***
Колдун придерживал подрагивающее тело, прижимая к себе. При отсутствии жизненных сил все немёртвые постепенно ломались и в конце концов умирали. Бьякуран всё ещё сохранял собственный разум и душу, но ресурсы его были крайне ограничены и восполнять их самостоятельно он не мог. Контракт связал его по рукам и ногам. Без тёмной энергии демона тело начинало медленно и мучительно погибать. Горгона не мог ему больше ничем помочь. После наложенной демоном печати ни одно исцеляющее заклятье в его руках не работало. Он мог только успокаивать его душевные терзания и не позволять навредить самому себе. Альбинос больше напоминал смертельно больного. Тонкая молочно-белая кожа синела, покрываясь постепенно трупными пятнами, или же просто лопалась, начиная загнивать. Но на боль тот никогда не жаловался. — Пейте, — Кикё поднёс ему чашу с тёплым отваром. — Сможете поспать немного. — Не нужно, — тихо прохрипел священник, непослушной рукой пытаясь отодвинуть от себя деревянную посудину. — Не упрямьтесь. Мне не важно, искупите ли Вы то, что считаете грехом, своей болью. Если Вы не восстановите хотя бы собственные силы, то за неделю от Вас ничего не останется. Пейте. — Пропади ты пропадом… — мужчина вцепился почти почерневшими пальцами в свисающие пряди бирюзовых волос. — Не привлеки ты столько внимания своим безрассудством, ничего этого не произошло бы. — Вините меня, если так будет легче, — юноша слабо улыбнулся, устало прикрывая зелёные глаза. — У меня не было другого выбора, чтобы защитить её. Они истощены ещё со сражения в Инаноре, Мукуро почти исчерпал свои силы. Я сделал то, что должен был, чтобы не дать Юстине погибнуть. Она помнит меня и видела одну из моих смертей. Нам уже нечего скрывать. — Её память проснулась, а силы — нет. Без них она всего лишь мишень, понимаешь? Если аббат не сможет пробудить её, Юстина станет такой же, как я, или вовсе будет убита. — Если Вы сейчас не соберётесь с духом, её и защитить будет некому, — колдун снова поднёс ему чашу. Попытка сопротивления не увенчалась успехом, и отвар пришлось выпить. Дрожь постепенно утихла и боль почти отступила. Бьякуран постепенно погрузился в сон. Горгона бережно перенёс его на кровать, чтоб не повредить истончившуюся кожу ещё сильнее. Он мог бы убить его прямо здесь, отомстив за все беды и лишения, или же замучить, пока не заплачет кровавыми слезами, но почему-то этого не делал. Что-то внутри не позволяло причинить вред этому уже-давно-не-человеку. Кикё знал о причине, по которой священник заключил контракт с демоном, но осудить его за это по-прежнему не мог. В юности он тоже боялся смерти и больше всего на свете хотел жить. Только вот, теперь его желание обернулось проклятием и невозможностью закончить свой век. Все риски давно уже были взвешены, но он ясно осознавал, что не сможет навредить ему, даже если это потребуется. Именно поэтому уповал на юную монахиню, которая могла всё это остановить, не убивая мужчину. И пока тот спал, он бережно обрабатывал все образовавшиеся язвы и раны от когтей. Это тело не было способно к регенерации, а использование мазей только замедляло дальнейшее разложение. Дела в городе постепенно ухудшались. Нужно было искать нового городского главу, поскольку архиепископ ещё и с делами мирскими не справлялся, находясь в таком состоянии. К тому же, из Ферентилло должны были прибыть монахи для службы в соборе, поскольку двое пресвитеров[1], служивших в приходе, погибли в пожаре, а викарий[2], помогавший Альбино уже более десяти лет, только на днях отдал Богу душу от старости. Оставить всё на министрантов[3] и монахинь было попросту нельзя. Порождение Тьмы требовало новую партию душ и частными случаями уже довольствоваться отказывалось. Если не поторопиться с расторжением контракта, ещё несколько городов потонет в крови. Те, кому хватило наглости назваться экзорцистами, не были способны отправить демона обратно в Бездну. Над чтением молитв это существо только бы посмеялось, с особым наслаждением отрывая конечности наглецам, посмевшим потревожить его покой. Колдун закончил бинтовать язвы, чтоб позже к ним не присохла одежда. Действие отвара продлится недолго, он хорошо помнил об этом. Вскоре боль вернётся, а альбинос всеми силами попытается скрыть это. Каждый пытается успокоить свою совесть как может, но Кикё искренне не понимал его поведения. Самобичевание едва ли помогло бы в и без того нелёгкой ситуации. Ворох перепачканных в тёмной крови тряпок отправился в стоявшую в углу лохань. Покрытые известью стены потемнели от пыли и времени, слишком уж давно побелку не обновляли. Кривой кусок отполированной меди, висящий на стене в качестве зеркала, помутнел и успел покрыться зеленью по краям. Всё в этом доме было мёртвым, как и сам хозяин. Архиепископ при вступлении в должность отказался от размещения в резиденции Сполето и остался в Терни, где проживал в домике с двумя комнатами, находящемся на территории городского прихода, с которого начинал свой путь, по-прежнему сохраняя за собой управление им. Но большую часть времени находился в разъездах, решая вопросы, требующие его вмешательства, встречаясь с епископами других диоцезов[4] региона. Также определённую часть времени отец Альбино был обязан находиться в Сполето и Орвието. Ближе к вечеру Кикё пришлось разбудить его, чтобы тот встретился с прибывшими монахами. Бьякуран едва держался на ногах, заметно шатаясь при ходьбе. Одеться самостоятельно в таком состоянии он тоже уже не мог. Колдуну пришлось полностью его переодевать и надевать на почерневшие и лишившиеся чувствительности пальцы бархатные перчатки. Он натянул на свою голову капюшон, скрывший волосы и часть лица, и помог мужчине выйти из дома. Возле закрытого собора собралось всего пятеро монахов. Старшего среди них не наблюдалось. — Это вас прислали из Сан-Пьетро-ин-Валле? — альбинос обратился к прибывшим, но голос заметно охрип и неприятно сипел. Молодые люди инстинктивно вздрогнули и выстроились в ряд перед архиепископом. — Да, Ваше Высокопреосвященство, мы прибыли из аббатства Сан-Пьетро, — заговорил один из монахов, опустив взгляд в пол. — Почему вместе с вами не прибыл епископ из Ферентилло? Я отдавал это распоряжение в связи со смертью отца Бенедетто. — Его Преосвященство, отец Джакомо, три дня назад отдал душу Всевышнему. Нам пришлось задержаться из-за этого. — А викарий, что помогал ему, отец Алессандро? — Отец Алессандро отказался ехать, ссылаясь на неотложные дела, — торопливо ответил молодой мужчина. — И как это понимать «отказался»? — голос Джессо сорвался на едва слышный свистящий шёпот. — Мы не можем знать о его делах, Ваше Высокопреосвященство. Простите нас, — все пятеро монахов одновременно поклонились. Холодный ветер обрушился на семь фигур у храма, пробираясь едва ли не до самих душ. Поздняя осень никогда не славилась гостеприимством. Рясы, больше напоминающие лохмотья попрошаек, не скроют ни от ветра, ни от подступающих морозов. Новый порыв всколыхнул хлипкую ткань. Дрожащее пламя факелов, горящих у ворот храма, слабо освещало молодых людей, позволяя разглядеть на их коже чернеющие пятна синяков, показывающиеся каждый раз, как ветер трепал одежду. Священник прикрыл глаза, чтобы унять подступивший к внутренностям липкий страх, могильным холодком прогуливающийся от горла до желудка. — Не просите прощения, это не ваша вина. Час поздний, пока вы можете остановиться в моём доме, а завтра я уже введу вас в курс дел, — мужчина немного смягчился и даже попытался выдавить что-то похожее на дружелюбную улыбку. — Ваше Высокопреосвященство, как смеем мы стеснять Вас? Мы можем сразу направиться в причтовый дом[5], — всё тот же монах заметно занервничал. — Причтовый дом наполовину сгорел и ещё до конца не восстановлен, — альбинос повернулся по направлению узкой тропинки, ведущей к его жилищу, бросая напоследок всего одну фразу: «Я не трону вас». Пёстрой вереницей в голове пронеслись воспоминания о том, как сам он был таким же юным и незрелым. Стоял на месте этих юнцов в таких же лохмотьях, боясь поднять голову перед руководством семинарии. Ему так и не удалось разорвать порочный круг насилия, замкнувшийся в стенах учебного заведения. Отголоски той боли виной опустились на плечи, заставляя проснуться сострадание к этим живым существам. Он хорошо помнил то, как уже немолодые епископы выбирали себе фаворитов среди совсем молодых юношей, сначала обещая блага и удовольствие, а потом уже запугивая непокорных. Послушники боялись и молчали, выполняя все условия, или же сводили счёты с жизнью. Таких тоже было немало. Среди перепуганных юнцов сильные духом почти не встречались. Джессо помнил, чем закончилось такое заигрывание от одного из наставников к симпатичному юноше. Как этот глупый вообще попал в обитель? Он слишком любил Господа и людей, чтобы там обучаться. Но не каждая доброта поощряется. Бьякуран помнил, как нашёл его в петле, связанной из полос подола рясы. Некогда миловидное и румяное личико уже начало синеть, а пушистые светлые ресницы не успели высохнуть от слёз. Хотел ли этот несчастный укоротить свой век? Да едва ли. Но вынести позора, который обрушился вместе с отказом, не смог. Мужчина хорошо помнил и о том, как сам оказался в том же положении, но на его необычную внешность положили глаз сразу несколько. Вначале он пробовал сопротивляться, пытался избегать или же в открытую отказывать, но всё это привело лишь к бесчисленным наказаниям. И если с работой удавалось справляться, пусть и в ужасных условиях, то вынести побои альбинос не смог. Он был слишком нежным для подобного и не выдержал даже десятка розг. После этого пришлось только смириться и всё-таки согласиться на отношения. Мальчишка выбрал связь с самым ревнивым из наставников, чтобы обезопасить себя от других. И теперь, взглянув на синюшные тела, расписанные чёрными синяками, священник не знал, чем им помочь. Он мог спасти их тела, но как спасти души, что разочаровались в справедливости? Монахи до последнего не хотели входить в дом, но всё же вынуждены были согласиться. Джессо понимал их страхи, но избавиться от них по щелчку пальцев не смог бы. Архиепископ едва находил в себе силы держаться прямо. Каждый шаг распространялся болью по всему телу. — Простите мою дерзость, Ваше Высокопреосвященство, но позвольте узнать, Вы больны? Можем ли мы оказать Вам помощь и в мирских делах? — вновь заговорил один из монахов, когда заметил нестойкую походку мужчины. Тот лишь покачал головой, опускаясь на криво сколоченный стул в крохотной кухоньке. — У меня уже есть помощник для дел мирских. Кроме службы в приходе, от вас больше ничего требоваться не будет. Здесь вы займёте две комнаты до тех пор, пока причтовый дом не будет восстановлен. Позже будет нагрета вода для купания, и вам помогут обработать синяки и ссадины. Прибывшие резко затихли и затравленными взглядами вперились в отца Альбино. Такое не принято было придавать огласке, а уж тем более оказывать помощь. — Вы считаете меня таким же развращённым тираном? — Бьякуран нарушил тишину, негнущимися пальцами смахнув непослушные белые пряди с лица. — Ваше Высокопреосвященство… Он поднял ладонь вверх, призывая к молчанию. — Я вижу в глубине ваших глаз страх и ненависть. Вы боитесь меня так же, как боялись ваших наставников, — альбинос растянул обескровленные и отдающие синевой губы в горькой улыбке. — Так же, как когда-то боялся я сам. Мне было шестнадцать лет, когда я попал послушником в одно аббатство в северных землях. У меня не было никакого другого выбора, кроме как обратиться к Господу за спасением. Я родом из Азии, из самого её дальнего уголка — Страны восходящего солнца. Моя внешность сыграла со мной злую шутку, и я пал под подозрение в колдовстве. Единственным выходом для меня было раскаяться и стать послушником, чтобы искупить грехи. Там я впервые познал обратную сторону жизни. Принятие обетов накладывает особые обязательства, о которых вы и сами прекрасно знаете. Одним из них является клятва не иметь отношений с женщиной. Разумеется, отношения между мужчинами за закрытыми дверями не являлись чем-то необычным. Несколько лет спустя я уже стоял в толпе послушников, желающих обучаться дальше и стать священниками. Мне хорошо известно, какими методами добиваются покорности. Многие из них я испытал на себе. Так же, как и вы, я знаю, насколько сильно болит избитое тело. С тех пор прошло немало времени, но я не забыл того, что видел и когда-то чувствовал. Альбинос замолчал, с трудом переводя дыхание. Лёгкие горели от боли, разлагаясь прямо внутри. Сильный кашель вырвался наружу из горла вместе с кровью, заставляя тело согнуться. Тёмные вязкие капли упали на пол. Его время было на исходе. Не больше недели он протянет в таком состоянии, даже если Кикё сделает всё необходимое. Гнев демона был слишком силён. Монахи испуганно прятались за спинами друг у друга, только завидев капли крови. Они впервые столкнулись с такой странной болезнью лично и не хотели становиться случайными жертвами. — Идите, — коротко бросил альбинос, вытирая с губ капли крови.***
Звон колоколов эхом разносился над городом, печальным звучанием напоминая обо всех погибших. Он был настолько громким, что заглушал даже мысли в головах горожан. Именно вечерний перезвон и выбрала в качестве сигнала Адзурра. Девушка ждала своих спутников неподалёку от соборной площади. В большой толпе всегда легко затеряться, когда хочешь незаметно уйти. Заметив знакомые фигуры и убедившись, что они её видят, она скользнула на одну из узких улочек, постепенно уводя их всё дальше и дальше от центра. Ходы между домиками вывели их к одной из стен. Адзурра остановилась и обернулась к мужчинам. — Дальше только после поцелуя! — она капризно сморщила носик. — Не могла придумать ничего получше в качестве оплаты? — Занзас мрачно посмотрел на девушку. — Зачем мне получше, если я хочу это? Мы, может, и не увидимся никогда больше! Должны же у меня остаться хоть какие-то воспоминания? А монеты прозвенят из одного кармана в другой и исчезнут, не оставив и следа, — Адзурра нахмурила тонкие брови. — Поцелуй меня! Мужчина тихо фыркнул, но всё же склонился к ней, пальцами на удивление бережно приподнимая голову за подбородок, и мягко коснулся её губ своими, после чего сразу же отстранился. Девчушка довольно улыбнулась и весело расхохоталась. Получив долгожданную плату, она побежала по направлению к нужному выходу. Занзас успел лишь отметить то, что стёртые мечом пальцы уже с трудом гнутся. Непростительный недуг для палача. Девушка с трудом отперла тяжёлую решётку в стене, через которую когда-то выходили городские стоки, и подозвала своих спутников жестом. — Дальше сами. Под стеной обрыв, так что, будьте аккуратны. Надеюсь, мы ещё встретимся! Я буду скучать, — она улыбнулась, расправляя оборки на платье. — Постарайся выжить, Адзурра, — напоследок бросил короткую фразу мужчина и направился к проходу в стене. С его-то ростом было весьма проблематично пролезть в такую дыру, да ещё и вместе с оружием так, чтоб не изваляться полностью в грязи. Маг же проскочил быстро, подобно крысе, только отпуская шутки о неповоротливости спутника. — Стареешь, друг, — Мукуро ухающе засмеялся, поправляя свой длинный хвост. — Заткнись, Рокудо, — тихо прорычали в ответ. Мужчина отряхнул одежду от слоя грязи и пыли, после чего закрепил на себе пояс ножен. Только лишних напоминаний о состоянии здоровья не хватало, оно ведь и так мало подводило. Возраст и перенесённые болезни сказывались. Оспа оставила после себя не только уродливые шрамы по всему телу, но и боль в суставах. Будь на его месте кто-то другой, не смог бы даже ложку такими руками удержать. Занзас хорошо помнил события ушедших дней, когда болезнь настигла внезапно и подкосила его настолько, что городской лекарь предлагал яд для быстрого облегчения страданий. Но выходил его Кикё, не покидая ни на минуту бьющегося в бреду от жара. — Выпей, — тихий голос юноши звучал так, будто рядом с головой в колокол ударили. Он бережно протягивал деревянную миску с отваром и придерживал так, чтоб не растревожить язвы ещё сильнее. Взгляд был встревоженным и печальным, Кикё и сам понимал, чем может закончиться болезнь, но не покидал его. Мужчина смог ответить лишь хрипом, пытаясь выпить содержимое плошки. Да он готов был лакать любую дрянь, как собака, лишь бы эта невозможная боль прекратилась. Всё его тело горело в адском пламени, мышцы словно переплетались в узлы и рвались от напряжения. Хотелось кричать, но на это тоже не было сил. — Потерпи немного, скоро всё закончится, — зеленоглазый старается шептать как можно тише, понимая, что голос его сейчас для больного подобен набату. Горгона всё это время находился рядом, обрабатывая все язвы, по часам меняя повязки и следя за тем, чтоб жар не стал критическим. Обезболивающие мази и настойки лишь частично глушили состояние, но полного избавления дать не могли. Месяц Кикё провёл у его постели, облегчая ту невыносимую боль. Как же мучительно было осознавать, что всё это делал не человек. Эти воспоминания навсегда останутся в его памяти клеймом, что будет напоминать о несправедливых поступках. А воспалённые суставы стали вечным наказанием за гнев и гордыню. — Ты скучаешь по нему? — заинтересованный тон Мукуро заставил поёжиться и недовольно рыкнуть от собственного же бессилия. — Тебе-то какое дело? — он всё же огрызнулся, не желая самому себе признаваться в том, что действительно хочет видеть змееподобного. — Я и сам вижу, — колдун только усмехнулся, продолжая путь к аббатству. — Я воспитал его и ваши чувства для меня не секрет. Ты, конечно, редкостный подонок, но за что-то он всё же тебя полюбил. — А не за что, — тот криво усмехнулся, постепенно превращая усмешку в какой-то болезненный оскал. — Не за что любить такого человека, как я. Но мы друг друга… стóим. — И то верно. Твоё здоровье вряд ли позволит тебе дожить до весны, да и ты, думаю, об этом и сам прекрасно знаешь. Не хочешь исправить ситуацию? Занзас хрипло рассмеялся, качая головой. — Ты мне душу продать предлагаешь, что ли? На кой хрен оно мне надо? Я одно знаю, что доживу до конца этой гадкой истории с Джессо. А потом уже посмотрим, надо ли продлевать свой век. — И тебе никогда не хотелось прожить до глубокой старости вместе с одной из своих пассий? Помнится, они оба готовы были за тебя жизнь отдать. — Чего ты добиваешься, Рокудо? Хочешь превратить меня в нежить? Так изволь, я уже давно ходячий мертвец! — О, обратить тебя в послушную нежить было бы лучшим решением. Ты по истине страшный человек. С такой физической силой и выдержкой ты стал бы почти совершенным оружием, но обошлось бы твоё содержание уж слишком дорого. Я предлагаю всего лишь подлатать тебя. Проживёшь лет до семидесяти, а тем тебя госпожа Смерть сама найдёт. — С чего бы тебе просто так лечить меня? Или боишься, что я потребую взамен на кольцо что-нибудь, что тебе очень не понравится? — Считай это жестом доброй воли, — колдун усмехнулся, потягиваясь и разминая затёкшие мышцы на ходу. — К тому же, если придётся драться, от здорового тебя будет намного больше пользы. А драться наверняка придётся. — Добрая воля у отброса без души и сердца? — палач хрипло засмеялся, качая головой. — Думаешь, в это кто-то поверит? — Добрая воля и личная выгода, разумеется. Я не очень-то люблю размахивать оружием. — Меня одного против очередной толпы живых мертвецов не хватит. Если бы ты подлатал руку Скуало, да и вообще нашёл его, у нас было бы куда меньше проблем. В отличие от тебя, он любитель помахать мечом. — Подлатать ему руку? — Мукуро расхохотался. — Отрастить заново кисть — это не «подлатать». И, прискорбно признавать, но я на такое не способен. Мои силы направлены на другое. Я смог бы исцелить целое тело, но не отращивать новые конечности. Это под силу Кикё, но не в том состоянии, где он сейчас. — Он эту кисть и уничтожил. Не думаю, что ему захочется всё восстановить. — Значит, придётся выкручиваться иначе. Но об этом подумаем позже, после того, как я встречусь с сестрой. Хвостатый колдун отбросил свою внешнюю игривость, сосредотачиваясь на дороге. Добираться до аббатства он предпочёл в тишине, молча раздумывая о чём-то своём. Его хмурый спутник, казалось бы, только обрадовался этому. Даже элементарная ходьба давалась мужчине с трудом, но он старался не подавать виду, мыслями возвращаясь в воспоминания давно минувших дней. Отражение в отполированном кружке меди казалось насмешкой. Недавние язвы сошли, оставив после себя в напоминание лишь жуткие глубокие шрамы на лице. Какое уродство… Дети и так бросались врассыпную, только узнав в высоком смуглом брюнете местного палача, а что теперь будет? Торговцы на рынке начнут закрывать лавки, увидев его лицо? — Не беспокойся о шрамах, ты остался жив, а это главное, — Кикё сел рядом, поставив на постель поднос с горячей похлёбкой. — Красавица и чудовище, — Занзас невесело усмехнулся и покачал головой. — Неужели это — предел твоих мечтаний? — Я не стану любить тебя меньше из-за них, — юноша протянул к нему руки и осторожно взял его ладонь в свои. — Я хочу, чтоб ты знал, что я всегда буду любить тебя. Что бы ни случилось. — Откуда в тебе взялось столько преданности? Ни стыда, ни совести, ни веры, зато предан, как собака. Что держит тебя рядом со мной? На что ты рассчитываешь? — мужчина вглядывается в чужое лицо, надеясь найти там хоть какой-то ответ. Но тот лишь смеётся да щурит свои яркие и зелёные, как молодые яблоки, глаза, подкрашенные углём по веку. — Я не гонюсь за материальными ценностями, всё это обратится пылью рано или поздно. Мне нужен только ты… Из раздумий о том, солгал ли зеленоглазый колдун тогда, вырвал голос Мукуро с явными нотками раздражения. Тот всё никак не мог дождаться, когда ворота откроют, ведь стучал в них уже несколько раз. Но вот, наконец, створки приоткрылись, являя за собой настоятеля аббатства. — Добро пожаловать, мы вас заждались.