятся сепаратистами потому, что уже страдают от депрессии, их никто не поддерживает, чтобы они могли верить в то, что интеграционизм приведёт к чему-то хорошему? Cerebro: Я считаю, что масс медиа и политика оказывают огромное влияние на молодёжь всех вероисповеданий, полов, ориентаций и наличия мутаций. Если каждый раз, включая телевизор, видите очередную плохую историю о мутантах, то запомните это и либо почувствуете себя отверженным, либо будете это отрицать, а, может, и то, и другое. Это никак не утвердит ни одну из точек зрения. Те, кто не имеют уверенной позиции скорее всего меньше подвергаются влиянию медиа, и потому им не навязывается мысль о том, что они являются частью опасной, нетерпимой в обществе группы, сами того не зная. michaelgoldstein: Огромное Вам спасибо, господин Церебро. Знаю, что у Вас плотное расписание, так что можем закончить на сегодня. Спасибо за Вашу откровенность! Перед публикацией отправлю Вам копию статьи на подтверждение. Cerebro: И Вам спасибо за потраченное время, будет интересно посмотреть статью, когда она будет готова. Если у Вас возникнут дополнительные вопросы, не стесняйтесь отправить их по почте, я с радостью помогу. Они обмениваются стандартными вежливостями до тех пор, пока Майкл не выходит из чата, и Чарльз, облегчённо выдохнув, закрывает окно, откидывается на спинку стула и проходится по своим ответам, убеждаясь в том, что не сказал ничего, о чём потом пожалеет. Сейчас ничего такого в голову не приходит. Интересно, что подумает об этой статье Эрик, что скажет Рейвен, когда он ей об этом расскажет. В любом случае, на сегодня Чарльз уже закончил. Остаётся лишь ждать.

*

Эрик В воскресенье Чарльза нет дома, он занимается чем-то с Рейвен. Пока что Эрику, дочитывающему книгу, есть чем заняться. Это именно та книга, о которой он думает ещё часами после того, как переворачивает последнюю страницу, его мысли всё ещё сосредоточены на намёках в открытой концовке даже когда он готовит себе завтрак и хлопочет по дому, стирая свои и чарльзовы вещи. Но проходит время и дом уже идеально чист, ковры пропылесошены, а столовое серебро натёрто. Возможно, ему стоит дописать последнюю страницу эссе по английскому, которое нужно сдавать завтра, но когда Эрик открывает ноутбук и устраивается на диване, он вместо этого проверяет реддит и пролистывает /r/мировыеновости, пока всё накапливающееся разочарование в состоянии всего не заставляет его закрыть вкладку. Мэдди: тебе нужно завести фейсбук Мэдди: у всех он есть и там куча людей которые пригласят тебя только через фейсбук Мэдди: плюс ты можешь выкладывать фотки и читать про хуёвые дни других Она уже довольно долго пытается его на это развести. Эрик не понимает, зачем это, но начинает задумываться над тем, что, может, так сможет найти остальных членов Адского Пламени — может, у Аквиллы или де ла Рочи он есть, и они его найдут и отправят сообщение. Он нажимает на строку ввода и вбивает facebook.com, после чего его переносит на страницу регистрации. Эрик: Ладно. Но у меня нет моих фотографий. Мэдди: ооо у меня есть! я сделала парочку когда ты был у меня дома на той неделе когда мы напились так что они чутка размытые Он вбивает основную информацию о себе и лишь полсекунды колеблется перед тем, как поставить “-1С” в поле с уровнем ДС и нажать на кнопку регистрации. Эрик: Звучит ужасно. Мэдди: да нормас ты просто кажешься счастливым так что они хорошие Мэдди отправила Вам файл: photo1.jpg Мэдди отправила Вам файл: photo2.jpg Мэдди отправила Вам файл: photo3.jpg Эрик открывает фото, когда заканчивается загрузка. На первой он с Мадлен — её рука протянута вперёд, чтобы сделать фото, они оба улыбаются. Мальчик смотрит на неё долго; до этого ему не приходилось видеть свои фото. Да, его фотографировали со всех сторон, когда он попал в руки ЦРУ, а потом делали фото тела во время медицинского осмотра, но он их не видел и не особо этого хочет. Но эта… Мадлен здесь краснеет, а её рыжие волосы идеально уложены несмотря на то, как они оба были пьяны, и Эрик ухмыляется так широко, что, кажется, можно сосчитать все зубы. Он выглядит… нормально, с лёгким удивлением решает парень. На втором фото он один, осматривает книги на полках кабинета отца Мадлен и, поморщившись, хмурит брови. Эрик даже не догадывался, что она его сфотографировала. Здесь он выглядит совсем не так, как себя помнит. Выше. Не такой худой. Эрик почти не узнаёт себя в этих угловатых чертах и сосредоточенном выражении лица. От третьего фото он почти что давится кофе. Эрик и забыл, что Мадлен все ещё фотографировала, когда Чарльз приехал забирать его домой. Он был слишком пьян, чтобы прямо идти, и Чарльзу пришлось нести его на спине до такси, пока он сам всё это время смеялся. Эрик: Вау. Третье. Мэдди: господин ксавье просто дилф. эту фотку я даже не для тебя сделала а для себя Эрик: дилф? Мэдди: папаша которого я бы трахнула Очаровательно. Эрик: Ты же знаешь, что он саб. Мэдди: дай девочке помечтать Эрик: Но он такой старый. Мэдди: ему всего двадцать семь он не такой уж и старый в смысле ты у него должен тогда был появиться лет в тринадцать или около того ... Эрик: Как скажешь. К этому времени он уже ввёл всю основную информацию для аккаунта, а потому сразу же отправляется искать сначала аккаунт Мадлен, затем Чарльза, и отправляет им запросы, даже не думая о том, чтобы найти остальных одноклассников. Этого должно хватить, а если кто-то отправит ему запрос, то Эрик его примет. Поиск остальных членов Адского Пламени не приносит никаких результатов. Эрик находит несколько аккаунтов под именами Себастьяна Шоу и Эммы Фрост, но ни один из них не кажется настоящим, они просто принадлежат левым людям. Ещё находится куча групп с названиями вроде “1,000,000 МУТАНТОВ ПРОТИВ КЛУБА АДСКОГО ПЛАМЕНИ” и “Лайк если считаете, что Себастьяну Шоу вынесут смертный приговор”. Поиск не выдаёт совсем ничего, когда он ищет менее известных членов организации, таких как Гарри Леланд и Элиас Боган. Эрик обещает Мадлен вернуться и закрывает Хром перед тем, как вместо него открыть Тор. Сердце уже начинает биться немного быстрее, пока грузится главная страница Чистилища. Когда она появляется, сразу же выскакивает диалоговое окно.

У вас одно (1) непрочитанное личное сообщение.

Эрик быстро откладывает кофе на столик, чувствуя странное напряжение, словно вскипает кровь, и нажимает на входящие. swineherd - Мелкий Ты, кстати, прав насчёт Мелкого. Не знаю, есть ли у тебя реальные сведения или ты просто догадался, но они точно поймали и его. Мои источники это подтвердили. Так вот, что я думаю — если они не говорят о том, что он у них, то на это точно есть причины. Может, он с ними сотрудничает, может, Мелкий был убит во время рейда, а, может, не хотят, чтобы его нашли. Но он точно пойман. У тебя есть проверенная информация, которую можно передать заинтересованным сторонам, или это всё? Если есть что-то стоящее, то заинтересованной стороной могу стать я (я хотя бы могу правильно написать своё чёртово имя и, в отличие от позёров в чатах, делаю что-то полезное для нашей цели, а не тусуюсь здесь, чтобы мериться уровнями ДС). Эрик откидывается на спинку, задерживая дыхание. Это, конечно, может оказаться кто-то из правительства, пытающийся вытянуть из сидящих в интернете, сколько они на самом деле знают, но шанс этого действительно низок. Особенно в сравнении с потенциальным выигрышем. Если у этого швайнхерда есть источники, то у этих источников может быть связь с Адским Пламенем. Но как же Эрику сказать, что он здесь, что хочет вернуться, и не выдать в процессе свою настоящую личность? Magneto - re: Мелкий У меня есть информатор в Адском Пламени. Она подтвердила, что Л арестовали вместе с остальными. Он несовершеннолетний, что объясняет, почему его арест не освещают медиа. К тому же, его лицо не светилось в новостях до рейда. Скорее всего, он попадает под ювенальную юстицию или же его отправили на реабилитацию. Кто же твои источники? Эрик нажимает отправить, надеясь на то, что использование первой буквы фамилии подтолкнёт свайнхерда на то, чтобы показать сколько он знает на самом деле. Если он знает достаточно, чтобы, например, использовать настоящее имя Эрика в разговоре с кем-то, кто тоже осведомлён. Но это довольно рискованно. Он не выдал ничего из того, что не сказал бы свайнхерд, но это может быть неправильно воспринято. Например, его могут заподозрить в сговоре с людьми и в один прекрасный день похитить на пути из школы. Но Эрик готов пойти на этот риск. Они должны знать, что он остался верен цели. Эрик ждёт минут пять, надеясь на то, что свайнхерд в сети и сразу же ответит, но когда ничего не происходит, то переходит назад на форум, переходя на сабфорум Адского Пламени. Самый активный тред сейчас это “У КАКОЙ ДЕТКИ ИЗ АДСКОГО ПЛАМЕНИ САМЫЕ КЛАССНЫЕ СИСЬКИ”. Эрик быстро пролистывает вниз до “ЛУЧШИХ ЦЕЛЕЙ ДЛЯ МАСШТАБНОЙ АТАКИ?” и “ПРОТЕСТОВ ПРОТИВ АРЕСТА АДСКОГО ПЛАМЕНИ!”. Чувствуя проблеск надежды, он проверяет второе, думая, что там будет что-то, что на самом деле можно посетить в Нью-Йорке, но проводится всё только на западном побережье или в Европе. Его внимание цепляет заголовок “ХОТИТЕ ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К АДСКОМУ ПЛАМЕНИ?”. Какой бы странной ни была мысль о том, что его завербуют, учитывая то, что он жил с Адским Пламенем сколько себя помнит, Эрик всё равно открывает тред и тянется за едва тёплым кофе, пока страница загружается, а затем ещё раз проверяет время, чтобы убедиться в том, что Чарльз ещё не едет домой. sigmasosuckit: 10 способов поднять свои шансы попасть в местную ячейку: 1. Быть уровня пси или выше: если ты просто зелёный, то не подходишь ; 2. Владеть полезной мутацией: ну, если ты пси, но просто меняешь цвет больших штук, тогда, честно говоря, всем насрать ; 3. Быть Домом: сабы должны не заявки подавать, а валить назад на кухню ; 4. Использовать мутацию на публике, чтобы люди знали, что она у тебя есть: конечно же если они не знают, какой ты охуенный, то не позовут к себе ; 5. Ненавидеть людей: если ты любишь свиней, то им об этом лучше не знать, м? ; 6. Жить в большом городе: они не найдут тебя посреди Аляски идиотина ; 7. Не подкатывать к Фрост: серьёзно ей не нужен твой член/страпон. и она Домина, пидор, иди подрочи на какого-то саба как норм мутант ; 8. Хорошо выглядеть: в любой профессии сначала нанимают красавчиков, так что не помешает ; 9. Совершить преступление: им не нужны святоши, они ищут бунтарей, так что не плати за парковку и взорви что-то ; 10. Носить чистое бельё: если они заявятся тебя вербовать, а ты в старых труселях, то тебя не наймут дебил Что сказать. Эрик снова перечитывает список, решая, что он не так уж и плох, учитывая то, что никто из этих людей на самом деле почти ничего не знает об Адском Пламени и том, как они функционируют. Есть слишком уж очевидно неправдивые факты — Эрик, например, саб, а если говорить о первом, то он сам Пси, самый сильный мутант в Адском Пламени. Сейчас он, может, и Омега, как Чарльз, ведь давно не проходил тест. Сам Шоу лишь Сигма. Но вот носить чистое бельё? Это просто хороший совет на жизнь. Но сейчас Эрику кажется, что, возможно, sigmasosuckit в чём-то прав. С тех пор, как стал жить с Чарльзом, он не делал ничего примечательного. Да, он так же свободно пользуется своей мутацией, но не затем, чтобы привлечь внимание или совершить преступление. В конце концов, Кестеда они именно так и завербовали. Эрик и Шоу тогда отправились за ним вместе, только они и Азазель, услышав о мутанте, который использовал торнадо, чтобы убить сотни людей, участвовавших в митинге против мутантов. Ещё освобождали его из тюрьмы в Буэнос-Айрес. Эрик может отправиться прямо сейчас, если захочет, повалить Эмпайр Стейт Билдинг и дома рядом с ним как домино. Он может сравнять с землёй полгорода. Вокруг так много стали, он даже сильно не вспотеет. Если попытаться, можно избежать ареста, залечь на дно и начать трансляцию. А, может, стоит позволить себя поймать и приготовиться ждать спасения. Всё равно в итоге у него выйдет снять подавители — теперь-то он это точно знает. Это он и должен сделать. И всё же, Эрик не поднимается с дивана. Он просто сидит, касаясь пальцами клавиатуры, а живот крутит, словно он на борту корабля. Для Эрика все те ужасающие смерти и уничтожения всегда совершались с определённой целью. Если бы не приказы Шоу, он попытался бы убивать как можно меньше, просто делал бы достаточно, чтобы голоса мутантов были услышаны, ограничил бы смерти до политиков и случайных жертв разрушений. Это же убьёт миллионы, и зачем? Чтобы Эрик смог вернуться к прошлой жизни? Чтобы просто смог… уйти? Чарльз не должен держать его здесь, но Эрик всё равно вспоминает о нём, представляет странную пустоту, что займёт место Чарльза после его ухода. Сейчас, когда он видел, что с тем может случиться (тот просто свернулся в клубок под столом и кричал), Эрик напрочь отбрасывает мысль о том, чтобы просто уйти и оставить его. Оставить Чарльза одного в этой огромной квартире. Звук входящего сообщения.

У вас одно (1) непрочитанное личное сообщение.

swineherd - Re:re: Мелкий Не зная о тебе больше, я не могу выдать деталей — ты и федералом можешь оказаться — но у меня есть верный цели человек в суде, да и я неплохой хакер. Так что, мои источники чисты, как ни у кого. И обвинения в насилии, кстати, правдивы. Неприятно, но я уверен, что у шоу были на то причины, и, честно говоря, по большому счёту это не имеет никакого значения, если учитывать состояние борьбы мира против мутантов, то какая разница, спали ли Шоу и остальные члены АП с ребёнком сабом? Люди раздувают из этого такой скандал, когда на самом деле то, как они нас унижают, должно быть куда важнее, чем задница Леншерра. Что сам об этом думаешь? Эрик отстранённо замечает, что все лампы в комнате зловеще зависли над своими местами. Он осторожно опускает их и снова включает в розетку те, где выдернул провода. Magneto - Re:re:re: Мелкий Понимаю. Могу ли я как-то заверить тебя в своей надёжности, не выдав своей личности? Согласен с тем, что сопутствующие обвинения не имеют никакого значения. Уверен, на этом медиа и сосредоточатся. Им нравятся сопливые истории. Как ничтожно — настоящее насилие здесь то, что насилуют права мутантов. Отправить. Он уже знает, что на это скажет Чарльз — это важно, они его “насиловали”, это лишь доказывает, какие на самом деле люди в Адском Пламени. Но Чарльз, конечно же, не понимает — да и как он может понимать, что, да, иногда Шоу причинял ему боль, но он и был добрее всех к нему. А Эрик в благодарность позволял ему делать всё, что тот хотел. Всё в мире не делится на белое и чёрное, как хотят верить люди вроде Чарльза. К тому же, свайнхерд прав. Эрик прав. Кому на это не насрать? Эрика должно волновать лишь то, что борцы за свободу в тюрьме, и то, что мутанты ещё не заняли положенное им место в обществе. На всё остальное ему должно быть плевать. И для человека, которому должно быть плевать, но в последнее время проводит слишком много времени задумываясь об этом. Он закрывает Тор и вместо него снова открывает Хром, пытаясь отпихнуть в сторону остатки неловкости. И Мадлен, и Чарльз уже добавили его в друзья, а большинство одноклассников к этому времени отправили ему заявки. Эрик из интереса нажимает на страницу Чарльза и замечает, что она полна сообщений от Рейвен и порой от самых разных странных людей, которые могут быть лишь пациентами Чарльза, потому что ничто больше их не связывает. Большинство фото старые, ещё с тех времён, когда Чарльз учился в университете. На почти всех фото он кажется счастливым и очень молодым, может, ненамного старше самого Эрика. Сколько Чарльзу было лет, когда он начал учёбу в универе? Парень ставит себе за цель сделать парочку нормальных, новых фото Чарльза на телефон и выложить их на фейсбук. Взрослые не должны так прямо признавать, что их лучшими годами были подростковые. В его отсутствие Мадлен успела отправить ему кучу сообщений, во всех жалуясь на домашку по математике, которая показалась Эрику невероятно простой. Дав ей пару советов, он выходит с сайта, закрывает ноутбук и откладывает его на кофейный столик, всеми силами пытаясь не думать ни о чём связанном с Адским Пламенем и судом, но всё утро чувствует неприятную тяжесть в животе, которая не исчезает ни после обеда, ни после пары чашек имбирного чая. Сейчас он больше, чем когда либо до этого, чувствует себя очень далеко от места, где должен бы быть.

*

Чарльз сидит в большом кресле в своём кабинете, держа на коленях простую коричневую папку, скрестив ноги и сложив на них руки. Эрик пытается смотреть ему в глаза, но на протяжении всего сеанса его взгляд продолжает опускаться вниз, словно под воздействием гравитации, пока не понимает, что совсем не может сосредоточиться и не дёргается. Чарльз сжимает пальцы, останавливается, снова их сжимает, словно пытается решить, делать что-то или нет, а затем говорит: — Эрик, есть кое-что, что я хотел бы тебе показать. Я получил эту информацию лишь вчера и подозреваю, что она тебя расстроит, но, думаю, тебе стоит знать. Может, моё предложение покажется тебе глупым, но если думаешь, что не справишься, то я отложу эту папку в сторону, пока не почувствуешь, что сможешь, — Чарльз мрачен, на его лице не видно ни следа привычной успокаивающей улыбки. — Чего ты хочешь? — Я хочу знать, — сразу же говорит Эрик. Разве кто-то ответит по-другому? Даже если узнает что-то, что может расстроить? Хуже будет откладывать и мучить себя догадками, позволять воображению накручивать себя, придумывать тысячи всё более невероятных и ужасающих вариантов. Он протягивает руку к Чарльзу за папкой, и в какой-то момент мальчику даже кажется, что тот может отказать — Чарльз поджимает губы и сводит брови, но затем всё же вкладывает папку в руку Эрика. — Я буду здесь, пока ты читаешь, — сообщает он, — когда закончишь, мы можем всё обсудить. Хорошо? Эрик приподнимает бровь; чувство ожидания, зарождающееся в груди, не совсем плохое, в нём столько же интереса, сколько и ужаса — что там должно быть, чтобы Чарльз так отреагировал? Парень открывает папку и видит распечатку на немецком, на которой первым делом написано “Initiative Vermisste Kindern” — инициатива поиска пропавших детей. На листке цветное фото маленького мальчика, может, одного или двух лет от роду, рыжего, сероглазого, и до странного серьёзного. Даже увидев подпись под ней — Эрик М. Леншерр, 19 месяцев, пропал 15 декабря 2003, родился 9 мая 2002 — он не до конца понимает, что там изображён он. Родители: Яков Леншерр (32) & Эделин "Эдди” Эпштейн-Леншерр (27), оба умерли на месте Родной город: Дюссельдорф Гражданство: Германия Пол: Мужской Раса: Белая Уровень ДС: 7Д В последний раз был замечен, когда родители Яков и Эделин Леншерр усаживали в кресло автомобиля, направляясь на празднование Хануки. Автомобильная авария на Корнелиусштрассе в Билке, Дюссельдорф, убила обоих родителей; кресло ребёнка было пустым; тело ребёнка не найдено рядом с местом аварии, предположительно мёртв или похищен. Он переворачивает страницу. Эта распечатка из Интерпола и потому написана на французском; это запрос к властям ЕС с просьбой расширить область поиска Эрика Леншерра, отсутствующего уже шесть месяцев, возможно, похищенного. На третьей и последней странице шапка письма от ЦРУ к министерству национальной безопасности. На английском. Эрик Леншерр сообщает, что мутация спасла его от ужасной аварии, которая убила его родителей, говорит, что С. Шоу сказал ему, что С.Шоу нашёл Леншерра на обочине и забрал в безопасное место, вырастив как члена АП. В полицейском протоколе по вышеупомянутой аварии указано, что свидетель сообщил, что авария произошла по причине того, что автомобиль Леншерров свернул, чтобы избежать столкновения с неизвестным мужчиной, стоявшим на дороге; другие свидетели сообщают, что автомобиль Леншерров всё же врезался в него. Неизвестного мужчину не удалось опросить на месте, не было найдено тело, соответствующее описанию (высокий, тёмные волосы). Стоит подметить, однако, что улица, на которой это произошло, Корнелиусштрассе, самая загруженная улица Дюссельдорфа, на которую приходится самый высокий процент автомобильных аварий в городе. В полицейских протоколах, заполненных Я. Леншерром до его смерти в отделении полиции Дюссельдорфа, сообщается о двух попытках пробраться в его дом. Оба случая произошли в течении двух недель до аварии. Факт кражи не обнаружен, криминалисты не нашли следов ДНК, волокон и отпечатков. Агенты убеждены в том, что, принимая во внимание показания свидетелей, можно полагать, что С. Шоу и является неизвестным мужчиной. Вместе с известной нам мутацией С. Шоу (поглощение энергии, сверхчеловеческая сила), тем, как врывались в дом до исчезновения Э. Леншерра, и немедленным “спасением” Э.Леншерра С. Шоу и его сообщниками, вырисовывается чёткая картина слежки и умышленного убийства с целью похищения ребёнка. Ранее врачами было замечено раннее проявление у Э. Леншерра признаков мутации, что часто ассоциируется с более высоким уровнем силы в зрелом возрасте, чем у людей, чьи мутации проявляются позже. Эрик перечитывает бумаги три раза, каждый раз всё меньше и меньше понимая смысл слов. Он словно читает о ком-то совершенно другом, ничего не чувствует, но при этом всё никак не может избавиться от комка в горле, а руки не хотят переворачивать страницы до первой в папке, где он снова видит своё собственное фото и начинает представлять людей, что его сделали — Якова и Эдди Леншерр, своих родителей, которые везли его на празднование Хануки… Господи, он еврей? Он закрывает глаза, но может думать лишь о неизвестном мужчине, стоящем посреди дороги, и его воображение дорисовывает Шоу, Шоу и его тоненькую ухмылку, когда он вытягивает вперёд руку и останавливает несущуюся на скорости машину. Умерли ли Яков и Эдди от столкновения, хватило ли силы удара машины, несущейся на ста, ста десяти километрах, чтобы ударить их мозг о череп так сильно, что они просто… перестали существовать? Или же они умерли позже, лежа в машине в луже собственной крови, упав на подушки безопасности, когда их сердца замедлились и остановились? Или, может, они бы выжили, если бы их затылков не коснулся палец Шоу. Он раз за разом сглатывает, пытаясь игнорировать то, как сжимается горло, чувствуя тошноту, пусть и слишком потрясён, чтобы его действительно вырвало. Эрик молчаливо передаёт папку назад Чарльзу, на которого, кажется, смотрит как через окно: видит идеально чётко, но всё равно чувствует себя так далеко, словно они в разных измерениях. Чарльз кладёт папку на стол, аккуратно подравнивая по углу, пока она не лежит идеально. — Мне очень жаль, Эрик, — мягко говорит он. Его добрые глаза чуть поблёскивают, и Эрик понимает, что это из-за переживаемых им эмоций, пусть и нельзя сказать, его ли они собственные или, может, Эрика. — Ничего, конечно же, не ясно, но вариант вполне… вероятный. — Не говори этого, — его голос звучит странно и хрипло, словно это слова были записаны давным-давно и теперь проигрываются в сотый раз. — Ты этого не знаешь. Уже никак не узнать. Это лишь… предположение, теория, нет никаких доказательств, так просто совпало, пара человеческий свиней лишь увидела мужчину на дороге, да всем насрать, может, там никого и не было, может бомж или воображение разыгралось. Шоу этого не сделал бы. Он подождал бы, пока Эрик подрос, чтобы знать точно — зачем ему нужен ребёнок? — Но, — подаёт голос Чарльз, — уже было известно, что ты 7Д. Если Шоу хотел над тобой Доминировать, изменить тебя, то нужно было начинать с детства. — Нет, — говорит Эрик; он не знает, когда поднялся с места, но вот он, стоит, пока тело сотрясает от жара и волнения. — Нет никакой причины… мутация у меня проявилась рано, но ведь не было никаких гарантий, что я окажусь сильным мутантом, он не мог знать, что я смогу достичь класса омега... Чарльз всё ещё сидит, смотрит на Эрика, не показывая ни одной эмоции, и это сводит с ума. — Конечно же нет, — отвечает мужчина, невольно касаясь пальцем папки. — Ничто не ясно, Эрик, и не будет ясно, если Шоу не допросят в присутствии телепата. Но… все и так знают, что он думает насчёт детей-мутантов, растущих в семьях обычных людей евгенике и социальной инженерии. — Прекрати, — голова болит, в висках стучит, словно при мигрени, как бывает, когда он долго пользуется мутацией, или делает с её помощью что-то сложное, работает на молекулярном уровне. Эрик поднимает руки и прижимает пальцы к вискам, нервно расхаживая по тесному кабинету Чарльза, пытаясь отгородиться от звуков собственных шагов и того, что от всего металла вокруг ему становится… дурно. — Мне нужно подумать. Это не может быть правдой. Это может оказаться правдой. Они не знают, доказательств нет, только если... Они бы знали. Остальные в Адском Пламени знали бы. И Эрик знает, как их найти, как привлечь их внимание при желании. — Мне нужно идти, — говорит парень, внезапно замирая, хватаясь пальцами за дверную раму и оставляя на ней влажные следы; ладони совсем вспотели. — Мне нужно идти… На кончике языка вертится извинение, но Эрик проглатывает его, развернувшись на пятках, выбегает из кабинета ещё до того, как Чарльз успевает подняться с кресла. Он слышит, как мужчина кричит ему вслед, но не вслух, и, когда мысли Чарльза пытаются коснуться его собственных, Эрик отбивается так яростно, как только может, а когда это не работает, вспоминает самые отвратительные вещи, что только видел, всё, от чего Чарльза так вывернет изнутри, что ему просто придётся отстать: одно, два, четыре тела падают, когда Эрик нажимает на курок, стреляет и посылает пули прямо в их головы навылет; холодные тела у их ног после уничтожения Флэтайрона, смех Шоу, когда он ерошил волосы Эрика, пока они стояли среди моря трупов и ждали, пока появятся первые спасатели, чтобы убить и их; то, какой липкой и горячей показалась Эрику кровь, когда он впервые выпачкал в ней руки; Эрик подбегает к мужчине на улице, хватает его за запястье, отвлекает детскими огромными глазами и испуганным лицом ровно настолько, чтобы пронзить его шею кольцом с ошейника его саба, то, как он хватал губами воздух и давился кровью, упав на землю, и всё не умирал, так что Эрику пришлось превратить его обручальное кольцо в самодельную пулю и выстрелить ею в череп, как она летела через влажные ткани мозга, пока не вылетела с другой стороны. Пустота в глазах мужчины в конце. Связь с мыслями Чарльза прекращается так резко, словно её обрубают, и Эрик больше его не слышит. Пусть его и прекратили звать, но мальчик на всякий случай, просто для перестраховки, во всех красках вспоминает, что чувствовал, как его вжимали в кровать и трахали, пока он кричал и умолял прекратить, когда он был так мал, что каждый раз казалось, что его разрывают пополам. Лифт уже ждёт его, когда он выбегает в холл, и Эрик отправляет его вниз, заставляя мчаться мимо всех этажей, что тоже нажали кнопку вызова, вниз-вниз-вниз, через первый этаж и до подземного гаража, где персонал паркует машины жильцов. К этому моменту он уже не думает ни о чём, всё сжимается до сердцебиения, жаркой злости, боли и отчаяния. Рядом с лифтами стоит чёрная Ламборджини Хуракан, что заходится в вое сигнализации, когда Эрик резко открывает дверь своей силой, но, как только он включает зажигание, затихает, как уставший ребёнок. Кожаное сиденье настроено на взрослого мужчину. Эрик нетерпеливо подстраивает его под себя, тянет вниз руль и затем вжимает ногу в педаль газа. Срываясь с места, машина дёргается пару раз до того, как Эрик снова берёт под контроль и автомобиль, и свою силу. Она разгоняется до ста километров всего за три секунды, и Эрик стискивает зубы, отводит взгляд от работника, бросившего свой пост и бегущего за ним, маша руками. Машина вылетает на улицу слишком быстро, и Эрик, пусть и поворачивает руль, дёргает шасси, чтобы вывести её на правильную полосу, чувствуя запах жжёной резины, когда колёса визжат, скользя по асфальту. Чертыхнувшись, парень вжимает ногу в тормоз, замедляясь до разрешённой скорости, когда поворачивает за угол и вливается в поток машин, едущих в центр. Эрик не так себе представлял первую поездку за рулём; а, может, именно так бы всё и случилось, останься он в Адском Пламени. Может, именно он вёл бы подставную машину по улицам Праги, преследуемый всеми полицейскими, пока остальные рушили бы полгорода за их спинами. Ему почти физически больно ехать так медленно, а стук сердца так громко отдаётся в ушах, что только после поворота на Бруклинский мост Эрик замечает, что радио включено на станции с классической музыкой. Играет малеровская симфония номер пять в до-диез миноре: Etwas ruhiger. “Ну, у хозяина машины хотя бы хороший вкус”, думает Эрик, оставляя её включённой. Эрик осознаёт, куда едет, лишь после того, как складывает в голове все сделанные повороты. Он знает этот район. Знает вон ту кофейню и этот продуктовый. Знает владельца того книжного. Если он и найдёт кого-то из Адского Пламени, то это случится именно здесь, они должны наблюдать, следить за действиями ЦРУ, опережать их на шаг даже когда федералы пытаются сделать то же. Как присоединится к Адскому Пламени, совет девятый: Совершить преступление. Эрик набирает скорость, пролетает две, три улицы мимо точки назначение и резко сворачивает вправо. Переулок заканчивается кирпичной стеной. Он задыхается, рвано втягивая воздух, кислорода едва хватает, чтобы не потерять сознание — голова кружится вместе с миром вокруг. Эрик снова видит Шоу, стоящего напротив и вытянувшего руку навстречу в ожидании. Если история правдива, то я выживу. Моя мутация меня спасёт. Я врежусь в ту стену на двухстах километрах в час и чудом выживу, спасённый окружающим меня металлом. Если же нет, то что уж. Если нет, меня не будет, чтобы париться по этому поводу, так ведь? Он тянет за рычаг, переключая передачи, и, если он вдавит педаль в пол, разгоняясь до предела, то врежется в стену с такой силой, что автомобиль сожмётся до размеров спичечного коробка, так быстро, что, будь он человеком, его голова лопнула бы как арбуз. Эрик ловит своё отражение в зеркале заднего вида — он ухмыляется, широко и сумасшедше, до боли в щеках, что резко контрастирует с вздувшимися венами на висках и нездоровым блеском в глазах. Чёрт, Леншерр. Давай же. Сделай это. Эрик, не надо. Не надо... Он вжимает в педаль газа. Машина дёргается вперёд и через пять секунд он уже мчится на ста пятидесяти, на двухстах, и кирпичная стена, приближающаяся всё быстрее, кажется огромной, сердце бешено стучит в груди, замерзает кровь. Стальное шасси автомобиля трясётся, оживая вокруг него — и сейчас Эрик не может остановится, он влетит в стену, врежется, умрёт. Ужасное осознание неизбежности вдруг выбивает дух, и парень втягивает побольше воздуха, со всей мочи вдавливая педаль в пол — теперь он видит лишь стену и зажмуривается, отдавая себя на милость темноте... ЭРИК! Автомобиль врезается в стену с самым громким звуком, что Эрик когда-либо слышал, с ужасающим скрежетом металла о камень. Во рту стоит вкус железа, а едкий дым вокруг заменяет воздух. Но он сам всё ещё двигается, тело взмывает в небо, а затем очень медленно опускается, и он чувствует биение электромагнитного поля, плотно окутывающее его, словно одеяло. Голова кружится, но Эрик почти счастливо осознаёт — физика его мутации не позволит ему испытать отдачу. Его тело медленно останавливается, а затем падает на землю. В этот раз Эрику приходится пытаться сознательно контролировать спуск, отталкиваясь от магнитного поля как раз вовремя, чтобы успеть смягчить падение и осторожно приземлиться на ноги в трёх метрах от дымящихся останков чужой ламборджини. — Чёрт, — ахает он, касаясь руками затылка и шипя от боли, когда пытается повернуть голову. Похоже, мутация не сработала достаточно быстро, чтобы вовремя его замедлить. Когда Эрик начал взлетать вверх, то всё равно потянул шею и плечи, и потому сейчас каждый раз, когда он двигается как-то не так, в них вспыхивает боль. Если Чарльз был в его голове, если Эрику тогда не показалось, то сейчас его там нет, нет ни единого следа его мыслей рядом. Эрик совсем один. Ошеломлённо осматривая искорёженный и погнутый металл, сорванный, словно крышка консервной банки, верх машины, лежащий неподалёку, Эрик всё ещё не верит, что выжил. На пошатывающихся ногах он делает пару шагов назад, чувствуя, как всё плывёт перед глазами, и почти спотыкается о лежащую на дороге стеклянную бутылку, едва успевая схватиться за стену. Значит, именно это и случилось, когда он был ребёнком? Машина разбилась, какой бы не была причина, и мутация Эрика сработала достаточно быстро, чтобы сорвать крышу автомобиля и вынести его оттуда, опуская на землю на безопасной скорости. Именно тогда Шоу его и нашёл. Эрик совсем не помнит того времени, но не так уж и сложно представить, как он сидел в траве на обочине какой-то дороги, увидел сгибающиеся колени, совсем нестареющее лицо Шоу, улыбающегося ему, плачущему младенцу, и протягивающего руки, чтобы подхватить его и взять на руки. Поэтому он это и сделал. Эрик стоит на месте, ошеломлённый внезапным осознанием этого факта, давящего на него всё сильнее. Он пережил аварию, в этом Шоу ему не солгал, но это не значит, что тот сказал ему правду. Наоборот. Эрик сам задавался этим вопросом, зачем Шоу так старался ради ребёнка, который мог и не стать сильным мутантом, который был 7Д и потому мог считаться угрозой его правлению. Но это… это вполне можно считать ответом на вопрос. Если бы Шоу поставил его жизнь под угрозу и силы Эрика были бы минимальны, он бы умер. Убийство мутанта идёт вразрез с убеждениями Адского Пламени, но смерть одного не очень сильного ребёнка не стала бы большой потерей. Однако, если Эрик выжил… Если Эрик выжил, то у Шоу были все причины считать, что, повзрослев, он будет сигмой, пси или же даже омегой. Его родители умрут, не будут помехой, и Шоу возьмёт Эрика под своё крыло и вылепит из него что угодно. Заставит подчиняться. А если Эрик всё же станет омегой, то стоило убедиться в том, что он будет пользоваться той силой по указке Шоу, а не против него... Эрик чувствует подступающую тошноту, скручивающую живот и оставляющую неприятный вкус во рту. Его не спасли. Это было похищение. Он не был спасён Шоу, тот его просто забрал. Какая разница, что это было для высшей цели, если Адское Пламя всегда сражалось за… чёрт. Эрик невольно чувствует… Он чувствует... — Nein, — шепчет парень; глаза горят и покалывают от слёз. Дым. Он дёргается вперёд, идёт, как пьяный, вытягивает обе руки, вгрызаясь силой в то, что осталось от машины и вливая всё в металл, пока он не начинает плавится. Краска слезает, когда жар пропитывает каждый атом, до которого Эрик может дотянуться. Он снова бросает груду металла вперёд, в стену, снова слышит ужасный скрежет. Снова. И снова. Машину уже не узнать, когда он заставляет себя остановиться. Только после Эрик падает на колени рядом с обломками и позволяет себе ощутить пустоту, а затем цепляется за куски металла, пытаясь снова сложить их вместе, восстановить то, что сломал. Но ничего не работает, бесполезно. Все не железные детали слишком повреждены, а остальное уже даже не узнать в том месиве. Восстановление заняло бы вечность, даже если Эрик мог был это сделать, если был бы хоть какой-то смысл. Он позволяет тем частям, что держал, упасть на землю к остальным обломкам. Эрик прижимает основание ладони ко лбу, пропуская пальцы через волосы. Он пришёл сюда в поисках Адского Пламени, значит, этим и займётся. Машина разбита, и если кто-то из Адского Пламени здесь, следит за наблюдающими за ними федералами, они знают, кто это сделал. Они найдут его, а Эрик будет этого ждать. Бруклинское убежище всего в паре кварталов отсюда. Так странно идти по улице мимо домов, что он видел каждый раз, как они приезжали в Нью-Йорк. Большую часть времени они проводили в Париже и Берлине, но убежища в Нью-Йорке и Москве были вторыми по используемости. Они были в одном и том же здании в Нью-Йорке столько, сколько Эрик себя помнит. Однажды, когда ему было семь, на этом углу его остановил полицейский, спросив, почему мальчик не в школе, и Шоу придумал какой-то бред о мононуклеозе. Когда нужно, он был отличным лжецом, а добавь к этому харизму и богатство и все клюют на его удочку. Эрик останавливается на углу. Убежище через два дома, порог всё ещё опутан жёлтой полицейской лентой, хотя прошёл уже не один месяц. Эрик сосредотачивается, пытаясь почувствовать знакомый корпус снайперской винтовки, но всё, что замечает, так это привычный металл города. Даже несмотря на это, мальчик оглядывается, проверяя окна, крыши и прохожих. Парочка с коляской странно на него смотрит, но Эрик просто улыбается им и в следующее мгновение они улыбаются в ответ. Он ныряет под полицейскую ленту и широкими шагами поднимается по ступенькам, с помощью своей мутации поворачивая замок, но открывая дверь руками; он сжимает латунную ручку пальцами и, повернув её, толкает от себя. Дверь распахивается, являя взгляду пустой коридор. Внутри всё словно во сне, где-то между прошлым и настоящим, воспоминаниями и действительностью, всё кажется выцветшим и размытым. Эрик закрывает дверь, но чувство того, что за ним наблюдают, никуда не уходит. Он сразу же бросает взгляд на лестницу, почему-то думая, что кто-то будет там стоять, ждать его, но там лишь тьма. Парень идёт налево, и звук его шагов по паркету гулко отдаётся по комнате. Шторы на окнах распахнуты, позволяя золотистому свету свободно литься на мебель. Везде раскиданы пластиковые флажки, помечающие улики, хотя, кажется, там нечего помечать. Один стоит на кофейном столике, и Эрику приходится напрячься, чтобы вспомнить… но, да, там лежала карта, оставленная после проходившего за день до этого обсуждения, исписанная пометками от Шоу и усыпанная аккуратно наклеенными цветными стикерами Эммы Фрост. Сейчас её, конечно, уже нет, остался лишь маленький жёлтый флажок, помечающий её место. Его подушка саба всё ещё здесь, осторожно лежит по левую сторону от любимого кресла Шоу, помечена флажком номер восемнадцать. Сердце Эрика пропускает удар — на неё всё ещё остались следы его ног от того, как часто он стоял на коленях; они, кажется, застыли, как следы от ископаемого в камне. Очередная волна головокружения сбивает его с ног, и Эрик хватается за край приставного столика, пытаясь восстановить равновесие, отчего обе ножки шатаются, грозясь повалить всё на пол. Боже, как же болит голова. Эрик идёт на кухню. Всё так, словно они и не уходили. На тумбе рядом с разделочной доской всё ещё лежит нож для фруктов, который он забыл убрать на место перед рейдом. Когда Эрик открывает навесной шкафчик, там всё ещё стоят банки с хлопьями, закрытые крышками, а на полке лежит связка почерневших гнилых бананов, над которыми жужжит мошкара. И снова чувство, словно за ним наблюдают. Эрик резко оборачивается, настолько, что вскрикивает от новой вспышки боли, но никого нет. И всё же. — Чарльз? — зовёт мальчик. Никакого ответа. Дрожь пробирает Эрика до костей, и через звон в ушах он снова подаёт голос: — Господин Шоу? Ничего. Конечно же, ничего. И всё же… и всё же, даже сейчас Эрику кажется, что он должен быть здесь. Он никогда ни в чём не был так уверен. Пока он идёт вдоль тумб к двери, сердце Эрика бьётся так громко, что он удивлён тому, как от этого ещё не содрогается всё тело. Мальчик хватается за дверную раму и заглядывает за угол, и пусть гостиная пуста, он всё равно дёргается, больше напуганный своими ожиданиями, чем реальностью. — Здравствуйте? — снова зовёт Эрик; собственный голос кажется ему слишком странным и слабым. — Здесь кто-то есть? Эрик заставляет себя вдохнуть раз, затем ещё раз, набирая полные лёгкие воздуха. Только лишь после выхода он делает шаг вперёд, пробираясь через гостиную в коридор, пока снова не оказывается перед тёмным лестничным пролётом, откуда, он был уверен, за ним и наблюдали. Он касается перил, крепче цепляясь за красное дерево, чтобы удержаться на подкашивающихся ногах. Шаги гулко отдаются по лестнице, мокрые ладони скользят по перилам, и он щурится, пытаясь увидеть, что же прячется во тьме второго этажа, но даже когда Эрик поднимается и ступает на ковёр, мальчик всё ещё не верит, что здесь лишь он. Эрик пытается убедить себя, что наконец-то дома, но лишь чувствует себя дурно. Он уже не помнит, зачем здесь, он словно без якоря блуждает по бушующему морю и тонет в солёной воде. Когда он нажимает на выключатель, тени исчезают. Перед ним простирается коридор второго этажа, двери по каждую сторону которого ведут в спальни, Эрик чувствует каждую дверную ручку — они все стальные. Из-за дверей он слышит разговоры, приглушённые деревом. Слышит собственный голос. Скрип матраса. Всё затихает, когда он проходит мимо, пока не остаётся ничего кроме собственных мыслей. Эрик, положив ладонь на ручку, замирает у двери в комнату господина Шоу с внезапно пересохшим ртом. Зрение словно становится чётче. Он прекрасно видит бороздки на собственных ногтях, волокна древесины на двери, вкрапления на медной ручке. Сглотнув, он проворачивает её, толкая дверь вперёд. Там никого нет, но всё ещё пахнет им: спёртым сигаретным дымом, кремом для обуви и чем-то ещё. И на мгновение Эрик теряется во времени, чётко слышит голос господина Шоу, словно тот говорит прямо рядом с ним, звуча почти добродушно. “Ты можешь куда лучше, мой мальчик”, а затем удар кожи о кожу, подчёркнутый хрустом ломающейся кости... Эрик отшатывается, хватая губами воздух; запястье горит, пульсируя, и он чувствует лишь боль, пробирающую всё тело, кажется, сейчас потеряет сознание... а затем опускает взгляд на запястье — бледное, худое, нормальное запястье. Никакого покраснения и припухлости, нет и быстро темнеющего синяка. Из-под кожи не торчит острая кость, блестящая белизной в луже крови. Он с силой сжимает пальцами запястье, так, что кожа вокруг белеет. Мысли Эрика кричат, что это всё было так давно, не сейчас, он не… это даже не здесь было! Соберись! Эрик снова в коридоре. Он не знает, как туда попал, не помнит, как выходил из комнаты господина Шоу и закрывал за собой дверь. Но сейчас, выйдя оттуда, ему становится легче, пусть парень всё ещё не может избавиться от чувства того, что он сделал что-не так, совершил что-то ужасное, что за этим последует наказание... Комната Эрика в самом конце, последняя дверь у второй ванной. Кажется, словно он идёт по коридору в первый и в последний раз одновременно, словно прямо сейчас заново делает каждый шаг. Ему три, четырнадцать, десять. Парень открывает дверь. Теперь здесь ничего нет. Везде маленькие жёлтые флажки: на прикроватной тумбочке, один на матрасе, немного на полу. Когда он толкает один носком ботинка, он переворачивается и падает. Кто-то снял с кровати постельное бельё, оставляя лишь голый матрас. Воздух спёртый. Даже его книг больше нет, только русский экземпляр “Войны и Мира”, подаренный господином Азазелем. Пройдя вперёд, он поднимает её, пролистывает пыльные страницы и чихает, морща нос. Эрик кладёт книгу на место и открывает шкафчик, пусть и знает, что он давно пуст, там уже нет смазки, нет игрушек, нет плёток, наручников и дилдо, как и исчезла всегда стоявшая у кровати ротанговая трость. В шкафчике осталась лишь парочка имбирных леденцов. Эрик разворачивает один из них и закидывает в рот, посасывая, чтобы ощутить пряный сладкий вкус конфеты. Ему не нравится то, как здесь пусто. Парень возвращается в коридор и достаёт из шкафа свежее постельное, которое несёт в комнату, чтобы заправить постель: засовывает подушки в наволочки, осторожно загибает края простыни, натягивая её под идеальным углом и не оставляя ни одной складки. У Эрика уходит минут пять чтобы убедиться в том, что ткань лежит идеально ровно, чтобы расправить всё. Во льющемся через окно свете видно витающую в воздухе пыль. Эрику кажется, что он заточён в реликте, застыл в янтаре. Мальчик скидывает обувь и остаётся в одних носках, просто дышит перед тем, как наконец-то сесть, нажимая весом на простыни и в одно мгновение руша всю тяжёлую работу. Голова снова болит, а в висках шумит кровь. Он устал. Последние несколько месяцев тяжёлым весом давят на плечи, и Эрик поднимает ноги на кровать, перекатываясь, пока не оказывается на середине кровати, скрутившись в клубочек на боку и прижимая колени к груди. Закрыв глаза, он позволяет дыханию выровняться, пока оно достаточно не замедляется, пока он не перестаёт чувствовать всем телом собственный пульс. Можно остаться здесь, где голову кружит от забивающего нос запаха их старого моющего. Можно поспать здесь, а когда он проснётся, то всё будет… нормальным, снова. Он теряется в океане грёз, когда в комнату едва слышно заходит Чарльз; сначала появляется его разум, подступающий мягкими волнами, едва колышущими воду. Сначала он ничего не говорит, просто касается плеча Эрика и садится на край кровати у его бедра; мальчик чувствует, как под его весом прогибается матрас. — Вижу, мне придётся купить господину Брендановичу новую ламборджини, — говорит Чарльз, даже его физический голос звучит тихо. — Она совсем уничтожена. Хорошо постарался. Не думаю, что когда-либо видел настолько хорошо расчленённый спорткар. Эрик, сморгнув, открывает глаза. Он не видит Чарльза, лишь стену напротив и ослепительный свет из окна. Он больше не потерян во времени. Присутствие Чарльза словно магнитный полюс, тянущий к себе стрелку компаса. — Не знаю, почему думал, что они будут здесь, — говорит мальчик, и это звучит как признание, словно он вырывает слова из самого сердца. — Ну, знаешь, они были здесь, когда ты видел их в последний раз, вот тебе и кажется, что они здесь, потому что ты не видел ничего, этого опровергающего, — до Эрика доносится долгий громкий выдох. — Я чувствовал себя примерно так же, когда умерла моя мать. Курт не разрешил мне увидеть её тело, потому я очень долго не мог убедить себя в её смерти. Всё время ждал, что, как всегда, наткнусь на неё в её комнате. Совсем не странно, что ты так думаешь. Эрик поворачивается лицом к Чарльзу, так, что колени оказываются прижаты к тёплому и крепкому бедру мужчины. — Я думал, что, может, найду здесь какое-то объяснение. Но его нет. Меня просто… забрали, — он больше не может воспринимать ничего как прежде; всё изменилось, и теперь он не спасённый ребёнок, а похищенный. Просто средство для достижения цели. — Приятного объяснения и правда нет, — скривившись, отвечает Чарльз, успокаивающе кладя руку на плечо Эрика. Улыбается он слабо и напряжённо. Чарльз кажется… может, уставшим. — Как ты себя чувствуешь? Знаю, что тебе сложно это всё принять. Эрик пытается повторить улыбку Чарльза, но она выходит слишком хрупкой. — Я не хочу верить в то, что это правда, — говорит он. — Хочу найти повод думать, что всё это лишь большое недопонимание. Хочу просто забыть те бумаги, — потому что теперь он чувствует себя предателем из-за того, что ставит под вопрос всё, что знал. И всё же, Эрик не может ничего с собой поделать. Он словно слетает со скользкого обрыва: теперь он знает это, знает то, что никогда не был сабом, что ему лгали, что в итоге выяснится, что всё, во что он верил было ложью, и выяснится, что за всю жизнь его ни раз никто не любил. Как раз этого он не хочет. Он не хочет быть… этим. — Прости, — говорит ему Чарльз, отводя взгляд и отворачиваясь, чтобы Эрик не мог увидеть его лицо. — Но было бы хуже, если бы я скрыл это от тебя. — Знаю, — Эрик медленно заставляет себя подняться, пусть руки и подрагивают под собственным весом. Шею снова прошивает болью, но он это игнорирует. Отсюда видно бледный изгиб щеки Чарльза, тёмные ресницы и закрытые глаза. Как-то неспокойно сидеть с Чарльзом на кровати, где они трахали его каждую ночь и каждое утро. Чарльз сюда совсем не вписывается, кажется какой-то хронологической ошибкой. — Хочешь уйти? Чарльз на мгновение опускает голову, поднимается на ноги и лишь затем поворачивается, чтобы посмотреть на Эрика. Его лицо снова выражает лишь привычное спокойствие, что вселяет в Эрика ощущение безопасности и веру в то, что у того всё под контролем. — Полиция и ЦРУ ждут нас снаружи, — говорит Чарльз, складывая руки на груди и сминая кардиган. — Нам придётся поговорить с ними перед тем, как нас отпустят домой. Не знаю, сколько это займёт, но я сделаю всё, чтобы уладить это, Эрик. Мы оплатим весь нанесённый ущерб и будем надеяться, что никто не подаст в суд. Эрик почти не удивлён. Он знает, что ЦРУ следит за этим местом, а у аварии точно были свидетели. Он на это и рассчитывал. — Пойдём, — соглашается Эрик, поднимаясь с кровати и натягивая ботинки, а затем выходя за Чарльзом в коридор. А затем… — Погоди, — он бросается назад в свою старую спальню и хватает “Войну и Мир” с тумбочки. Поколебавшись, мальчик суёт руку в карман и вытягивает оттуда наполовину полную пачку сигарет, которую кладёт на её место, пусть и немного нервно. — А теперь пойдём, — повторяет мальчик, когда выходит в коридор, и улыбка Чарльза становится немного более… более какая-то, пока он ведёт Эрика по коридору, вниз по лестнице, останавливается на мгновение у порога перед тем, как распахнуть входную дверь, впуская свет от мигалок копов и громкие голоса проходивших мимо зевак. Чарльз медленно поднимает руки, показывая, что безоружен. Стоя за его спиной, Эрик невольно дёргается вперёд, чтобы вытянуть его из-под линии огня — всё это слишком напоминает ему о ночи, когда членов Адского Пламени точно так же у него забрали. Но никто не стреляет. Вес Чарльза давит на его плечи, когда Эрик, запинаясь, делает шаг назад. Полиция кричит ему поднять руки вверх. Он ощущает все их пушки, но холодные пули всё ещё лежат в магазинах. От этого кружит голову, и Эрика пошатывает от адреналина и шума крови в ушах. Он ухватывается за весь металл вокруг, готовый использовать его, если понадобится. — Всё нормально, — говорит Чарльз, телепатически усиливая свой голос. Он медленно опускает руки, чтобы сжать запястья Эрика, который теперь касается его талии, и вытягивает их вперёд, чтобы их было видно. — Я доктор Чарльз Ксавье, и мы договорились, что я зайду и поговорю с Эриком, потому что вы, дамы и господа, только его напугали бы. Вы и сейчас его пугаете. Но он не причинит вреда ни мне, ни вам, — уже тише, так, чтобы его слышал лишь Эрик, он говорит: — Всё хорошо, Эрик, мы в безопасности. Я усыплю всех, если хоть один дёрнется, чтобы нам навредить. Хорошо? Ты мне веришь? Мальчик замирает на секунду; ладони Чарльза на запястьях кажутся невероятно горячими и Эрик сжимает пальцы, цепляясь за электомагнитное поле вселенной. Но затем он кивает и медленно опускает голову, коротко прижимаясь лбом к затылку Чарльза, вдыхая его знакомый запах. Мужчина медленно отпускает его запястья, и Эрик становится бок о бок с ним, поднимает руки вверх даже несмотря на то, что это ничего не значит, потому что он мог бы убить бы всех их собственным оружием если бы только захотел, ну, кроме агентов ЦРУ с нацеленными на него пластиковыми пушками, которых он не чувствует. — Хорошо, — повторяет Чарльз, снова поднимая руки. — Ладно, дамы и господа. Может ли кто-то из вас подвезти нас до полицейского участка для дачи показаний? Боюсь, у нас нет ни машины, ни водительских прав. Он остаётся спокоен даже тогда, когда подходит одна из агентов ЦРУ, без капли металла на ней. — Привет, Чарльз, — говорит женщина, коротко ему улыбаясь перед тем, как повернуться Эрику. Она выглядит знакомо. Тоже сабмиссив. — Господин Леншерр, — начинает она, и тянется к поясу, чтобы снять с него тканые наручники и — сердце Эрика пропускает удар — браслеты-подавители. — Вы знаете процедуру. — Не думаю, что это так уж и необходимо, Мойра, — отвечает ей Чарльз, делая шаг в сторону и заслоняя Эрика. — Сегодяшнюю норму разрушений мы уже выполнили. Если собираешься надевать наручники на Эрика, то придётся сделать это и со мной, и подавителей это тоже касается. А ты знаешь, что без телепатии я чувствую себя ужасно. Будет куда лучше, если мы все будем вести себя цивилизованно. Она кривится так, словно съела целый лимон, но всё равно говорит: — Решайте сами, господин Леншерр, — агент, Мойра, смотрит прямо ему в глаза. — Что вы на это думаете? Можем вести себя цивилизованно? — Да, — отвечает Эрик, сглотнув горечь во рту. — Рада это слышать. Перед тем, как я передам вас двоих нью-йоркской полиции, объясните, что вы там делали, — она говорит спокойно, даже слишком, и Эрику кажется, что она и сама знает ответ на этот вопрос. — Занимался поисками себя, — говорит за него Чарльз. Сейчас в нём не видно ни капли той уязвимости, что разглядел Эрик. Нет, вместо этого мужчина стоит прямо и уверенно, распрямив плечи, сжав челюсть и смотря Мойре прямо в глаза. — Могу подтвердить, что точно ничего связанного с терроризмом он не делал. Но тебе придётся принять, что порой сложно справиться с такой травмой, не посетив место, где всё происходило, чтобы от неё избавиться. Это абсолютно нормальный способ справиться с травмой, и, честно, если ты думаешь, что Адское Пламя пришло бы в раскрытое федералами убежище, то совсем их за идиотов держишь. Мойра тяжело вздыхает, но отходит в сторону, убирая подавители и наручники обратно в чехол и маша рукой в нужном направлении. — Только если у тебя всё под контролем, Чарльз, — предупреждает Мойра, и Эрик внезапно чувствует резкое желание защитить его, наказать эту женщину за то, что она посмела предположить, что Чарльз может хоть когда-то не справиться. Они спускаются по каменным ступенькам и Эрик, не удержавшись, оглядывается на дом. На мгновение ему кажется, что кто-то смотрит на него с окна второго этажа, знакомый высокий и темноволосый мужчина, но как только он моргает, мужчина исчезает — его никогда там и не было. Их не выпускают из полицейского участка до поздней ночи. По возвращению в квартиру там все ещё горит свет, не выключенный после их ухода, чарльзова чашка, полная остывшего чая, стоит на столе, а его собственная раскрытая книга валяется на диване. Эрик наконец-то чувствует, что дома.